Но Агриппа был принужден прервать свою великую задачу, чтобы отправиться в Рим работать вместе с Августом над социальными законами и праздновать столетние игры; и гроза, собиравшаяся на северной границе, разразилась в начале 16 г. Около этого времени бессы во Фракии возмутились против поставленного им римлянами царя Реметалка; в Македонию вторглись денфелеты, скордиски и, как кажется, сарматы; паннонцы, увлекая к мятежу бывший под протекторатом Рима Норик, восстали и напали на Истрию; в Альпах взялись за оружие веннонеты и камунны.[512] Первые жили в Валтслинс (Valtellina), может быть, также в части долины Эча и в верхней долине Инна;[513] последние — в долине, сохранившей их имя Валь Камоника (Vai Camonica). К началу 16 г. шум оружия отовсюду, таким образом, доносился до Рима, где Август находился в очень затруднительном положении, борясь с первыми результатами своих социальных законов. Дерево, посаженное с таким трудом, приносило совсем особые плоды. Теперь было совершенно ясно, что очищение сената, потребованное знатью в качестве средства общего спасения, не имело другого результата, кроме того, что заседания сената сделались еще более пустыми, чем раньше, и доказало таким образом всему народу гражданскую леность той аристократии, которая требовала для себя одной привилегии управлять государством.[514] Исключенные из сената ободрились, все более и более они стали тесниться вокруг Августа, стараясь поколебать его цензорскую суровость, постоянно выдвигая следующий неопровержимый аргумент: к чему подвергать позорному изгнанию из сената стольких скромных сенаторов, тогда как оставшиеся там важные лица, члены высшей знати, нисколько не лучше? И таким образом мало-помалу исключенные сенаторы один за другим вернулись в сенат.[515]

Законы о браке и прелюбодеянии привели к еще большим затруднениям. Август поспешил усыновить двух сыновей Агриппы и Юлии, Гая и Луция (первому было три года, а последнему — всего несколько месяцев), чтобы дать пример подчинения нормам закона de maritandis ordinibus и быть в состоянии сказать, что и он, как предписывал закон всякому доброму гражданину, воспитал для республики троих детей: Юлию и двух ее сыновей.[516] У Агриппы была одна дочь от Помпонии, которую он выдал замуж за Тиберия, и он был еще достаточно крепок для того, чтобы надеяться иметь от Юлии двух других детей. Усыновляя двух младенцев, Август не рисковал встретить обвинение в искажении духа закона и стремлении избежать забот и обязанностей долгого воспитания. Как всегда, Август сумел ловко разрешить касающееся его затруднение, затруднение, причиной которого было бесплодие Ливии; никто другой не мог так легко, как он, повиноваться новым законам. Кроме того, первые публичные процессы о прелюбодеянии показали, что шпионство и доносы, введенные между богами Ларами для надзора за чистотой домашнего очага, очищают дома, но зато выбрасывают на улицу всю накопившуюся в семьях грязь, рискуя запачкать прохожих. Публика сбегалась на процессы о прелюбодеянии, как на скандальное развлечение, с целью увидать, как обе стороны осыпают друг друга грязными обидами, позорными обвинениями и скандальными разоблачениями.[517] Публика находила столько удовольствия в рассматривании чужих дел, что с любопытством обращала взоры на самого Августа и Теренцию. Все хотели знать, подаст ли сам автор закона пример к его соблюдению.[518] Наконец, если можно было спрашивать себя, действительно ли эти законы возродят Рим, то во всяком случае было несомненно, что они увеличат число судебных процессов. Это было опасным теперь, когда старый Lex Cincia более не соблюдался, и много сенаторов, всадников и плебеев смотрели на судебные дела как на средство к жизни. Процессы умножаются, увеличиваются, бесконечно затягиваются, когда адвокаты могут извлекать из них для себя выгоды. По всем этим причинам Август хотел напомнить всем о Lex Cincia, запрещавшем брать деньги за юридические услуги, заставив сенат специальным постановлением вновь подтвердить распоряжения, касающиеся вознаграждения за процессы. Сенат постановил также налагать штраф на сенаторов, пропускающих заседания без достаточных причин.[519]

С некоторого времени Август задумал прибегнуть к своему обычному средству в затруднительные моменты — снова исчезнуть из Рима, где для него не менее опасно было заставлять соблюдать свои законы, чем оставить их действовать без надзора, ввиду того, что те, кто не соблюдал их, оставались безнаказанными.[520] Столь многочисленные восстания, разразившиеся в провинциях, были достаточным предлогом для отъезда, но скоро пришли еще более важные новости, окончательно решившие отъезд в положительном смысле:

германцы пытались открыть себе путь в Галлию, закрытый для них Цезарем. После отъезда Агриппы правителем Германии остался Марк Лоллий, пользовавшийся полным доверием Августа и заслуживавший его своими достоинствами. После присоединения Галатии Лоллий был первым ее правителем и был консулом 21 год. Это был человек умный и энергичный, но очень жадный; он пользовался дружбой с Августом с целью очень ловко и не компрометируя себя собрать громадное состояние и в данный момент в согласии с Ликином притеснял галлов, наполняя одновременно и свою кассу, и кассу государства. Поэтому он не мог пользоваться расположением галлов. На этом основании, а также вследствие внезапности нападения и, наконец, может быть, какой-нибудь допущенной ошибки Лоллий не сумел отбросить нападавших за Рейн; он был разбит в нескольких стычках, потерял орла пятого легиона и в страхе послал просить помощи у Августа. Сын Цезаря должен был тотчас же двинуться на помощь, чтобы уничтожить возрождавшуюся германскую опасность и обуздать мятежных галлов.[521]

Эти известия должны были на время отвлечь в Италии и Риме общее внимание от внутренних дел и скандальных процессов о прелюбодеяниях. Казалось, что новый Верценгеториг готов появиться в Галлии в тот момент, когда половине европейских провинций угрожала война. С другой стороны, Август, все еще озаренный блеском славного соглашения, заключенного с парфянами, должен был спрашивать себя, как отразится этот европейский кризис на Востоке, где равновесие поддерживалось только чудом. Что ему делать, если Фраат воспользуется удобным случаем и затруднительным положением Августа, чтобы вновь захватить Армению? Боги, казалось, давали самыми фактами иронический ответ на поэтические мольбы столетнего гимна. По счастью, рядом с Августом стоял Агриппа, и оба принцепса могли быстро принять необходимые меры. Признали, что в столь опасный момент сыну Цезаря необходимо отправиться в Галлию, где одно его имя произведет большое впечатление на ход военных действий и будет стоить нескольких легионов. Агриппа, напротив, должен был отправиться на Восток, чтобы поддержать там порядок своим присутствием, а если этого будет недостаточно, то и вооруженной силой, пока Август будет восстанавливать порядок в Европе. Рим и Италия были поручены Статилию Тавру, получившему от сената по древнему обычаю титул preafeclus urbi.[522] Публий Силий, правитель Иллирии, уже выступил против паннонцев и жителей Норика, чтобы отразить их из Истрии; после освобождения этой провинции он должен был обратиться в долину По и отправиться сражаться с восставшими альпийскими народами.[523]