Демократическая партия была очень раздражена, но дальнейшие события в точности неизвестны. Август, кажется, был предупрежден неким Кастрицием,[242] потому что Мурена, Фанний Цепион и другие вожди демократической партии, за исключением, однако, Эгнация Руфа,[243] в негодовании на сделанное им показание составили заговор, чтобы убить его, подобно Цезарю. Точно нельзя сказать, был ли этот заговор серьезным или дело шло о каком-нибудь легкомысленном проекте, выраженном тотчас после процесса Прима в порыве гнева.[244] Напротив, достоверно, что Август, открывший это Меценату, сперва был склонен прекратить дело. Но оно получило огласку, как кажется, по вине Мецената и его жены, которая была сестрой Мурены.[245] Снова вокруг личности принцепса разгорелась жестокая свара ненависти, преследований, клеветы и мстительности. Август, вследствие своей трибунской власти, был неприкосновенен: заговор против него был поэтому одним из наиболее тяжких святотатств. Общество, преклонявшееся перед Августом и сделавшееся очень благочестивым, совершенно потеряло голову и, не желая подробнее рассматривать вину или невиновность каждого, требовало только осуждений. Обвинять заговорщика сделалось модой и верным способом без большого труда приобрести популярность; достаточно было неопределенного указания, ложного свидетельства, каких-нибудь пустяков для того, чтобы уличить мирного гражданина в замыслах об убийстве. Партия знати тотчас воспользовалась этим, чтобы уничтожить последние остатки народной партии; все честолюбивые люди, склонные к новым консервативным идеям, выбирали себе противника и обвиняли кого-нибудь; заговор против Августа сделался предлогом для дикого преследования, в котором последний взрыв злобы гражданских войн был обращен против нескольких почти невинных жертв. Серьезные и мужественные люди осмеливались сопротивляться этому общему безумию, или протестуя против бездоказательных обвинений, или отказываясь обвинять, когда были судьями, или выказывая симпатию к обвиненным;[246] но их протесты не имели никакого результата. Этими обвинениями много молодых людей воспользовались как средством публично заявить о своей принадлежности к новой партии знати, которая хотела разрушить демократическую традицию и восстановить, насколько возможно, древнюю аристократическую и консервативную политику. В числе их был Тиберий, выступивший с обвинением Цепиона.[247]

Август не возбуждал к преследованию, но и ничего не делал, чтобы остановить его; он был так устрашен этим народным бешенством и легкостью, с которой осуждали виновных и невиновных, что предложил закон, по которому с этих пор для обвинения нужно было единогласное голосование.[248] Потом он поспешил уехать. В Риме для него была более серьезная и более постоянная опасность, чем козни заговорщиков; это было народное преклонение, беспрестанно преследовавшее его, избравшее его консулом на 21 г., несмотря на его протесты, и принуждавшее его каждую минуту пользоваться его диктаторскими правами. Уступая просьбам, а еще более необходимости, он должен был действительно еще раз прибегнуть к ним в не столь важном, но весьма настоятельном деле. Повсюду в Италии жаловались на таинственное исчезновение людей, которых, как говорили, во время революционной анархии захватывали бессовестные собственники, чтобы запереть их в тюрьмах; повсюду говорили, что в те годы, когда партии набирали столько легионов, многие собственники открыли свои темницы молодым людям, желавшим избегнуть набора, предлагая выдать их за своих рабов, но что затем они обратили их действительно в рабов. Убежденный, что обычные магистраты не смогут ничего сделать, Август, который уже мог поздравить Тиберия с успехом его продовольственной миссии, поручил ему осмотреть тюрьмы, расспросить рабов и выпустить свободных людей, которых он смог найти.[249] Наконец, отказавшись от консульства и возвратив сенату Нарбонскую Галлию и Кипр, Август во второй половине 22 г. уехал из Рима, убегая, так сказать, от своей диктатуры. Он отправился на Сицилию, где хотел сделать первую остановку, чтобы окончательно устроить в различных прибрежных городах, числа и имен которых мы точно не знаем, колонии своих акцийских ветеранов.[250] Но диктатура еще раз попыталась преследовать того, кто бежал от нее. Пока Август занимался этими колониями, к нему явилась делегация выдающихся граждан, прибывших из Рима, с просьбой возвратиться туда. Так как нужно было избрать консула на оставленное им место и так как явились два кандидата — Квинт Лепид и Марк Силан, то снова разразились крупные беспорядки, которых не могли подавить, а поэтому нельзя было приступить к выборам. Опять нуждались в Августе, как всегда во всем и для всего: он был торговцем хлебом, государственным банкиром, завоевателем, смотрителем за дорогами и начальником полиции. Оба кандидата также отправились к нему, вслед за депутацией, с целью защитить свое дело. Но Август не захотел вернуться; к обоим кандидатам он обратился с упреками и приказал им вернуться в Рим только после выборов. Его увещания остались бесполезны; беспорядки возобновились, как только снова попытались приступить к выборам, и новый консул не был выбран к 1 января 21 г. Август понял, что нужно что-нибудь предпринять, и, решившись снова в более широком размере воспользоваться своей дискреционной властью, отправил в Рим Агриппу в качестве правителя. Смерть Марцелла снова сблизила обоих старых друзей; затруднения в Риме окончательно побудили Августа примириться с Агриппой; он выдал за него замуж Юлию, вдову Марцелла, и в силу своих дискреционных полномочий дал ему управление Римом, от которого в 26 г. по истечении шести дней отказался Мессала. Делая Агриппу своим зятем, он возбуждал его усердие и давал большой авторитет перед народом.[251] Затем, весной 21 г., он отплыл в Грецию. Несмотря на все его усилия вернуть жизнь старой конституции, несмотря на возвращение к аристократическому духу и к культу республиканской традиции, Август принужден был брать на себя и выполнять неоднократно диктаторскую власть; и чтобы не сделаться окончательно диктатором, у него не было другого средства, как убежать подальше.

Тем временем план его путешествия на Восток расширился. Потому ли, что, как дает понять одно место Диона, парфянский царь, получив своего сына, слишком медлил с выполнением принятых на себя обязательств, или потому, что Август хотел малоопасного театрального выступления, которое могло бы ослепить Италию, он решился вторгнуться с армией в Армению. Он знал, как легко разрушались мелкие восточные монархии; если после вступления римской армии в Армению парфянский царь пришлет ему знамена и пленных, то легко будет заставить Италию поверить, что Август своим вторжением в Армению принудил парфянского царя просить дружбы Рима.

Греция перед римским завоеванием. — Греция и римское завоевание. — Греция во втором веке республики. — Неспособность Рима вылечить бедствия Греции. — Театральный кризис в Риме. — Сирийские пантомимы. — Пилад из Киликии. — Храм Рима и Августа в Пергаме. — Малая Азия. — Промышленные города и греческие республики побережья. — Земледельческие монархии плоскогорья. — Культ Митры и культ Кибелы. — Единство Малой Азии. — Азиатский эллинизм и азиатские религии. — Греческие республики и азиатская монархия. — Малая Азия после столетия римского господства. — Общая слабость, кризис и беспорядки. — Кризис эллинизма и иудеи. — Распространение иудеев на Востоке. — Культ Рима и Августа в Малой Азии. — Эллинистическое возрождение.