По мере того как комиссия старалась выработать детали закона, против безбрачия, выяснялось, что всякая подобная реформа не будет в состоянии выйти из неразрешимого противоречия. Издать закон против безбрачия значило декретировать более или менее против явным образом обязательство для всех граждан вступать в брак, как это и было предложено сто лет тому назад, когда зло еще только начиналось, Квинтом Метеллом Македонским в его знаменитой речи De prole augendo. Но было очевидно, что сделать, как некогда, брак обязанностью, от которой нельзя было уклоняться, значило бы возвратить отцу права, некогда соответствовавшие этой обязанности: права над его женой, над его детьми, над их собственностью; снова нужно было бы ограничить все свободы, которые мало-помалу разрушили древний деспотизм отца семейства; в особенности нужно было бы заставить исчезнуть феминизм, ту прогрессивную эмансипацию женщины, которая приближалась теперь к полной свободе. Все действительно были согласны, что эта свобода являлась главной причиной распада древней семьи. Но хотя Август, как мы сейчас видим, был противником феминизма, он не хотел вести реформу по слишком трудному пути или посягнуть на какую-нибудь из свобод, разрушивших древнюю семейную организацию. Слишком уж давно высшие классы пользовались и злоупотребляли этими свободами, затрагивавшими теперь слишком много интересов и застаревших привычек. Таким образом впадали в новое противоречие: государство было потрясено распадом семьи, и задачей этого государства было работать над ее реорганизацией. Август предпочитал посмотреть, нельзя ли при помощи искусственной системы наград и наказаний побудить граждан-эгоистов к браку, сохраняя, однако, существующий режим опасной свободы. Но предприятие было нелегким, и месяцы проходили, не приводя ни к какому заключению. К счастью, Агриппа, наконец, возвратился в Рим, и, когда Август имел рядом с собой своего энергичного друга, правительство снова обрело некоторую устойчивость.

Начали с установления в подробностях новой организации верховной власти. Все полномочия Августа вместе с сurа morum были продолжены на пять лет; ему дали в товарищи Агриппу с такими же полномочиями, т. е, с трибунской властью, высшим надзором за провинциями, правом издавать эдикты и, может быть, с сига morum. Современные историки, загипнотизированные предвзятой мыслью, что Август хотел основать монархию, не понимали ни важности, ни смысла того акта, в силу которого Август, после того как он один стоял во главе правления в течение десяти лет, снова ввел в эту высшую, еще столь неопределенную должность один из наиболее древних и всеобщих принципов республиканских магистратур, коллегиальность, рискуя вновь нарушить единство государства, казавшееся восстановленным благодаря принципату. Из этого видно, как мало он думал об основании монархии и династии. Республика, в продолжение стольких веков имевшая во главе двух ежегодно избираемых консулов, должна была иметь теперь над консулами двух принцепсов, избранных на пять лет.[396]После того как сенат и народ одобрили эту новую организацию верховной власти и сохранили за Августом на пять новых лет cura morum, он решился при помощи Агриппы попытаться очистить сенат. В этом деле он действовал со своим обычным благоразумием. Он полагал, что для очищения сената необходимо уменьшить число сенаторов по крайней мере до трехсот,[397] но, чтобы не создать слишком много недовольных, решил допустить в новый сенат шестьсот членов. Делая эту уступку правам, приобретенным сенаторами, он не хотел вызвать ненависть даже необходимыми исключениями и придумал для выбора сенаторов особый способ, благодаря которому двести или триста сенаторов, которые должны были быть исключенными, в одно прекрасное утро оказались бы выброшенными за дверь сената, незаметно для себя и особенно без всякой возможности быть на кого-либо в претензии. Принеся торжественную клятву, что в этом деле он будет иметь в виду только общественное благо, Август избрал как часть сената тридцать наиболее достойных, по его мнению, граждан; последние, принеся такую же клятву, должны были каждый представить список пяти граждан, по их мнению, наиболее достойных сделаться сенаторами, и из каждого из этих списков по жребию вынимали одно имя. Тридцать граждан, указанных таким образом их товарищами и жребием, должны были присоединиться к тридцати сенаторам, назначенным Августом, и, в свою очередь, должны были каждый составить список пяти граждан, из которых один выбирался сенатором, как прежде, по жребию, К такому способу нужно было прибегнуть двадцать раз, для того чтобы число сенаторов достигло шестисот. При этом никто не был бы исключен лично кем-нибудь, и удаленные сенаторы могли бы возмущаться только против жребия. Из стольких гениальных мыслей этого искусного политика ни одна, может быть, не была более гениальной. В действительности она была даже слишком гениальной и, как часто бывает в подобных случаях, не имела успеха. Все имевшие какое-либо основание думать, что они не попадут в списки, тотчас же возмутились. Как только Август объявил способ, которым он задумал произвести выбор сенаторов, наиболее выдающиеся лица были завалены кучей просьб от своих менее известных сотоварищей; утомленные этими просьбами, многие из них сделали то же, что обычно делал Август в затруднительных положениях, — уехали из Рима. Таким образом, при самом начале выборы столкнулись с первым затруднением: некоторых избранных сенаторов не было в Риме, и они не могли составить свои списки. Попробовали помочь делу, выбрав по жребию для замещения отсутствующих сенаторов из числа уже избранных; операции благодаря этому могли продолжаться, правда, медленнее, чем думали вначале, хотя дело шло о том, чтобы внести в список наиболее известные имена, которые нельзя было исключить; но затруднения, препятствия, медлительность удвоились, когда дошли до множества неизвестных лиц, между которыми было необходимо, но и крайне трудно сделать выбор. Неведомые солдаты революции, видя себя лишенными столь долго желанной почести, которой они достигли с опасностью для своей жизни, принялись за бесконечные происки. Интригами и обманами каждый старался склонить жребий в свою пользу. Раздраженный и устрашенный, Август одно время думал ограничить число сенаторов тремя первыми сотнями, которые были уже избраны и были, конечно, лучшими. Потом, боясь, чтобы эта мера не показалась слишком радикальной, он сам пополнил число сенаторов до шестисот, избирая тех, которые казались ему лучшими или менее недостойными.[398]

Ожидания Августа, что очищение сената причинит ему бесконечные тревоги, вполне оправдались. Все исключенные являлись перед ним с протестами, требованиями и мольбами; каждый просил рассмотреть его дело, которое, разумеется, совершенно отлично от дел всех других; у каждого из них был также влиятельный друг, поддерживавший его. Несмотря на то что в теории все были сторонниками серьезного очищения сената, теперь, когда от разговоров перешли к действиям, каждый спешил помочь своим друзьям и все приводили доводы, что большинство оставленных в сенате не лучше исключенных. Август находился, таким образом, между сциллой и харибдой. Если бы он отказался выслушивать все просьбы, он возбудил бы против себя слишком сильное неудовольствие; если же он дал бы все, что у него просили, то раздражил бы аристократическую партию, желавшую постепенно и без шума возвратить в курию тех сенаторов, которые были изгнаны из нее массой. Август начал с исправления некоторых слишком бросавшихся в глаза несправедливостей; потом он постарался утешить исключенных сенаторов, призывая их к терпению.[399] Время все должно было устроить. Результаты этого первого опыта не могли расположить Августа к производству других реформ. Скоро отовсюду он стал получать доносы о заговорах против его жизни, и начались судебные процессы.[400] Серьезные или воображаемые, эти обвинения побуждали Августа держаться настороже; [401] легко мог найтись человек, который в награду за его труды отправит его преждевременно присоединиться к Цезарю в его блаженном местоприбывании и по тому же пути.