Он признавался в этом без всякого стыда, не теряя расположения любившей его аристократии и не возбуждая гнева покровительствовавшего ему Мецената. Если Гораций культивировал гражданскую и религиозную поэзию, то Проперций и другой столь же любимый аристократией поэт, Тибулл, культивировали с не меньшим успехом эротическую поэзию, которая при известных условиях может сделаться разрушительной силой, особенно в обществе, основанном на прочной организации семьи. Наконец, около этого же времени еще один писатель, Тит Ливий, обосновывал схему своей обширной истории Рима на традиционном представлении о государстве и морали, бывшем тогда в моде, хотя и не верил, что оно могло одержать верх в борьбе с непобедимой силой падения, проявлявшейся на каждом шагу. Он заявляет, что погрузился в изучение прошлого с целью забыть о несчастьях настоящего и не видеть современного ему страшного столкновения противоположных желаний, стремлений и интересов, сделавших римлян неспособными ни переносить долее зло, от которого они страдали, ни лекарств, необходимых для его излечения.

„Nec vitia nostra nес remedia pati possumus“. Эта фраза так хорошо определяет странное моральное и социальное положение той эпохи, она проливает такой яркий свет на всю политику Августа в течение первых лет его принципата, что я склонен рассматривать ее не как личное убеждение Тита Ливия, а как вывод из долгих обсуждений современного положения Италии, ведомых Августом и его друзьями, при которых Тит Ливий мог по временам присутствовать.

Итак, Август вовсе не думал о завоевании Парфии; равным образом он не хотел приниматься в настоящий момент и за финансов слишком неопределенную задачу реформы нравов путем возвращения их к древней простоте. В этом пункте Италия и ее герой были внешне согласны, хотя в действительности их намерения были совершенно различны. В первые моменты спокойствия, последовавшего за гражданской войной, самой важной заботой Августа было, конечно, не мщение парфянам или реформа нравов. Он прежде всего хотел позаботиться о самой неотложной вещи — о реорганизации финансов. Он справедливо считал, что это было необходимым прологом ко всем прочим реформам.[24] Было очевидно, что ни одно правительство не может ни вести войны, ни реорганизовывать общественные должности, если оно не восстановит сперва свое казначейство, обеспечив ему достаточный и постоянный доход, и если не найдет средства против постоянного недостатка денег, находившихся в обращении. Несмотря на окончание гражданских войн, финансовое положение империи оставалось очень плохим. Государственное, городские и храмовые казначейства были пусты; конфискованные во время революции огромные суммы и даже сокровища Клеопатры, казалось, исчезли, потому что монеты даже в частном обращении были редки и массы счастливых грабителей еще заботливо прятали захваченное ими добро, отнятия которого у себя они боялись, в свою очередь. Но если финансовая реформа была необходима, то она была и очень трудна. Какими средствами извлечь из тайников золото и серебро в тот момент, когда бесчисленные грабители стоят наготове со всех сторон? Так как проект завоевания Парфии был оставлен, то, чтобы доставить Италии звонкую монету, оставался наиболее обычный способ — а именно, война. В Александрии Рим завладел последним из крупных запасов золота и серебра, собранных в прошлые века средиземноморскими государствами, и бросил их в бездонную пропасть Италии, уже поглотившей столько других ценностей, как тех, которые были отложены в крепостях Митридата, так и тех, которые хранились в друидических храмах Галлии. Нельзя было найти более близких и менее защищенных сокровищ, чем сокровища парфянского двора, не отправившись внутрь Аравии воевать с различными народами, которые — как, по крайней мере, говорили, — продавая иностранцам ароматы и драгоценные камни и ничего не покупая, накапливали золотую и серебряную монету,[25] Но Августу, не желавшему легкомысленного риска, нужно было время для того, чтобы как следует подготовить экспедицию в Аравию.

Деньги все же ему нужны были, и достать их можно было тремя источники способами. Прежде всего, наиболее естественным способом было доходов возобновить эксплуатацию покинутых рудников, но этот способ требовал более труда и издержек, чем их нужно было для того, чтобы отнять деньги у тех, кто уже владел ими. Кроме того, можно было лучше наблюдать за поступлением уже установленных налогов и создать новые. Но, даже если бы не было других средств достать деньги, этим способом Август мог воспользоваться только в очень ограниченном размере. Как проконсул Август, конечно, мог предпринять новую разработку рудников и обременить более тяжелыми налогами жителей трех своих провинций. Как император он мог также чеканить для своих солдат высокопробную монету вместо прежних наполовину фальшивых монет, и начал уже делать это; как консул он мог наконец, исправлять злоупотребления и недостатки администрации и предлагать сенату и народу налоги и реформы. Но управление и контроль над казначейством были вне его власти; эта ответственность была снова передана сенату и со времени последней реформы сделалась специальной заботой префектов aerarii Saturni, избиравшихся самим сенатом.[26] Равным образом Август не мог наблюдать за сбором подати и расходами в провинциях других правителей?[27] Кроме того, в ту эпоху было очень трудно предлагать новые налоги или финансовые реформы. В Италии появилось бы сильнейшее недовольство, если бы, подобно революции, мир также потребовал бы денег. Август поэтому не мог и помышлять, чтобы обложить метрополию новыми налогами, если не хотел подвергнуть опасности свою, с таким трудом приобретенную, популярность. Сенат и народ, впрочем, не утвердили бы их. Восток был истощен, и после Акция Август считал неблагоразумным слишком угнетать его. Таким образом, так как нельзя было ничего потребовать у Италии и нельзя было увеличить более восточные подати, а новых египетских податей не хватало, чтобы наполнить казначейство, не оставалось ничего более, как обратиться к варварским провинциям Европы, к завоеванной Цезарем Галлии и к завоеванным самим Августом Паннонии и Далмации, которые до тех пор почти ничего не платили. Август уже и раньше намеревался обложить податью этих варваров, но не надеялся собрать много денег у таких бедных и грубых наций.[28]

В общем, финансовое положение было так же запутано, как и политическое.

Очень богатый, могущественный, вызывавший всеобщее удивление, осыпанный почестями и почти обожествленный, Август не обманывался в этом: он понимал, что его силы были малы сравнительно с затруднениями, с которыми ему приходилось бороться. Это правления была главная причина, заставлявшая его держаться за свою власть Августа и состояние. Нельзя объяснить десять первых лет его правления и тот постоянный страх за свою власть, всецело охватывавший его, если не допустить, что в эту эпоху Август постоянно помнил о трагической судьбе четырех лиц, последовательно стоявших во главе республики: Красса, Помпея, Цезаря и Антония. Судьба Антония, чье падение было так недавно, так странно и так невероятно, должна была устрашать Августа еще более, чем падение других его предшественников, ибо Август был одним из немногих, знавших его секрет. Как непрочно было могущество в ту эпоху! С какой быстротой преувеличенное преклонение толпы обращалось в ненависть, когда наступало неизбежное разочарование, которое массы, вместо того чтобы обвинять свою собственную глупость, всегда ставят в вину человеку, которому они ранее слишком удивлялись! Достаточно было ошибки, неблагоразумия, и господин империи, человек, наиболее могущественный, видит, как на него обрушивается все его могущество и раздавливает его под своими обломками. Поэтому в 27 г. до Р. X. ничто не должно было казаться Августу более опасным, как играть новую «политическую комедию» перед раздраженной публикой, уже побившей камнями многих актеров посреди спектакля.