Из-за этого многие лесовики предпочитали не покидать поселок поодиночке, а терпеливо и к вящему удовольствию городских ждали, пока соберется толпа побольше, чтобы как следует погулять и уплыть всем разом. Так и дешевле выходит – хорошей горже на лишние плоты позади плевать, а плата все равно общая, согласно все тем же гильдейским расценкам. А плохие горжи на такое ответственное дело не нанимали – трехминутный набат, знаменующий отплытие и окончание праздника, заслуживали исключительно надежные корыта, с цветом бляхи никак не меньше зеленой.

Именно в разгар большой осенней пьянки, чуть меньше месяца назад, в Шаларис прибыл новый человечек. Хотя, человечком его назвать сложно – был он высок, обилен телом и явно не страдал от недоедания. Молодой детина с гривой русых, отдающих рыжиной волос, приплыл один на тяжелой лодке, и сходу ввалился в кабак, где немедленно поставил выпивку всем желающим. Этим щедрым жестом он разом завоевал сердца гуляк, а после – подкрепил свое положение обильными сальными шуточками, громогласным хохотом и дешевыми, но качественными и теплыми зимними носками из бурой шерсти. Звали вновь прибывшего Раготар, и был он, по его собственным словам, простым торговцем откуда-то с низовьев великой реки.

– Никто тогда не обратил на него внимания, – угрюмо сказал Сонатар, катая в руках стакан с вином, – Обычный торгаш, каких сюда стекаются десятки. Заплатил пошлину, оплатил место на площади, все по закону. Даже дом снял, пусть и времянку, но большую. Устроил там склад, или вроде того.

– Буянил? – кхекнул Раскон, выламывая мясо из клешни.

Северянин отрицательно покачал головой.

– Не больше, чем остальные. Слухи о шарках тогда уже поползли.

Раготар не буянил. Напротив, вел себя невероятно дружелюбно и радушно. Едва ли не облизывал покупателей, со всеми заводил знакомство и звал к себе в компанию. Он стремительно оброс друзьями и приятелями, сполна оценившими щедрость торговца. Познакомился с местными стражниками, обаял владелицу кожевенной мастерской и даже завоевал уважение бригадира лесорубов, едва не сломав тому при встрече протянутую для рукопожатия руку. Давний обычай ручкаться со всей своей немаленькой дурью лесорубы бережно тащили за собой сквозь столетия, но в случае с Раготаром дежурное заключение сделки о продаже пары носков обернулось едва ли не двухминутным топтаньем на центральной площади – хватка у торговца оказалась крепче фальдийского сплава. Лесоруб пыхтел, краснел, но в конце сдался и вынужден был купить еще носков. В качестве дружеской компенсации.

На исходе первого дня торговец собрал вокруг себя с десяток человек, едва поместившихся за столом в зале кабака. Сидели мирно, пили, и дружно ржали над шутками Раготара, тайком посмеиваясь над дурнем – оплачивал попойку тот из своего кармана, громогласно заявив, что негоже его друзьям тратить последние чешуйки на презренное пиво. Вечером второго дня в зале пришлось сдвигать столы, а на третий – места внутри уже не осталось, так что гулякам пришлось занимать солидный кусок площади. Карманы северянина, а никем иным, по мнению лесовиков, рыжий громила быть не мог, казались бездонными. Пиво утекало рекой, из подвалов выкатывались бочки припасенного на зиму вина, а кри у Раготара не заканчивались. Его даже попытались ограбить, причем дважды, но оба раза закончились для незадачливых воров плохо. Первому торговец изогнутым клинком отрубил кисть руки, все еще сжимающую украденный кошель, а второго били всей толпой, но тихо – работягам хотелось продолжения праздника, и внимание местных стражников было ни к чему.

О себе Раготар поначалу рассказывал мало, в основном обмолвками, но к третьему дню заметно расслабился и, повстречав какого-то знакомого молотобойца и обильно отметив встречу, раскрыл свою историю. Безотцовщина, нежеланный ребенок, плод насильной любви. Вырос этот самый плод после одной из многочисленных стычек в Республике, погрязшей в бесконечном подавлении восстаний в горных провинциях. Мать растила его одна, ушла из жизни рано, оставив одиннадцатилетнему сыну ворох долгов, пару наследственных болячек и узелок с жалкими остатками фамильных ценностей – была она знатного рода, хотя и недостаточно знатного, чтобы заслужить обращение “Сари”. Так, мелкопоместные дворяне.

– Мелкая знать до последнего держится за свои побрякушки, – снисходительно улыбнулся Раскон. – Что там было, серебрянный медальон с ликом Тогвия и дарственной надписью?

– Если бы, – поморщился северянин, машинально потянувшись к висящей на шее цепочке, одернул руку и повторил. – Если бы.

Дальнейшая история изобиловала всеми теми подробностями, которые так любят слушатели. Голод, боль, превозмогание, многочисленные драки за место под солнцем и попытки вырваться из цепких объятий нищеты. Не снискав славы на поприще простого работяги, Раготар с готовностью окунулся в темное болото преступности. Начав с мелкого карманного воровства, традиционно дорос до домашних краж, а затем и грабежей – благо телесной силой Тогвий его не обделил. Попался, конечно, после чего умудрился подкупить стражника и сбежать из под конвоя на юг, в Доминион, а после и в Троеречье. Там он осел окончательно и даже смог сколотить небольшой капитал, поучаствовав в паре экспедиций к Предверью.

Публика, слушая историю, кивала одобрительно. Беглецов среди лесовиков хватало. Задевала такая история струнки в душе любого работяги, если душа у него вообще имелась. Благо, Раготар на подробности не скупился, да и знал из присутствующих, как оказалось, многих.

К предпоследнему дню торговец предложил перенести гуляние к себе домой. Носки у него к тому времени давно закончились, бояться кражи было нечего, да и новые друзья с готовностью согласились – еще днем кабацкие служки демонстративно прокатили к жилищу Раготара батарею бочонков, сопровождаемые любопытствующими взглядами лесовиков.

Уже под утро, когда на ногах остались лишь самые крепкие, основательно набравшийся северянин громко рыгнул, икнул, после чего по большому секрету открыл присутствующим свою сокровенную тайну. Что, как оказалось, никакой он не безотцовщина, а в Шаларис-Чебо прибыл не просто торговать носками, а с умыслом. Дальше речь его стала булькающей и невнятной, но основную мысль полуночные гуляки уяснили – завтра, на рассвете, у дома главы поселка их ожидает незабываемое зрелище…

– Постой, постой, – перебил его Раскон. – То есть ты, получается…

– Нет! – неожиданно рявкнул Сонатар, – Я знать не знаю этого ублюдка.

– Гхм.

Брак, успевший выцарапать на столешнице пару кривоватых носков, от крика очнулся и торопливо прикрыл свои художества салфеткой.

Утром с площади шла огромная толпа. Собиралась она там с самого рассвета, самые стойкие так и вообще спали на земле, завернувшись в шерстяные плащи, лишь бы не пропустить намечающееся зрелище. Немудреная история разошлась по поселку со скоростью лесного пожара и ударила по мозгам сильнее самогона кочевников. Как же, такая драма, такие страсти. Свести воедино немудреный план торговца смогли многие, тугодумам разъяснили, спящих разбудили, и даже глухим терпеливо показали на пальцах. Когда еще увидишь такое воссоединение семьи своими глазами.

Споры вызывала лишь личность предполагаемого отца. Часть собравшихся, наиболее многочисленная, указывала на начальника охраны Шалариса, Каролдиса, справедливо замечая его несомненный боевой опыт и отвратительный характер, с которым снасильничать чужую бабу на войне – раз плюнуть. Меньшая часть осторожно надеялась на самого Сонатара Чебона. Тот как раз прибыл с севера около двадцати лет назад, взял свои руки руководство мелкой безымянной деревенькой и самолично взрастил ее до теперешнего, процветающего состояния.

Разогретая, нетерпеливая толпа силком выволокла едва протрезвевшего Раготара из дома и потащила к поместью на холме, где перед воротами озадаченно переминалась с ноги на ногу редкая цепь стражников, недоумевающе хмуривших брови и спешно распихивающих банки по жахателям. Пошатывающийся торговец неторопливо, под пристальным вниманием сотен любопытных глаз, полез за пазуху и достал смятый, белоснежный платок с искусно вышитой монограммой “СЧ”, после чего гордо пошел к воротам, размахивая тряпкой как флагом.