На верхней палубе было немноголюдно. Пускали туда лишь счастливых обладателей доступа в личные каюты, да немногочисленных членов экипажа из обслуги, усердно чистящих от снега деревянный настил. Путешествие через весь Гардаш и так недешевое предприятие, а уж странствовать с подобным комфортом могли себе позволить лишь те, кто точно не потерпит рядом с собой вонь забивших трюм работяг.

Брак себя к богачам не причислял, но волшебное письмо Раскона в очередной раз произвело свой чудесный эффект, озарив улыбкой хмурое лицо капитана и даровав калеке доступ в крохотную комнатку с кроватью, узким окошком и облупленной раковиной умывальника. А еще – раскрыв перед ним двери на верхнюю палубу, откуда был хорошо виден один приметный утес, нависший над бесконечным лесом плакальщиц.

Механику было плохо. И не только из-за саднящей, сорванной спины, ноющего колена и прочих радостей ночного похода через всю Талистру с тяжелым грузом. Ему было страшно. Страшно до дрожи в пальцах, настолько, что сидение в запертой каюте было сродни пытке. Казалось, что в любой момент в запертую дверь может постучать чей-то тяжелый кулак. Тем самым препаршивейшим стуком, не предвещающим совершенно ничего хорошего. А еще страшнее было бы услышать за дверью знакомый голос. Жердана, Везима или… Раскона.

Наверху он хотя бы мог видеть длинную извилистую дорогу с вершины водопада и всех, кто по ней спускается.

Но часы шли за часами, конечности сводило от холода, язык от вурша, а солнце все ближе подползало к зениту, пробивая лучами завесу серой небесной хмари. И Брака постепенно отпускало. Страх уходил, но на смену ему вновь заступало тупое безразличие и смертельная усталость.

Талистра укрылась снежными шапками, сменила свой цвет с бирюзы на белый, и стала, казалось, еще прекраснее. Притягивала взгляд красотами Конифера, причальными мачтами и величественным ангаром верфи на вершине северного острова, едва различимыми отсюда сквозь вьюжащую снежную крупу. И будоражила воображение картинами того, как будет выглядеть скованное льдистой бирюзой Вентийское озеро на закате. И действительно ли оно светится в самые темные предрассветные часы? Хотелось своими глазами увидеть скоростные горжи ежегодной весенней регаты, лавирующие среди среди трескающихся льдин, поприсутствовать при запуске в небо первого цепа, целиком построенного в Птичьей лапе…

Брак прощался с городом. И с остальным западом. Когда ревун “Красавицы Востока” взревел над ухом во второй раз, давая пятиминутную готовность к отплытию, а за калекой так никто и не пришел… Глупо давать себе зарок вернуться туда, где тебя почти наверняка не ждет ничего хорошего, кроме паршивых воспоминаний и неприятностей, но Талистра того стоила.

Зачем он сюда сунулся? Зачем он вообще отправился в леса, когда мог выбрать своей целью любую точку Гараша? Ради мутных обещаний помощи от Оршага? Брак даже не смог толком вспомнить, в какой момент решение немедленно отправиться в Яму, искать Логи и Левую сменилось… Чем?

Чего хорошего принесло Браку знакомство с лесовиками, кроме ощущения чужой шеи, охотно поддающейся лезвию ножа? И чего хорошего Брак принес в эти края, кроме шарков?

– Точно? – переспросил Раскон, – Второй раз предлагать не буду.

– У меня дела на востоке, – виновато пожал плечами Брак, жуя лимонное печенье. – Я бы с радостью остался, но…

Фальдиец жестом прервал его и задумчиво гмыкнул.

– Не оправдывайся. Я знаю это чувство, когда в груди горит, а кулаки сжимаются. Я и сам, тогда, на берегу океана… Знаешь, предложи мне кто в тот момент отправиться обратно на острова, спокойно пожить годик-другой, я бы рубанул.

– Рубанул бы, – кивнул Агодар.

Огонь в камине жадно слизывал кору с поленьев, принимая очередное подношение, а за окном шумно кашляло нечто большое.

– Вы ведь не просто так мне все это предлагаете? – спросил Брак, – Бумаги, кри, Шаларис. Оршаг обещал, что я найду здесь помощь.

Фальдийцы переглянулись и одновременно гмыкнули.

– Вроде того, – развел руками Агодар. – Нас… Нам велели… Гхм. Не то. Скажем так, это входит в условия нашей сделки. А мы уважаем хорошие сделки.

– Даже спустя десяток лет? – скептически вскинул бровь калека, – И что там было написано?

– Что мы сами поймем, – прогудел Раскон. – Как видишь, мы поняли.

Брак недоверчиво хмыкнул. Сквозь года тащить с собой мутное обещание человеку, которого ты никогда больше не увидишь, особенно неожиданно от такого человека, как рыжий фальдиец…

– Не верит, – цокнул языком Агодар. – Расскажи.

– Брак, ты видел когда-нибудь, как падает с неба боевой стриктор? – спросил Раскон, разжигая трубку. – И не какая-нибудь древняя развалюха, едва цепляющаяся за небо баллонами. Нет, как падает лучший гравицеп фальдийского воздушного флота. А вместе с ним летит в бездну звено стрейбов, пяток флиров и еще один гравицеп, поменьше.

Калека отрицательно покачал головой.

– Падают без единой царапины, не поучаствовав в бою. Просто потому, что один слепец снял свои очки и пристально взглянул на них сквозь задний иллюминатор черного стрейба. – фальдиец затянулся трубкой, прокашлялся сизыми клубами дыма и жадно присосался к стакану. – Поверь, Брак, я мало чего боюсь в этом мире, да и то не за себя. Но договору со Слепцом буду следовать неукоснительно, пока сделка не будет им закрыта. И ноги моей не будет на летающих кораб…

Он замолчал на полуслове. Встал, прошелся по комнате, с каждой секундой хмурясь все больше и больше. А потом одним движением оказался рядом с Браком, навис над ним и спросил:

– Где рухнул цеп Аркензо? Тот, про который ты рассказывал, с канторским наемником и мертвецами. Ты же был там? Я помню красно-белую летную куртку во время нашей первой встречи. И ни один канторец не подарит свой клинок незнакомцу.

– Две фиолки, – буркнул Брак, ошарашенный таким напором. – И я пойду спать.

– Полторы, – хмыкнул Раскон. Он уже пришел в себя и уселся в кресло с видом человека, только что решившего в уме сложнейшую загадку и теперь наслаждающегося осознанием собственного величия. – И ты мне расскажешь все подробно, без лживых баек и собственных выдумок. Только факты. Шарки, Оршаг, твое появление… Я должен знать все.

– Согласен, – кивнул калека. – Цеп называется “Помпезная Вдовушка”, лежит у опушки леса в семи днях пути от Приречья. А было все так…

Ревун подал голос в третий, и последний раз, а за Браком так никто и не явился. Гулко застонал металл, вскипела забортная вода и огромная туша “Красавицы Востока” начала свое неспешное движение. Крутанулись огромные барабаны, натянутые за кормой цепи зазвенели, утягивая за собой бесконечную вереницу плотов, и огромная горжа отправилась в длинный путь на восток.

Брак смахнул перчаткой выступившие от ветра слезы и в очередной раз замахнулся рукой. И снова не смог бросить.

Тяжелый рефальдовый браслет, найденный в сумке сероглазого, оттягивал руку и обжигал воспоминаниями. Даже здесь Кандар умудрился солгать, когда оправдывал свою покупку флира. Не смог он расстаться с подарком родного брата, хитрожопого степного кота с громким именем Шалвах.

А теперь не мог и Брак.

Он глубоко вздохнул, выругался, и, стиснув зубы, сжал кулак. Сильнее, крепче, до головной боли и крови из носа, в бесполезной попытке сломать проклятую железку.

И когда несокрушимый рефальд вдруг поддался, смялся в ладони как обычная медь, Брак он неожиданности едва не упал за борт.

А затем невесело рассмеялся и ушел спать.

Эпилог

За почти сотню лет существования Ямы, ее не раз пытались переименовать. Это пытались сделать островитяне, привычно обратившись к затасканным поэтическим вольностям, навроде “Сердца Талистры” или “Великих Южных Врат”. Пытались северяне со своим староимперским, щедро сыпя трудновыговариваемыми приставками. Даже вездесущие канторцы отличились, жахнув величественным “Двуликим Карадоном”.

Никто из них не преуспел. Любые имена быстро обрастали похабными переделками, сдавали позиции и тихо загибались в пыльных архивах. Зато стихийно родившееся клановое прозвище – “Ржавая Яма” – прилипло намертво едва ли не с самого начала, а со временем стало еще лаконичнее.