Степняк уперся руками, лязгнув по камню клешней. Дернулся и, стоя на четвереньках, начал поворачивать обгоревшее лицо в сторону Брака.

Клинок Тордена, призывно чернеющий лезвием, лежал далеко. Откатился почти к самому краю утеса, чудом удержавшись от падения вниз. Жахатель… Наверное, можно было бы выхватить его одним ловким движением, спустив пружину в самый последний момент, когда оскаленная пасть мертвеца уже готова вцепиться тебе в горло. Жерданы наверняка бы справились. Или Везим.

Брак не стал даже пытаться. Все, на что его хватило, это упереться ладонью в щеку Кандара, усыпанную гроздью мелких багровых углей и не дать тому повернуть голову.

Калеке не хотелось бы, чтобы последним воспоминанием в его жизни остались мертвые серые глаза.

Мертвец застыл, задергался, будто прилипнув щекой к ладони. Запертые в темнице плоти угли рассерженно шипели, прожигая кожу и исходя приторно-сладким дымком.

Потом Кандар опал. Весь и разом, будто некая сила разом убрала из его тела кости. Все до единой. Руки подломились, и свежеподнятый шарк рухнул обратно в костер, застыв в той же позе, что и раньше. Разве что голову повернул и как будто усох немного.

Кабацкий пропоица огляделся вокруг и решил вздремнуть еще немного.

А Брак так и остался сидеть, чувствуя, как от руки по всему телу расползается знакомое онемение, милостиво отгоняя боль в обожженной ладони, успокаивая трясущиеся пальцы и притупляя сочащийся к прерывисто колотящемуся сердцу холод. Думать на эту тему ему не хотелось. Как и на любую другую.

Ему вообще больше не хотелось ничего. С неба неспешно падали первые снежинки, мохнатые и бесформенные, как хлопья ядовитой белой плесени.

Сероглазого Брак столкнул с утеса. Он терпеливо дождался темноты, когда Левый и Правый вновь прикрылись облаками, а в городе замолкли баданги, подволок податливое тело к самому краю обрыва. В сумке дожидались своего часа две колбы с горючим содержимым, приберегаемые на случай шарков… Что же, они дождались. Калека поглубже упихал металлические цилиндры в карманы куртки мертвеца, пересыпал себе всякую найденную мелочевку, а затем, уперевшись ногой, перевалил тяжелое тело через край скалы. Подождал отблесков разгорающегося пламени, но безрезультатно – густые кроны плакальщиц надежно скрывали происходящее в лесу от посторонних.

Туда же, вниз, отправились бутылки, остатки жратвы, одеяла и даже не до конца прогоревшие огрызки дров. Ненасытный обрыв сожрал все, проглотил не подавившись и потребовал добавки, суля успокоение и маня бездонной чернотой.

Брак отказался.

Ему вообще казалось, что он не контролирует свое одеревеневшее от мороза тело. Висит себе где-то рядом с затылком, отстраненно наблюдая за тем, как руки будят движок, ноги упираются в несуразные педали, а глаза сами ищут дорогу. Калека был не против – самодеятельность конечностей целиком совпадала с его желаниями.

Крохотная тарга, надрывно взвывая движком, увозила его от утеса, провожаемая внимательным взглядом небесных светил и луча фонаря с вышки.

Конус света внимательно изучил ползущую по камням железную коробочку, пошарил на утесе и, не найдя ничего подозрительного, вновь уставился на реку.

Таргу Брак бросил на улицах. Завел в безлюдный переулок, усыпил эйносы и намертво свел двери, после чего вышел и смешался с подгулявшей толпой. Ночная Талистра манила яркими вывесками, круглыми синими фонариками и атмосферой праздника, приглашая отложить все дела, купить у разносчика порцию жареной рыбы и неспешно опустошить кружечку горячего вина со специями, сидя где-нибудь на лавочке. Или просто на ходу, если холод гонит вперед и не дает остановиться.

Талистра, словно разряженная в шелка бордельная девка, была готова на все, лишь бы ты задержался. Остался на всю ночь, опустошив себя и кошелек до дна. И в любой другой день Брак наверняка бы поддался. Но не сегодня.

Мостки за ночь заледенели, схватились по краям острыми зубьями льда. Даже провисшие от холода лееры помогали с трудом – калеке и так приходилось несладко под тяжестью заплечной сумки, а тут еще и трость с каждым шагом норовила провалиться между небрежно подогнанными досками, опрокинув своего хозяина в воду. Однако Брак шел.

Город на воде праздничных настроений Троеречья не разделял. Нависал угрюмой темной тушей, скрипел деревом и металлом, вонял подтухшей рыбой, мертвый и безлюдный. Неудивительно – сверкающая огнями Талистра притягивала горжеводов подобно мифической золотой богине джунглей, подманивала блеском драгоценного металла и сладким голосом, обещая лучшую ночь в твоей жизни. Ну кто здесь устоит? Уж точно не истосковавшиеся по жизни лесовики. Неудачники, вынужденные охранять свои корыта, жались по теплым костровым или беспробудно спали пьяным сном, не в силах выдержать такие близкие, но недосягаемые звуки праздника.

“Вислую Каргу” Брак нашел не сразу. После проверки бляхи полусонным охранником на входе в город, ему пришлось изрядно поплутать по хитросплетениям чужих плотов, извилистых дорожек и совершенно неуместных здесь лестниц. Затянутые кровянкой горжи выглядели совершенно одинаково, никаких ориентиров, даже направление угадать невозможно. Спросить дорогу было не у кого, звать на помощь выглядело сущей глупостью, поэтому единственным помощником калеки оставался едва слышно гудящий ручной светильник, выхватывающий из мрака табличку за табличкой.

– Крестик, круг, треугольник… Крестик, круг, квадрат… Крестик, круг, листик… Гразгова блевота, – калека добрался до рыбок и перешел на другую сторону мостков, – Крестик, квадрат, солнышко…

“Прекраснейшая и Несравненнейшая Карталейна” за прошедшие дни нисколько не изменилась. Все те же задубевшие от мороза листы кровянки, слегка расшатавшиеся крепления палубы к плавучему городу… Даже разномастные железки по-прежнему валялись там, где их в последний раз оставили механики. Внутри было тихо и холодно, в костровой вяло дотлевали остатки остатки углей, силясь разогреть выстуженную палубу. Везима нигде не было видно.

Брак на всякий случай окликнул охотника, а потом, не дождавшись ответа, невесело улыбнулся. И пошел прямиком в комнатку Кандара.

Зимующие на суше горжеводы редко оставляют ценное на своих корытах. Шанс лишиться пожитков невелик, но он есть. Охрана может отойти, а ушлый вор может оказаться достаточно бесстрашным и искусным, чтобы воровать в Ржавой Заводи. Да и владельцы плотов не всегда бывают довольны тем, что экипаж бесплатно пользуется их горжей как складом. Куда проще в несколько заходов перетаскать вещи на берег или, если ты не успел разжиться многим, вынести все сразу.

Сероглазый свои вещи вынести не успел. Брак неторопливо выгреб из закутка кри, ящичек с монетами, какую-то ценную мелочь, эйносы. Все, что могло представлять собой хоть какую-либо ценность. Разве что одеждой побрезговал и не стал рыться в тяжелых железках. Тащить это все предстояло на себе, и калека не видел смысла упираться ради груды хлама.

Угрызений совести он не испытывал. Скорее усталость, придавленную к земле неподъемной тушей безразличия. Оправдывать себя Брак тоже не собирался, хотя мог. Коты лишили его всего, а он всего лишь платит им той же монетой, жизнь за жизнь и тому подобная чушь.

Нет, он поступил как конченная мразь и продолжал так поступать. Но ему было плевать.

Закончив с закутком Кандара, Брак столь же дотошно прочесал свою комнатку. Ссыпал в мешок заготовки для фигурок и сами фигурки, отправил в компанию к книгам свои записи, костяшки, инструменты и прочую ерунду. Тщательно, ничего не забывая и ничего не упуская. Твердо зная, что больше он сюда не вернется.

Напоследок, уже собираясь покинуть горжу и успев попрощаться с уродливой статуей на носу, Брак зацепился взглядом за дверь пристройки, скрывающую вход в каморку Раскона. Пожал плечами и принялся возиться с замком. Фальдиец ведь все равно был ему должен полторы фиолки, а дожидаться утреннего курьера в своей комнате Брак не собирался.

Все самое ценное рыжий давно вынес. Вернее то, что он считал ценным для себя. Полки, еще недавно стонавшие под тяжестью стопок металлических листов, бумаг, трубочек договоров, – все они стояли пустыми. Как были пусты и многочисленные шкафчики, сундучки и рамка для огромной карты лесов, на которой фальдиец скрупулезно отмечал маршрут “Карги”.