В подтверждение своих слов, Кандар глотнул из дымящейся кружки, закинул в рот что-то хрустящее и с видимым наслаждением задвигал челюстью. У Брака засосало под ложечкой. Запах вурша и хруст медузок он узнал бы с закрытыми глазами, надетым на голову ведром и без сознания.

Спроси любого вольника, чем пахнет кочевник – тебе без промедления ответят, что проклятые клановые пахнут вуршем. Уже потом припомнят запах эйра, железа, отработки, немытых тел и крови невинных младенцев, но самым первым вспомнят именно вурш. И не зря – напиток кочевников за пределами вольных земель популярностью не пользуется, да и доставать его тяжело. А вот сами клановые глушат его постоянно, заливаясь вонючей темной жижей по самые уши.

Брак об этом знал не понаслышке – сам таким был. Последние недели дались ему тяжело, руки то и дело сами собой кипятили воду в кружке и тянулись к карману. Увы – давно уже пустующему. Доставшиеся от Оршага кубики закончились еще на “Вдовушке”, а новые купить было попросту негде. Да и навредило бы это его истории, вычислять клановых по вонючему пойлу – давняя забава у лесовиков.

Тем удивительнее было наткнуться на целую кружку напитка в самом сердце западных лесов. В руках у того, кого от любых клановых привычек должно пробирать злостью и выворачивать наизнанку. Не выдержав напора любопытства, Брак шепотом спросил:

– Что это за дрянь? Воняет хуже, чем обожравшийся навоза джорковый движок.

– А ты, я погляжу, разбираешься в движках, – усмехнулся Кандар. – Это вурш, клановое пойло.

– Тот самый?

– Угу. Воняет гадостно, но, если распробуешь, сложно от него отказаться, – Сероглазый мечтательно поднял глаза вверх, хлебнул из кружки и пояснил: – Нас сборщики постоянно вывозили на разделку туш. Закинут в прицеп с десяток рабов и шпарят по жаре часами. Лютороги, джорки, пару раз даже драки. Но чаще всего возили на гребневых медуз. Здоровые твари, ядовитые, орут невыносимо… Только вуршем и спасались, его из этих самых медуз делают. Глупо на жаре вонючий кипяток хлестать, но помогает. А теперь и не могу без него.

Брак мысленно поежился, вспоминая свой опыт с медузами, и сочувственно покивал головой.

– Дать попробовать? – неправильно понял его мысли Кандар. Или, наоборот, излишне правильно.

– Не уверен, что мой желудок это выдержит, – пробормотал калека, борясь с желанием немедленно заорать: “Да!”

– Настаивать не буду. Вурш на рынках почти не достать, а хороший – так и вовсе невозможно. Но на пару кружек в неделю моих заработков хватает.

– Гразгова отрыжка… Уверен, что я об этом вскоре пожалею, – горячо прошептал Брак. – Давай сюда свой кубик и рассказывай, что с ним делать…

Хлопок исполинских крыльев ударил над головами, когда кружки уже почти опустели. С деревьев посыпалась труха, по реке прошла мелкая, стремительно удаляющаяся вверх по течению рябь. Брак, старательно крививший рожу, изображая отвращение к вуршу, едва не поперхнулся, умудрившись обжечь язык и десны. Опытный Кандар лишь вжал голову в плечи, провожая взглядом что-то синее и блестящее, мелькнувшее в просвете листвы.

– Ну вот и все, улетел падлюка, – заключил сероглазый, одним глотком опустошая кружку, – Реки всегда проверяет в последнюю очередь. Драки слишком хорошо видят эйр, на его фоне легко прятаться.

– Не то, чтобы это сильно помогало медузам, – машинально ответил Брак, повторяя маневр с кружкой. – Гадость этот вурш.

– Сделай одолжение, пополни ряды остальных слабых духом и не покушайся на мои запасы.

– Но что-то в нем определенно есть, – спешно поправился калека. – Такая легкость сразу на душе, что больше пить не надо. Даже счастье.

– Как бочку дерьма с утра выхлебать, и ходить весь день довольным, зная, что худшее уже позади.

– Лучше гразга живьем сожрать. После него и дерьмо покажется…

– Поймать бы суку летающую, – хрипло пробормотал невесть откуда взявшийся Везим, по обыкновению мокрый и вонючий, заставив обоих механиков испуганно вздрогнуть.

Раскон стянул с лица затемненные гогглы, разрядил арбалет в ближайшее дерево и скомандовал отплытие.

Из-за вынужденной задержки с драком, к Подречью горжа вышла лишь к вечеру третьего дня, заметно отстав от намеченных фальдийцем планов. Раздосадованный рыжий, не скрывая недовольства, велел остаток пути идти под фонарями, стремясь во что бы то ни стало успеть в поселок до ночи. Ломиться в закрытые ворота и ночевать на воде, когда за стенами горит огонь и развлекаются местные, не хотелось никому. Особенно Шаркендару, который выжимал из неповоротливой махины всю возможную скорость.

На реку уже давно опустились стылые осенние сумерки, а краски окружающей природы выцвели, оставив лишь бесконечное многообразие оттенков серого и голубого, когда из-за очередного поворота показался короткий деревянный причал. Куда короче и меньше, чем в Приречье, здесь он скорее походил на большие мостки, с которых так удобно стирать по утрам грязные труселя.

Вопреки всем писанным и неписанным правилам жизни на западе, свет в поселке не горел. Не было видно ни отблесков костров, ни луча фонаря с вышки – ничего. Угрюмо топорщился кривоватый бревенчатый частокол, за которым смутными тенями возвышались крыши домов, а двустворчатые ворота никто не удосужился закрыть. Заподозривший неладное Раскон велел останавливаться и якориться, не приближаясь к причалу. Навалившаяся после усыпления эйносов оглушительная тишина лишь укрепила команду во мнении, что с Подречьем что-то не так.

Брак, как и все остальные, пристально вглядывался в негостеприимный берег, ища объяснение происходящему, когда орудующий главным светильником горжи Шаркендар нащупал лучом света что-то интересное. Точнее, кого-то.

Купаясь в синем цвете фонаря, отбрасывая на стену густую изломанную тень, рядом с воротами стоял высокий, широкоплечий бородач. Стоял спокойно, неподвижно, словно вечерний забулдыга, сосредоточенно вспоминающий о том, как правильно мочиться. Облачен он был в красно-бурую рубаху и серые, едва достающие до колен, штаны. Попав под свет, бородач встрепенулся и медленно повернулся в сторону реки всем телом.

И так с трудом унимающий грохот сердца и стук крови в ушах, Брак оцепенел и до хруста вцепился руками в рукоятки скраппера.

Глаза жителя Подречья, мутные, белесые, смотрели прямо на него. Мертвые глаза на мертвом лице, оскалившемся совершенно нечеловеческой гримасой. А длиннополая рубаха из грубой серой ткани – краса и единственная гордость беднейших обитателей лесов – оказалась не красной. А залитой кровью, от горла и до самого паха.

Откуда-то позади Брака раздался испуганный выдох и отчетливый лязг взводимой пружины.

Глава 18

– Пьяный?

– Не похоже. Стоит ровно, не шатается.

– Перепил малец, зарезал кого-то…

– Гхм. А свет где? Кандар, принеси окуляр, который ночной. И банку заправь.

Тихие, вполголоса, переговоры доносились до Брака будто издалека. Перед его глазами вставали старательно изгоняемые из памяти искатели во главе с жутким безглазым покойником. Как его звали? Что-то на С, или на Г. Сомрат?

Мысли путались, вытесняемые из головы одной единственной, стремительно захватывающей все его существо: “Немедленно бежать и не оглядываться”. Мертвецы с “Вдовушки” все-таки догнали свою ускользнувшую жертву, пусть на это им и понадобился целый месяц. Сверхъестественная лесная жуть, которой точно не место под лунами Гардаша, вернулась на землю в обличье бородатого лесоруба из лесной глуши. И, судя по тишине в Подречье, явно успела натворить дел.

– ..жет напали? Зря мы тут торчим поперек реки…

– Свет не глушить, эйносы не усыплять. Кто бы на них напал? До степи больше тридцати миль.

– Бандиты? Зверье? Этот, крылатый…

– Драк?

– Крыши целые. Драк бы все пожег к шарговой матери.

– Гхм.

Вернувшийся из кладовой Кандар протянул Раскону окуляр – массивный, перевитый трубками, с торчащей сбоку банкой и крохотным, в сравнении с ней, отверстием линзы. Фальдиец поколдовал над устройством, пощелкал рычажками и поднял тихо загудевший прибор к глазам. Жерданы, не дожидаясь команды, принялись звякать оружием и облачаться в гибкие панцири, сведенные из плотно подогнанных костяных пластинок. Шаркендар курил уже третью трубку, поминутно сплевывая за борт и сдавленно кашляя в кулак.