— Ты что, старый, спятил? Потакать соглашаешься? — гневно говорит она. — Или тебе все свое уже надоело? А ты, ты-то чего сбиваешь нас с пути? Детьми в школе командуй! — набрасывается она на Бориса. — На селе только и разговоров что про тебя да про нас. Чего привязался к корове? Чем она тебе не пришлась? Не отдам! Не добьешься своего, слышишь? Гляди ты, какой прыткий! Кукиш тебе, а не корову! И слушать не хотим твоих советов! Не хотим! Не приставай ты к нам со своими советами! Больно нужны они!

— Но согласитесь, мама, что выбрасывать на ветер двести рублей глупо! Кому и какая от этого польза? — На лице Бориса неподдельное изумление, даже обида. — Ну неужели вы и этого не понимаете?

— Отстань, не дури ты мне головы! — отмахивается бабушка. — Всю неделю жить нам не даешь. Не-де-лю! Корова моя, что захочу, то и сделаю. Понял?

Какое-то время они стоят молча, недовольные друг другом. Борис спохватывается первым. Видимо, вспоминает, что перед ним отец с матерью. Он озирается вокруг, смущенно улыбается.

— Ну что вы, мама, зачем нам ссориться. Ваш двор, ваше добро — мой только совет. Как хотите. А я продал бы.

— Так то — ты! — со злостью отрезает бабушка Вера. — Чужое продал бы, конечно, а свое — как бы не так! К своему руки у тебя коротки! Не твоих ли детей отпаивали мы молоком? А теперь — разве не поддерживает нас корова? Нет, брат, не отнимешь! Не на таких напал! Не приставай! — переходит на крик бабушка Вера, и в ее глазах загораются злые огоньки. — Не приставай, говорю!

Идут с пашни коровы. На улице — пыль. Блеют овцы. Над стадом, то и дело сбивающимся в гурт, проносятся ласточки и стрижи. Пастух щелкает кнутом...

Стадо ведет величественная черная корова с поседевшим от старости подбрюдком. У нее толстые рога, загнутые назад, и широкие отвислые уши. Бабушка Вера, как и каждая хозяйка в этот час, стоит на улице у ворот своего дома. Завидя ее, корова, верно, вспоминает теплое пойло и еще издали обрадованно мычит.

Бабушка Вера в красной поневе, подвязанной белым фартуком, с хворостиной в правой руке. Вот так каждый вечер встречает она стадо. Ее глаза ревниво следят за коровами, губы часто приоткрываются.

— Идешь? То-то! — говорит она.

Носятся в воздухе ласточки и стрижи — не те, что облюбовали для себя кручи приднепровских берегов, а другие — гнездящиеся в развалинах бывшего панского имения. Шепчутся листьями деревья возле плетня, и все еще тарахтит в поле трактор.

— Галя! Галька! — зовет бабушка.

Старая корова с седым подбрюдком отбивается от стада. Подойдя, она тычется мордой в бабушкин фартук. Бабушка осторожно смахивает хворостиной с боков коровы слепней, гладит подбрюдок.

— Ишь ты, продай! Нет, брат, не дождешься!

В хлеву, доя корову, бабушка Вера заводит с ней откровенный разговор:

— Стара ты стала, негодница. Подумать, годов-то сколько! Еще в войну молоко давала. Что теперь с тобой делать? Ну скажи, что?

Корова вяло жует жвачку, тяжело дышит.

— Борис заходил, — доверительно сообщает ей бабушка. — Все продать уговаривает, на мясо, по контрактации. И откуда у него прыть такая, ума не приложу. Во всем ведь слушались его, а тут не послушаемся. Продержим еще год, а там видно будет. Двести рублей! Другая теперь жизнь, да и ты, дай бог, еще не один год проходишь, если, конечно, присмотр будет. Ему, Борису, лишь бы сказать! Сказал, а мы с Никодимом, не сговариваясь: не продадим тебя. Хватит у нас пока сил присматривать за тобой. Вот так вот!..

Струится из-под бабушкиных рук в ведро молоко. Звенят в нагретой за день траве за хлевом кузнечики, словно похваляются перед бабушкой, как им там хорошо и уютно под звездами. С дальних лугов доносится едва уловимое пение ночных птиц. Пахнет навозом, скошенной травой, куриным пометом. Бабушка в последний раз перебирает вымя и устало разгибается.

На дворе уже совсем смерклось. Запирая ворота хлева, бабушка вдруг ощущает в себе непонятную, беспокоящую ее радость. Что-то очень важное, прочное, что, должно быть, никогда уже ее не покинет, вошло в ее жизнь. Какая-то старческая уверенность. Она, а не кто другой, хозяйка на своем дворе!.. Но что в том хорошего, если она сегодня поссорилась с сыном?

...Ночью бабушка долго не может заснуть. Уже и петухи умолкли в пристройке, а она все лежит с раскрытыми глазами. Ей вспоминается, как во время войны к ним в деревню ворвались гитлеровцы. Наспех связали они с Никодимом два узла, вскинули на плечи и побежали вместе с другими к ближнему болоту. Сзади стреляли фашисты, пули свистели над головой, а они все бежали. Лишь когда добрались до болота, бабушка набралась смелости оглянуться — да так и ахнула. Показалось, что все это ей мерещится: следом за ними бежала корова — их Галька. Единственная из всей деревни! Голову пригнула, мычит, отбрыкивается, а пули свистят...

— Галька! Галюшка! — вскрикнула слабо бабушка.

Не оглядываясь больше, она побежала, не чуя под собой ног, пока не упала где-то между кочками. Вдруг видит — и Галька ее лежит совсем рядом, жвачку жует...

Долго потом скитались по лесам. Вспоминается бабушке, как спасала она молоком больных детей, как отпаивала раненых. Кое-что перепадало и бабушке Вере с Никодимом. И после всего этого продавать Гальку?..

Борис появился после войны. Так уж заведено, что дети должны заботиться о родителях. Борис сразу же стал проявлять к ним особое внимание. Поначалу старики даже радовались. Потом все эти его бесконечные заботы стали надоедать, словно он выдавливал что-то из них обоих. С неделю назад зашел к ним со своими приятелями и, между прочим, посоветовал:

— Состарилась корова ваша, продать ее надо.

Они не обратили тогда внимания на его слова. Но через день сын снова пришел.

— Продавай, отец, корову. Попозже купим молодую.

— Ничего, на наш век и этой хватит, — тотчас отозвалась бабушка.

А он, что ни день, все больше наседал. Дошло до того, что стал уверять, будто жить корове осталось от силы один год. Будто они никогда не имели коровы и не знают...

Ночь на земле. Давно угомонились петухи. Из окна видно, как перемигиваются в небе звезды. Кузнечики все еще звенят под окном как заведенные, назойливее, чем с вечера. Бабушка Вера вспоминает соседских девочек, которые в последнее время зачастили к ней — книжку прочитать, стихи, последние новости из газет рассказать, — и понемногу успокаивается.

То же чувство радости, еще не совсем осознанной, которое она ощутила вечером во дворе, когда с ведром парного молока запирала хлев, снова подступает к ней.

«Ну и пусть! И хорошо, что поссорились, что не дали потачку. Такую корову продать!..»

В окно видно: на востоке занимается заря. Бабушка Вера с облегчением вздыхает. И правда хорошо, что вовремя поссорились. Отстояли свое все-таки. После сегодняшнего уже не будет приставать. Все идет хорошо. И живут они с Никодимом богато. Всего в достатке. И колхоз богатеет, и председатель не пьянствует. И рожь шумит за домом — густая, высокая, с тучным колосом. И деревня приубралась садами, и в Днепре с каждым годом рыбы все больше. А на праздники далее артисты приезжают.

И понемногу утихает боль, причиненная сыном. «Ничего, теперь приставать не будет!» — думает бабушка.

Радость победительницы ощущает в себе бабушка Вера. Словно видит перед собой что-то новое, светлое.

Не каждый рыбак всерьез относится к своему занятию. Даже среди самых, казалось бы, заядлых немало встретишь таких, для кого рыбацкое счастье дело второстепенное, а главное — полюбоваться природой, отдохнуть.

Влас Выдренков как раз из этой породы. Молодой парень, ему бы поддаться азарту, побегать по вирам в поисках удачи, так нет — ляжет на берегу в траве и либо спит, либо читает. Потом поднимется, прикинет, высоко ли солнце, зевнет, смотает удочки — и домой, обедать. После обеда — снова спать, на сеновал. Так у него заведено в воскресные дни. Ходит Влас медленно, делает все спокойно, без спешки; лицо у него круглое, подпухшее и хотя и загорелое, но по загару этому едва ли можно судить о бодрости и задоре. Голубые глаза излучают доброжелательность, приветливость, сочувствие.