И он повел их вперед.
Сапега оказался широкоплечим здоровяком, с лица которого почти не сходила ласковая улыбка, когда он с кем-нибудь разговаривал. Следя за работой комбайна, Михась не отрывал взгляда от этого человека, который умело брал пласт за пластом. Невольная зависть вспыхнула в нем. Стоя в группе, он дал себе слово, что обязательно станет командиром вот такой машины, недаром же в колхозе он всегда считался передовым, даже в газете однажды о нем написали. И появилась еще одна завистливая думка: догнать Сапегу. Не может быть, чтобы он, Михась Савицкий, да поддался. Глаза его прищурились, и он начал смотреть на Сапегу с лукавой усмешкой. Совсем не заметил Михась, что преподаватель и на это успел обратить внимание. Но чтобы догнать такого заслуженного человека, как Сапега, нужны были знания, и Михасю пришлось как следует взяться за книгу.
Север начинал нравиться. Михась часто простаивал на окраине города, любуясь отблесками далекого северного сияния. То красное пятно вдруг выплывало из тьмы, то нечто похожее на радугу начинало мерцать и переливаться в небе. Но все это продолжалось недолго, и Михась всегда жалел, что оно быстро исчезает. Настоящее сияние было где-то еще очень далеко отсюда. В библиотеке Михась брал теперь только такие книги, в которых говорилось о Севере. Появилось чувство еще не осознанной любви к этим местам и к своему городу.
Вскоре после приезда Михась познакомился с шахтером Игнатом Михневичем. Познакомился и сразу навсегда разошелся. В тот день занятия велись под землею, и они вместе поднялись из забоя. Уже в лифте Игнат узнал, что с ним едут белорусы. Это обрадовало его, так как сам он тоже был из Белоруссии. Михась стоял совсем рядом, и разговаривал Михневич больше всего с ним. Расспрашивал о Белоруссии, о колхозах, о жизни и все время похваливал:
— Так, так, молодцы. А чего там прозябать! На простор вырываться надо! Туда, где трудней, где люди вот как нужны, — и провел по шее ребром ладони.
Он работал здесь уже не один год, имел семью и отдельную хорошую квартиру. От шахты они шли вместе, все время разговаривая. Жил Игнат в самом центре и потому, не сбавляя шага, шел мимо общежития. Михась остановился и подал было на прощанье руку, но Игнат отрицательно замотал головой:
— Нет, браток, так не пойдет. Мы ж с тобой земляки!..
Игнат был взволнован встречей и сразу потащил Михася в закусочную. Михасю было неудобно отказываться, но следовало сказать правду, и он ее сказал:
— У меня с деньгами туговато, известно поначалу... Какой был аванс, почти весь по дороге растратил.
— Ничего, у меня найдется, — ответил Игнат и похлопал рукой по карману.
В закусочной было немало шахтеров, все они знали Михневича и сразу начали его расспрашивать что да как
— Земляка встретил, — ответил им Игнат. — Из Белоруссии. Решили выпить по чарке за встречу.
— Это хорошо, — сразу прогудело несколько голосов, но Михась видел, что шахтеры, украдкой поглядывая на Михневича, пересмеиваются меж собой. Это насторожило его.
После первой чарки хмельно закружилась голова. Не только у него, но и у Михневича. Тот все время подсовывал Михасю закуску и все говорил, вспоминая прошлое, свою деревню.
— Я знаешь какой человек? — спрашивал он Михася. — Я человек компанейский. У меня душа нараспашку! У меня вот есть деньги, я и угощаю. Не жалея. Ты думаешь, я поехал сюда так себе? Или за длинным рублем? Нет, брат! Мне стране своей, матери-родине помочь хотелось. Вот что привело меня сюда. Сознательность. Не люблю, значит, хапуг!
Выпили еще по одной чарке и еще по одной. Игнат вдруг сорвался с места, приказал Михасю ждать, а сам выскочил на улицу.
Тут и увидел Михась Сапегу. Знаменитый машинист стоял за столиком, обедал и насмешливо посматривал на Михася из-под черных бровей. Михасю стало неловко, и он отвернулся. А Сапега, покончив с едой, похлопал рукавицами и спокойно зашагал к выходу, совсем не интересуясь уже Михасем. Потом появился Игнат. Он принес еще одну бутылку.
— Люблю, — бормотал Михневич. — Люблю... Земляк… Шахтер, брат, не может без этого...
Михась и не помнил толком, как добрался до общежития. Проснулся он раньше всех. Голова невыносимо болела, было тошно, тяжело и больно. Вспоминался Михневич, закусочная и пьяный шепот: «По-пролетарски, брат, не жалею ничего». Что-то не нравилось Михасю в этой пьяной щедрости. Вдруг вспомнил встречу с Сапегой, о которой совсем было запамятовал. Вспомнил и ужаснулся. Сапега посматривал на него укоризненно, даже с презрением. А в общежитии? Как он добрался, не натворил ли чего-нибудь пьяный? Правда, характер у него как будто спокойный... Однако тревога и раскаяние все сильнее точили его. Михась поднялся и долгое время просидел на кровати, прежде чем начали просыпаться его товарищи. Оказывается, в комнату он ввалился совсем тихо и сразу лег спать. Из начальства в то время в общежитии никого не было. Это его обрадовало.
— Сами знаете, земляк, — начал оправдываться он. — Волей-неволей выпить пришлось. Нельзя же иначе...
Но слова были неискренние, они только усилили недовольство самим собой и беспокойство.
И еще раз встретился Михневич, и снова по дороге с шахты.
— Как идет учеба? — спросил, поздоровавшись.
— Хорошо, — ответил Михась.
— Главное, нажимай на практику, — посоветовал Михневич. — Без практики ни черта не будет. Я сам учился, знаю. Как пошел работать, так тогда только и уяснил все. А это великое дело — уяснить... — И как-то сразу перевел разговор на другое: — А может, зайдем в закусочную? После смены надо бы погреться. Я понимаю твое положение — угощу.
Михась промолчал. Сказать, что не пойдет, не отважился: помешала застенчивость. Начал понемногу смущенно отставать, пока не смешался с группой шахтеров, которые возвращались со смены, и не затерялся в ней.
С того дня он упорно избегал встреч с Игнатом Михневичем. Но Михневич еще долго мешал ему, хотя и не был рядом с ним. Особенно на занятиях в кружке политграмоты и во время лекций. В памяти то и дело всплывали столик, пьяный Михневич и его слова «по-пролетарски», и все это мешало как следует продумать и прочувствовать то, о чем ему говорили.
Спустя некоторое время началась практика, потом самостоятельная работа. Сначала он был на подсобной работе — грузил и разгружал уголь, расчищал забои, подготавливал место для новых машин. Стал получать деньги и первую получку почти всю отнес в сберегательную кассу. Понемногу появлялась уверенность в себе, теперь он уже видел, что не убежит отсюда, пожалуй, выдержит.
Преподаватель, видно, все же заметил его, так как вскоре его начали учить на врубового машиниста. Потом, совсем неожиданно для него самого, выбрали групповым комсоргом.
С Риммой он познакомился случайно, возвращаясь однажды с работы. В мерцании электрических фонарей перед ним все время мелькала тень человека, шедшего в ту же сторону, что и он. Михасю вдруг захотелось догнать неведомого попутчика, и он ускорил шаг. Снег скрипел под его валенками. Совсем не было ветра, мороз все крепчал, стояла спокойная, красивая ночь, с теми неожиданными переливами света во мраке, которыми Михась всегда любовался. Он шел все быстрей и быстрей. Хотелось поговорить с кем-нибудь. Рассказать, что вот хотя и живут они в таком месте, где ничего не видно, однако он всем сердцем чувствует, что ему нравятся эти невидимые просторы, это темное небо с множеством крупных звезд — этот влекущий мир, где за городом можно встретить песца и медведя и в самом городе иной раз оленя, запряженного в санки.
Тень все мелькала, приближалась. Но рядом прошел электровоз, ослепил Михася, и рассмотреть, кто идет, он не смог, как ни присматривался. Он все еще боялся случайно встретиться с Игнатом Михневичем и потому везде и всегда соблюдал осторожность.
Но это был не он, и вообще не шахтер, не рабочий. Из пушистого мехового воротника выглянуло круглое девичье лицо с заиндевелыми бровями и ресницами. Лицо мелькнуло в отблеске фонаря и снова исчезло во мраке. Скрипел снег под ногами девушки. На ходу она не размахивала руками, как это делал он, а все время держала их в муфте. Михась уже почти обогнал девушку, но тут навстречу попалась группа шахтеров, торопившихся на смену, и ему волей-неволей пришлось замедлить шаг. Таким образом они очутились рядом. Вокруг была ночь, мерцали звезды, и все еще не потухали вдали загадочные отблески. Вдруг он споткнулся и, позабыв о девушке, зло проворчал:
