Так прошли они шагов двадцать.

— Теперь в колхозе будешь работать?

— Нет, чего там, — ответил Митька. — Пусть мать работает — у нее участок. А я подамся в город.

— Нехорошо, — по-хозяйски сказала Ганна. — У нас же новый председатель, тридцатитысячник. Теперь будет у нас по три килограмма хлеба на трудодень и по десять рублей деньгами. Только работай. Я уже двести трудодней заработала — больше всех. Ты не гляди, что я такая с виду.

— Хо! — доверительно сказал Митька и снова начал клонить ее голову к себе.

Регина давно оттолкнула бы его и сбежала бы, а Ганна открыто радовалась этому. Ее в это время охватывала гордость за самое себя. Тогда Митька остановился и поцеловал ее в губы. Ганна тихонько ойкнула, а потом так же тихо, удовлетворенно засмеялась. Так шли они под августовскими звездами, пока не дохнуло на них сыростью, запахом гнилой листвы, ольховыми пнями и водой. Митька еще раз намерился было поцеловать Ганну, но она сказала:

— Хватит, Митя, дорогой. Хватит!

Ему стало смешно, но он сдержал себя.

Сели на низкие перила мостка. Под мостком булькала вода. В воде купались небо и звезды. Митька привлек Ганну, укрыл ее полой своего пиджака, и обоим стало уютно и хорошо. Митька положил ей на колени руку, и девушка ничего не сказала. Тогда он еще больше привлек ее к себе и взял ее руки. Близко никого не было, лишь плескался ручей. Митьке стало неприятно возле этой доверчивой девушки, но он вспомнил Цупрона, обещанные два литра водки. И вот в это самое время даже в темноте он увидел, как Ганнины глаза вспыхнули нежданным страхом. Она вдруг подхватилась, изо всех сил толкнула его в грудь и, не оглядываясь, бросилась наутек в сторону своего двора.

Девчата и Цупрон, возвращавшиеся с вечеринки и подходившие к логу, невольно шарахнулись в сторону, когда мимо них пронеслась Ганна.

— Глядите, Побираха как сиганула. С чего бы это? — сказал Цупрон.

Но в это время девушки испуганно закричали и отпрянули назад.

— Ой, девочки, что это? — крикнула одна из них.

В ручье, под мостком, ворочалось и плескалось в грязи что-то живое. Вот оно выбралось на берег и пошло на четвереньках, пыхтя, с ревом.

— Медведь! — что есть силы крикнула Регина.

— Медведь! — сразу подхватило несколько голосов, потому что все вспомнили, что близко заповедник, где медведей водится немало.

И вся вечеринка бросилась наутек следом за Ганной.

А медведь тем временем выбрался на берег и в злобе начал отплевываться.

— Вот черт! — сказал наконец он. — Ах ты, Побираха!

Пальцами выковырял из ушей грязь, оглянулся вокруг и быстро нырнул в огороды.

В новом отутюженном костюме матроса речного флота, в высокой фуражке с кокардой, в ботинках, которые ярко блестят, Митька Точила идет в гости к Цупрону Додовичу. Он знает, что там его уже давно ждут, и не один Цупрон, а с ним еще человека четыре или пять, которым Цупрон счел нужным рассказать о вчерашнем споре и закладе. Ждут с нетерпением, ибо каждый понимает, что значит для Ганны Побирахи пройтись с таким хлопцем, как Митька Точила, — по нему самые наилучшие пригожуньи вянут и сохнут.

Чувствуя все это, Митька Точила идет не спеша, горделиво оглядывая улицу Зайдя во двор Додовичей, он на миг останавливается возле калитки, потом поворачивается и нарочито долго начинает закрывать ее. Закрыв, смотрит на окна, удовлетворенно усмехается. В окнах все те, кто ждет его прихода: продавец Зотык Дуга, по кличке (за солидность) Центнер, гармонист и выпивала Вольдемар Луста, парень, который танцевал вчера с Региной, и сам Цупрон Додович. Все улыбаются. Улыбается и Митька, однако и морщится недовольно: сколько собралось их на два каких-то литра.

В хате он с каждым здоровается за руку, причем так жмет руки, что у всех чуть ли не слезы на глазах выступают. Не поддается один лишь парень, что танцевал с Региной. Его большие коричневые глаза всего только ширятся, когда Митька изо всей силы жмет ему руку.

— Молодчина! — говорит Митька и осматривает его невысокую, коренастую фигуру в полувоенной одежде. — Как зовут?

— Зовут Рыгором, а фамилия моя Дроздов, — весело отвечает парень. Я зоотехник, недавно в ваш колхоз прислали.

— Хо! — восклицает Митька. — Хорошо. А меня — Митька Точила. Заждались? — и он лезет рукой в карман брюк. — Вот деньги, Цупрон, моя часть. По воскресному дню — выпьем!

Мать Цупрона, женщина тихая, старенькая, кряхтя, слезает с полатей и топает в сенцы. Оттуда она приносит миску сметаны и миску студня.

— Не надо, мама, — говорит Цупрон, когда она ставит все это. — Я сам, вы сходите куда-нибудь погуляйте. — И достает из стола хлеб, ложки.

Центнер меж тем подается к порогу, где на крючке висит его пиджак, и вынимает из карманов две литровки. Он потрясает ими в воздухе, а вся компания радостно хохочет.

Наконец компания рассаживается вокруг стола, и Цупрон наливает по стакану, а в это самое время, как всегда, Вольдемар Луста заявляет, что стаканами пить лучше, чем рюмками.

Выпивают все одновременно и кряхтят.

— Сметаной, сметаной ее заедай, — давясь, кричит Цупрон.

Митька хватает ложку, черпает сметану и начинает быстро есть.

— А ведь это же у Побирахов, хлопцы, корова болеет, — вдруг почему-то вспоминает он.

— Ага, у Побирахов! — довольно откликается Цупрон. — Ну что, вышло? Окрутил канарейку? Расскажи...

— Хо, что там было! Конечно, — говорит Митька и усмехается.

— Что ты говоришь? — вскрикивает и подхватывается Цупрон.

— Получилось, значит? — подает голос Вольдемар Луста. — А мне это когда Цупрон прошептал: «Сокращай танец», — я гармошку и сжал. Сразу догадался!

— Так расскажи! — просит Цупрон.

— Ага, расскажи! — настаивает вся компания.

— Хо! Значит, сама...

— Что т-ты говоришь?

— Да, сама.

— Ай-яй-яй-яй! — чуть не плачет Цупрон. — Сама, га?

— Сама.

— А как же?

— Сначала, как вышли, повисла. Ну, поцеловал. Я тебя люблю, говорю, ты, говорю, красивая.

— Ага!

— А как гляну тем часом на нее, так у нее рот до ушей. Ну, думаю, сейчас меня рвать начнет.

— Ха-ха-ха!..

— Хо-хо-хо!..

— Ай-яй-яй-яй!..

— Еще по одной!

— На, по одной!

— Так рассказывай...

— Ну, идем. Куда, спрашивает, будешь на работу поступать? В город, говорю, Будь, говорит, хозяйственным.

— Ха-ха-ха!..

— Хо-хо-хо!..

— Так что идем, остановились, привлек ее, а она и обвяла.

— Что т-ты говоришь?

— Ну, не совсем чтобы, а так, вижу...

— Ага...

— Идем, говорю, на мосток. Идем, говорит, а у самой, вижу, руки дрожат. И рада, вижу.

— Хи-хи-хи!..

— Пришли, сели, а ручей так и плещется, так и плещется. И звезды в воде купаются. Из ольхи уже листва осыпается. И лягушки совсем не квакают. Положил ей руку на колени — молчит. Еще плотнее жмется. И так рада, что я с ней...

— Ну?

— Ага.

— Вот те и Побираха!

— Вот тебе и тихоня!

— Ай-яй-яй! — визжит Цупрон. — Ну, а дальше, что дальше?

— Ну, что же дальше? — ухмыляется Митька. — Ничего особенного.

— Да ты не ври, не ври! По тебе видно — врешь!

— А как же! — подхватывает Луста.

— Вот так дела. А мы это вчера, Митька, возле того мостка медведя видели, — говорит Цупрон. — Видно, с заповедника приблудился. Только подходим, а он — плех, плех — выбирается на четвереньках из грязи. Да как зачихает, да как заревет — мы, брат, сколько было сил — наутек. Чуть не полкилометра гнался!..

— Ну, хватит, — обрывает его Митька и недовольно морщится. — Давайте лучше подумаем, что дальше делать будем...

Компания начинает обсуждать серьезные дела, и только Рыгор Дроздов молчит. Неожиданно он поднимается и так тихо, что все, удивленные, замолкают, прислушиваясь к его голосу, спрашивает:

— Давно вы так встречаетесь? Не отвечайте — знаю, что давно. Прежний председатель ваш был пьяница и завалил колхоз. Бывший секретарь комсомольской организации тоже пьянствовал вместе с вами и потакал вам. Вы думаете, что и я, новый секретарь комсомольской организации, буду потакать вам? Ну нет! Не выйдет, друзья. Будем бороться с вашей компанией всем колхозом. Лодырей нам не надо. Присоединился я к вам для того, чтобы поближе узнать вас, ведь я не здешний. А насчет Ганны... Мне кажется — Митька Точила позорит и оскорбляет человека.