И тут случилось неожиданное...
В субботу, едва они расселись вокруг чугуна с грибами, со двора вдруг донесся топот, фырканье лошадей, звон сбруи, послышался грозный окрик: «Стой!» и свист нагайки. Георгий Тыяновский побледнел и вскочил с места. Мефодя тоже побледнел, приник к окошку, коротко бросил:
— Стражники!
Георгий метнулся было к двери, но замер на месте, потому что Мефодя, не отрываясь от окошка, известил:
— Окружают нашу хоромину... на лошадях...
Дрожащей рукой Иов положил ложку и уставился на дверь: что-то будет? Если бы не окружили, проще простого махнуть вместе с новеньким и лес, а тут... Вдруг дверь с грохотом распахнулась и в ночлежную ввалилось сразу несколько человек. Ну и вид же у них! Мундиры с красными шнурами, сабли, винтовки, разное оружие, шпоры звенят серебром. Впереди толстый, усатый, с блестящими погонами, глаза глядят грозно. У Иова перехватило дух.
— Кто из вас Семенковский, он же Георгий Тыяновский?
— Я, — проговорил новый смолокур, вставая из-за стола.
— Ты? — удивился пристав. — У-ух т-ты!.. — и ткнул в лицо новичку рукояткой нагайки. — Взять!
Не успел Иов и глазом моргнуть, как на руках недавнего смолокура щелкнули железные клещи.
— Этих — во двор, там обыщем! — гаркнул пристав. — В помещении тоже произведите обыск, как положено...
И повели стражники смолокура по лесной дороге...
После обеда примчался на дрожках хозяин — Алексей Григорьевич Монтух. Важный, в шляпе. У него таких смолокурен не один десяток в пуще. Кони все в пене — гнал не жалеючи. Расспросил подробно, как и что было. Поинтересовался, нашли что-нибудь или нет. Повеселел, услыхав, что ничего не нашли, хотя и перетрясли всю смолокурню. Удовлетворенно потер руки, однако за что арестовали новичка, не сказал. Глядя на Иова, велел:
— Ты мне нужен в другом месте. Собирайся, бери все свое — поедешь со мной в город.
Собрал Иов торбу, завязал, забросил за плечо. Посадил его хозяин в дрожки, рядом с кучером, и они поехали. Иов пробовал выпытать у кучера, ради какой надобности везут его в город, но тот или не знал ничего, или не хотел говорить. В городе Иов спохватился, да было поздно: двое полицейских схватили его за руки, бросили в камеру, заперли. И словно забыли о нем.
И день прошел, и два прошло, и неделя, а Иов все сидит в камере. В положенное время просунут ему в окошко миску борща, ломоть хлеба да кружку воды — и снова ожидание. Плохи, значит, его дела. Наверно, обо всем дознались, теперь и его обвинят. Только в чем — этого Иов не знал.
«Начальству видней, — размышлял Иов. — Так просто, за здорово живешь, не посадят. А как же Авдуля? Неужто так и не увижу ее? А что в деревне? Вот уж, верно, разговоров обо мне! «Вот диво: Иов что-то такое сделал! Даже в тюрьме сидит, как настоящий преступник!» Вся деревня, если хочешь, про меня говорит! Вот, мол, Иов так Иов! А Авдуля раскаивается... Ладно, пусть ее! Да, разговоров там обо мне немало. Да и на смолокурне тоже! Еще бы — вместе с новеньким!»
Однако и о грустном думалось. Полные тяжелого труда дни, отец, у которого на уме только деньги да богатство. Невольно вспоминались сказки арестованного смолокура про горемыку сына...
Исхудал Иов, стал обрастать густой бородой.
Однажды утром его разбудил скрежет ключа в замке. Отворилась дверь, на пороге — уже знакомый полицейский.
— Выходи!
Втолкнул в какую-то комнату, и очутился Иов один на один с усатым приставом.
— Женат? — спросил пристав, прищурившись.
— Нет, паночку, — ответил Иов, удивленный добродушным тоном, которым был задан вопрос.
— Ну вот что: я тебя выпущу, — сказал пристав. — Но ты мне расскажешь обо всем. Не расскажешь — буду держать до скончания века.
— Хорошо, паночку, — согласился Иов и на всякий случай зажал язык зубами.
— Вот такие штуки ты видел у нового смолокура? — И пристав взял со стола измятый листок.
Иов поморгал глазами. Он сразу узнал листок. Строчки с большими и маленькими буквами встали перед ним, как старые добрые знакомые. Он припомнил ночь, когда ходил на озеро за рыбой, загадочный свет в лесу, тот обрыв и смолокуров с незнакомым стариком за работой.
— Нет, не видел, — проговорил Иов с невинным видом. — А что там написано?
Пристав провел рукой по усам, глянул на листок, сказал:
— Про батюшку-царя всякое написано. Недруги его это делают.
Так вот оно что! Вот почему новичок про царя-батюшку рассказывал! Да про богатых, которые как сыр в масле катаются, да про бедных, что по белу свету горе мыкают. Ясное дело, он хорошей жизни хочет для бедных. Для несчастных и обездоленных — таких, как Иов, как он сам!.. А бумага, что показывал пристав, не та ли это самая листовка, про которую с таким страхом говорил давеча в деревне староста? Не иначе она!
— Так, говоришь, не видел? — повторил пристав.
— Нет, паночку, не стану врать, — еще более убедительно сказал Иов. — Что-то не помнится, чтоб он такое показывал.
— Ну ладно. — Пристав полоз в ящик стола. — Видишь вот это?
Иов от изумления разинул рот. В руке у пристава было двадцать пять рублей. Всего один раз в жизни Иов и видел такую крупную бумажку.
— Это двадцать пять рублей, — сказал пристав. — Я их тебе отдам.
— За что, паночку? — еще больше удивился Иов.
— Деньги тебе в хозяйстве пригодятся. На женитьбу тоже. А за это будешь говорить всем, что видел в смолокурне такие листки, как я тебе показал. Понял? На суде тоже скажешь.
— Ой, паночку, нет, — замотал Иов головой. — Хоть и нужны деньги, а греха на душу ни за что не возьму. Буду сидеть и год, и два... А деньги нужны, паночку, ой как нужны! Вы бы, паночку, мне их просто так подарили. А?
— Что-о?! — в ярости заревел пристав и хватил кулаком по столу. — Видали такого — греха боится! За царя постоять не хочет! Ты у меня на карачках ползать будешь! Эй, молодцы!
Как из-под земли выросли полицейские, поволокли, награждая Иова тумаками...
И снова потянулись дни за днями. Однажды он вскочил от скрежета замка. Видит — в дверях стоит знакомый полицейский.
— Выходи!
Вышел Иов и направился знакомой дорогой — в кабинет пристава.
— Не туда! — гаркнул полицейский. — Вовсе убирайся!
— А торба? Торбу отдайте!
Вышел Иов на городскую улицу. Солнце светит, люди куда-то торопятся, старушка огурцы несет — известное дело, самое лето, жатва. Радостно стало. Не сказал. Выдержал. На деньги тоже не польстился. Ох, до чего же хорошо! Теперь, может, и нового смолокура выпустят...
И все же печать тяжелой задумчивости и разочарования в чем-то лежала на его исхудавшем лице.
Упырь[2]
1
В дали и от города, и от больших сел, и от Днепра, где можно увидеть и парусник, и челн или лодку, а теперь и пароход, в темном глухом лесу жил у нас одноглазый Рыгор Упырь, человек прижимистый, тугой на ухо, с лицом багровым, что сырое мясо, с пустой глазницей вместо левого глаза, с толстым, похожим на подосиновик, носом, с усами, как у затравленной крысы, — ни дать ни взять лесной оборотень в высокой, надвинутой на лоб шапке-магерке, из-под которой над правым ухом торчит кресало, над левым — трут. В домотканых штанах и продранной на локтях куртке с плеча управляющего, в крепких, ладно скроенных чунях, всегда с кожаной сумкой на левом боку и ружьем-двустволкой за правым плечом — вот таким предстает он по рассказам седого деда Мартина, которому в свою очередь бог знает когда поведал обо всем этом церковный староста, лежебока и выдумщик Марк Нуда. Тот за свой длинный язык был хорошо известен в городке.
Единственным своим глазом смотрел Упырь на мир сурово, ко всему пристально приглядывался, словно ища что-то, и однажды, когда он зашел по делу к пану Друцкому, старшая горничная тут же выгнала его вон: уставился Упырь на ее платье, да так и не мог оторвать от него взгляда...
