Он не поверил самому себе: вдруг ее руки обхватили его за шею, а губы вымолвили желанные слова:

— Ну чего ты боишься? — сказала она, и глаза ее заблестели. — Не надо. Я ведь понимаю тебя. Как ты его терпишь? Нельзя с ним жить. У него ведь ни души, ни сердца. Все сгорело дотла, все будто окаменело — и осталось одно: как бы досадить кому, доконать, чтобы тот света не взвидел. Зло выводит его из себя, но добро — еще пуще. Он видеть не может человеческих радостей, все в нем тогда переворачивается. И глаз звереет, и лицо кривым становится, и нос наливается кровью. А голос хрипит, захлебывается... От него же все бегут, всем осточертели его бесконечные придирки. Как огня бойся его. Плюнь на все и беги. Это же страшилище, а не человек. Батрачки ведь только за большую плату соглашаются у него работать. И он платит.

Она говорила, а он все плакал, не зная, что с собой поделать, хотя гнетущая тоска, которую ощутил у Качаева болота, с каждым мгновением отступала от него.

Потом, счастливый, он сжал ее в объятиях — впервые в жизни, и чем крепче сжимал, тем яснее видел ужас своего лесного одиночества.

— Пойдем к пану, — сказал он вдруг, поднимаясь. — Кинемся ему в ноги, выпросим разрешение жениться. Люди говорят, что он добрый, что охотно женит бедных. Послезавтра, с утра. Я выеду в поле и оставлю там коня — с телегой, с упряжью. Вместе пойдем. Согласна?

— Хорошо, — чуть слышно ответила Катя Наволокова.

Уже развиднелось, когда они стали прощаться. И хотя он весь день работал как вол, а ночь всю не спал, однако чувствовал в себе столько сил, что не знал, куда их девать. Ему было тепло, хорошо, кровь приливала к лицу, сердце весело билось. Девичьи глаза неотступно следовали за ним, а ее и гневные и ласковые слова звучали в его ушах. И зачем только он плакал перед ней! Мысль об этом не давала ему покоя. Но — ничего! Скоро он избавится от отца и пойдет батрачить. Как тот взъерепенится. Как закричит! Ну и пусть, пусть сам поработает за десятерых! Пусть самого себя проклинает и допекает! Пусть почувствует тогда и обиду и тоску — все, что другим желает, все, на что сам способен. Вот тогда и увидит, что это такое — сам!

А у него, у Макара, теперь вся жизнь впереди! Хорошая, радостная жизнь с лучшей девушкой на свете, с Катей Наволоковой, с самой доброй и самой чуткой!

Он не знал, как будет оправдываться дома и что его ожидает, он шел быстро и весело. Лишь подсознательно как бы чувствовал за собой вину, что не встретился с браконьерами. Но ведь надо и это выдержать. Ради Кати Наволоковой! Ради себя!

Во двор он вошел с первыми лучами солнца. Отец встретил его кривой усмешкой.

— Хе-хе! Ну что? — спросил. — Всю ночь просидел, как дурень, на болоте? Так тебе и надо! Ишь ты, жених! За юбкой захотелось поволочиться. На гулянку в село захотелось! На гулянку! Сшейте ему еще и сапоги хромовые! Девку ему дайте! А может, еще и чарочку? И закуску? Хе-хе, мг-гм! Что, стыдно? Совестно? Глядите, глядите, краснеет и глаз поднять не может! Сомнения, бедного, точат. Сквозь землю провалиться готов, бедненький. Нет, не обманешь, милсударь, вижу — совестно. Что-о? Помолчал бы лучше, нечего оправдываться, все равно срам! А? Позавтракать жениху захотелось? Скажи на милость, позавтракать! Как же нам быть? Еще не сварилась свекла...

«Боже мой! — удивился Макар. — Он уверен, что я краснею от стыда. Но ведь я — от радости, мне вон как легко! Но кто же мог ему рассказать?»

В доме мачеха со злостью гремела у печи ухватом, но посмотрела на него доброжелательно и ласково. Это Макара не удивило: она довольно часто своими взглядами роняла ему в душу тень непонятной тоски и тревоги.

Счастье налетает сразу, нежданно, и порой разливается, как река в половодье.

«Хорошо, — думал Макар, лежа ночью в хлеву на сене, — хорошо, что отец послал меня на Качаево болото, иначе могло бы сорваться. И я правильно сделал, что не стал ждать воров».

Повезло Макару и в том, что Упырь не выходил в этот день из лесу, поэтому узнать что-либо о встрече сына с Катей Наволоковой не мог. Скорей бы уж все кончилось! Остается одна ночь. Утром он выедет в поле, там встретится с Катериной, и они пойдут вдвоем к помещику. Если тот не поверит им, не захочет их свадьбы, тогда он расскажет ему о краже леса, даже согласится поймать воров. Тогда отец и вовсе не будет ему указчик! Правда, страшновато наговаривать на отца. Перед богом страшно. И все же Макару как-то удалось пересилить робость.

Он почти совсем не спал, понимая, что будет решаться его судьба. Каждый раз, когда он вспоминал о том, что вырвется наконец из этого одичалого леса, он вскакивал и садился на сене сам не свой. «Господи, хоть бы все вышло, как мы задумали!» — просил он с мольбой. Люди говорят, что пан любит женить. А если рассказать ему, какая у него тут жизнь, — может, он и вовсе не станет упрямиться? Каждое слово пана — закон, тут уже и отец ничего не поделает!

Корова жевала жвачку, попискивали в сене мыши, но Макару было не до них. Он все думал и думал. И было ему радостно сознавать, что в деревне так же волнуется сейчас она, Катя Наволокова, с нетерпением ожидая завтрашнего дня. Но у нее другие волнения — от доброго к нему чувства, от радости, что переменится его судьба. А какие у нее руки, какая шея, глаза какие! Таких нигде не найдешь больше.

Мечтая, он пролежал до третьих петухов, когда нужно было вставать и гнать скотину на водопой, и всполошился. Представил на миг, как отец снова примется пилить: «Ай да работничек, до росы поднялся!» Но это был его последний день в доме отца, поэтому он махнул на все рукой.

Утром он выехал в поле, оставил коня с телегой возле скирд и бодрым шагом вышел на дорогу. Здесь, в тени вербы, он увидел Катерину. Он не узнал ее. В праздничной вышитой кофточке и темной юбке, аккуратно причесанная, бледная, похорошевшая, она сидела и траве и радостно улыбалась ему. Он смутился. Ему было стыдно своей обычной будничной одежды, но она сказала:

— Ничего, это даже хорошо. Пусть пан увидит, как тебе живется.

Замирая от страха, они вошли в ворота господского имения и остановились перед крыльцом, ожидая, когда их позовут. Ключница то и дело бегала от крыльца к погребам, гремя ключами и ведрами. Один раз она на минутку задержалась, поговорила, сказала доброе слово. Потом они увидели эконома, который подъехал верхом на лошади, привязал ее к ограде и уверенным шагом направился в господские покои. Макар и Катерина поклонились ему, но он даже не взглянул на них. Потом вышел лакей, весь в золотых галунах, и грозно окликнул:

— Эй, молодые! К пану! Да веселей головы держите. Вот-вот, так-то лучше будет!

В гостиной, куда их ввели, были оба господина: сам пан Друцкий — маленький, рыхлый, как пышка, и худой, поджарый эконом.

Макар и Катерина кинулись им в ноги. Макар не помнил, что он говорил и как говорил. Он и не думал об этом. Речь его текла сама собой — и о жизни в лесу, об отце, о поленнице, и о ней, о Катерине Наволоковой.

— Идиллия, — сказал пан. — Как в балладах Жуковского.

— Идиллия, — подтвердил эконом. — Но если бы вы лучше знали этого Упыря, вы бы так не говорили. Как лесник он вовсе не плохой, но как человек — страшен. Все его чураются. А парня жалко. Загрызет он его. Растопчет и на поленницу выбросит. И, знаете, осмелюсь дать совет: жените их! Можете не сомневаться, что он и после вашей смерти будет вам кланяться. Больше того, он закажет молиться на вас и своим детям и внукам. Что пользы от того, если Упырь замучает этого несчастного? А новая семья — доброму хозяину только прибыль. Поверьте, я готов золотой дать этой паре — просто так, от ощущения счастья, что парень вырвался из цепких лап Упыря. А главное — возьмите и это в расчет — в хозяйстве будет еще одна семья!

Ни Макар, ни Катерина не понимали, о чем шла речь, — разговор велся на чужом, незнакомом языке. Поэтому они были очень удивлены, когда к их ногам неожиданно упал червонец, а эконом, весело рассмеявшись, сказал: