Вот в один из таких вечеров Ганна и достала те самые лодочки и фабричное платье, которые хранились в специальном сундуке и которые они с матерью всегда считали большой ценностью. При свете настольной лампы переоделась, торопливо переплела косы и закружилась перед зеркалом, осматривая себя. Лодочки были великоваты, к тому же без привычки неудобно чувствовала себя на высоких каблуках. Но это ничего — не так уж и заметно. А вот платье! Оно было настолько не по росту, велико, что рукава чуть ли не закрывали пальцы. Ганна сколола платье в талии булавкой, подвернула рукава. Еще раз осмотрела себя в зеркало — получилось вроде неплохо — и вышла после этого во двор.

По-прежнему пламенел запад, где-то в деревне пели девчата, издали доносились звуки гармони. Ганна вздохнула и направилась туда, в центр деревни. Даже в темноте ей было стыдно, если встречала кого-нибудь. Это же она в новом платье! Это же она в лодочках!

К тому времени, когда дошла она до гульбища, колхозный клуб был уже открыт, под потолком ярко светилась большая лампа, играла гармонь, и пары танцевали. Ганна не спеша пробралась в угол и остановилась, внимательно разглядывая всех.

Боже ты мой, какое платье на Регине Маевской! Креп-жоржетовое, в зеленые с черным цветочки, а на ногах туфли самое малое за триста рублей. Копна светлых волос волнами ниспадала и рассыпалась по плечам. Высокая, стройная, с бледноватым лицом, она была красивее всех здесь, на вечеринке.

А с ней танцевал Митька Точила — парень веселый, статный, полнолицый, в форменной одежде. На его шапке вспыхивает белая кокарда — как у рулевого того самого катера, который аккуратно через день пробегает по Днепру. На поворотах Митька так стучит начищенными ботинками, что невольно представляется, какой это сильный и отважный человек. Живет он хорошо, потому что к огороду и саду, которые имеет в колхозе мать, к кабанам, что откармливаются во дворе, каждый месяц приносит получку. Пропить ему пятьдесят или сто рублей совсем ничего не значит, и он часто бывает вот таким, как теперь, — навеселе. Ганна знает, что многие девчата мечтают о Митьке, а Регина и ее мать так не стесняясь обрабатывают его, но пока безуспешно. Несколько дней назад Митька уволился с катера, и теперь Регина на зависть многим каждый день прохаживается с ним по улице. Говорят, что Митька подыскал уже другую выгодную работу в городе. Когда Регина разговаривает с Митькой, она чуть ли не плачет — так он ей нравится. Но девушка с расчетом, ведет себя осторожно — если и прохаживается, то днем, на виду у всех, а вечером всегда завернет к своему двору, где будто случайно уже сидит на лавочке ее мать. Митька из-за этого злится, недоволен. Он, гляди, и каблуками стучит от злости. Но вдруг Митька веселеет, лицо его расплывается в улыбке, он поворачивается к Регине и говорит:

— Смотри, — и кивает головой в дальний угол.

А там стоит Ганна в фабричном платье и лодочках. Косы у нее выцветшие, тонкие, лицо почерневшее, худое, а рот чуть не до ушей. Урод, а не девка.

Регина усмехнулась, взглянула на Митьку и прищурилась.

А Митька снова свое:

— Да взгляни лучше. Посмотри на руку!

А на руке от кисти и чуть не до самого локтя жирное черное пятно — это когда она кружилась перед зеркалом с закатанными рукавами, то нечаянно задела в припечье кочергу и вымазалась в саже. Где ей заметить это, если все ее внимание — весь слух и зрение — занято вечеринкой, так что даже глаза вспыхивают, а рот сам собою открывается.

— Пхи! — пропищала Регина.

— Хо! — сказал Митька Точила. — А рот! Ну настоящее страшилище. Недаром у них на огороде ни одного воробья не увидишь — боятся. — И Митька попробовал прижать к себе Регину, но та вовремя успела отступить от него.

Между тем Ганна стояла и завидовала Регине. Вот закончился вальс, Регина вытерла платочкам лицо и начала тянуть Митьку к выходу — проветриться. Но Митька почему-то заупрямился, остановился, повернулся к парням и затеял с ними разговор. Регина постояла-постояла да и пошла одна к выходу. Тогда Митька огляделся вокруг и начал пробираться в угол, обходя группки парней и девушек.

«К кому же это он? — невольно подумалось Ганне. — Ой, неужели ко мне?»

Митька шел и поглядывал на нее, и Ганна, не веря, отвернулась. Вдруг легкое, как ветерок, прикосновение его руки к плечу.

— Добрый вечер, Ганнуся, — сказал он.

— Добрый вечер, — ответила Ганна, и глаза ее вспыхнули радостью.

Митька недовольно осмотрел девчат, стоявших рядом, недовольно сказал «хо!» и, взяв Ганну за локоть, прошептал:

— У тебя, Ганнуся, вся рука в саже. Эти вертихвостки, — и он еще раз недовольно взглянул на девчат, — черта с два скажут.

Сочувствием, умилением светились его глаза, когда она, покрасневшая, незаметно от других стирала с руки сажу и благодарно смотрела на него.

Заиграли краковяк, и Митькины глаза вспыхнули.

— Танцевать умеешь? — спросил он.

— Умею, — ответила Ганна.

— Пойдем станцуем!

Послушно подала ему руку Ганна и вышла в круг. В первой паре! И чувствовала она — весь клуб смотрит на нее. Так, между прочим, на какое-то короткое мгновенье увидела у порога удивленную Регину и тут же забыла про нее. Когда кружились, так Митька легонько прижимал ее к своей груди, и Ганна не отталкивалась, как это делала Регина. Она, очевидно, гордилась им, Митькой, как гордилась тем дальним родственником, который однажды к ним заехал. Это видно было по ее глазам, по лицу, по улыбке. Она была рада, что Митька с ней танцует.

Когда кончился танец, Митька отвел ее в тот же уголок и не отошел, пока не заиграли новый танец. Регину пригласил какой-то приезжий парень, но Митька на это и внимания не обратил.

В перерыве между танцами Митька отвел в сторону своего друга Цупрона Додовича и шепнул:

— А знаешь что — проведу я сегодня эту Ганну.

— Или ты сдурел? — ужаснулся Цупрон. — Побираху?

— Ага. Она, брат, дураковатая — сама цепится. Вот увидишь, сразу обкручу. Не веришь?

— Ну и Митька! — покачал головой Цупрон. — Не верю.

— Давай на пари!

— Давай, — согласился Цупрон. — Только как докажешь?

— И не нужно доказывать. Сама за мной бегать будет.

— Ну ладно. А на что?

— На два литра русскогорькой. Завтра разопьем в складчину, а потом ты еще поставишь. Хо, такое тут дело! Да я кого хочешь обкручу. Я столько девок перебрал, что тебе, Цупрон, и не снилось. Однажды с этой, с Матреной... — и Митька зашептал другу на ухо. — А Регина — думаешь, она святая? Как же, держи ее! Это она только так, а по правде — то и не так. Ну, давай руку!

Они пожали друг другу руки, и Митька снова заспешил к Ганне, потому что заиграли вальс.

— Тебе идти далеко, так я провожу, — сказал Ганне Митька. — Там, на мостку возле ручья, посидим, поговорим. Теперь там красиво, — заговорил Митька, вспомнив, что он все уговаривал пойти туда Регину, но та наотрез отказывалась, — Уже ольхи вот-вот начнут осыпаться, а под мостиком ручей все время журчит. Сегодня ночь теплая, — и он еще сильнее прижал Ганну к себе.

— Мама будет беспокоиться, — сказала Ганна и добавила: — Хорошо, пойдем.

— После этого танца, — шепнул Митька. — Выйдем, будто проветриться, и пойдем. А чего здесь в клубе?

— Хорошо, — сказала Ганна и кивнула головой.

Вальс что-то быстро кончился, Ганна смахнула платочком с лица пот, — совсем так, как это делала недавно Регина, Митька подхватил ее под руку, засопел, как еж, и всем было видно, как они направились во двор. Только отошли от клуба, только вышли из полосы клубного света, как Митька обхватил рукой Ганну за талию, прижал к себе, и они пошли рядом.

— Смотри, какие звезды, — сказал Митька.

Звезды и в самом деле были яркие, красивые. От края и до края перемигивались они и даже будто шелестели. Закат давно погас, небо на том месте было теперь словно прозрачное темно-синее стекло.

— Это правда, что ты уволился с катера? — вдруг спросила Ганна.

— Уволился, — сказал Митька и, обняв ее за плечи, начал клонить к себе.