Жизнь его вдруг наполнилась тягостными, длинными днями ожидания и короткими часами встреч. Радостно и покорно соглашаясь со всем, он выполнял каждое её желание, каждый каприз, и она, чем дальше, тем больше наслаждалась своей властью.

А Лука Лихобор строил прекрасные, далеко не фантастические планы. Однажды после смены он заглянул в конторку мастера Горегляда, плотно прикрыл за собой стеклянную дверь.

— Мне нужно поговорить с вами, парторг.

— Говори.

И Лука рассказал всё, правда, не называя ни имён, ни фамилий, но так, словно исповедался, веруя и боясь умолчать хотя бы о самом малом грехе…

— Она меня любит, и я её люблю. Это на всю жизнь, я знаю. Рано или поздно мы поженимся…

— Ты с нею говорил об этом?

— Ещё нет, но и так ясно.

Почему-то на мгновение исчезла улыбка под коротко подстриженными усами Горегляда.

— Понимаю, — сказал мастер, — но подумай, что будет, если все ребята из общежития начнут требовать квартиры только потому, что влюбились и им не терпится жениться…

— Что же делать?

— У тебя есть деньги?

— Триста пятьдесят на книжке. Почему вы спросили о деньгах?

Воспитанник детдома и интерната, он знал им цену — каждую копейку приходилось зарабатывать самому.

— Завком профсоюза собирается строить кооперативный дом.

— Когда?

— Строительство рассчитано на год или полтора.

— Сколько будет стоить одна комната?

— Вроде бы тысячи две.

— Платить сразу?

— Нет, сразу только половину.

— Я раздобуду деньги! Ребята выручат. Вы поможете мне вступить в кооператив?

— Попробую. Рублей двести и я тебе одолжу, — сказал Горегляд..

Когда Лука Лихобор вышел, парторг, задумавшись, долго сидел в своей конторке. Думал он об этой любви, вдруг сейчас раскрывшейся перед ним, и о тех разочарованиях, которые подстерегают Луку… И почему-то вспомнилась собственная молодость и женитьба, когда двадцать лет назад праздновали они свадьбу в заводском общежитии. Только простынёй, создававшей лишь иллюзию уединённости, было отделено от огромной комнаты их брачное ложе. Это случилось сразу после войны. Они с женой были почти всегда голодны, а счастливее дней не припомнит мастер в своей жизни. Теперь есть у него всё: трёхкомнатная квартира, интересная работа, жена, которую он любит верно и нежно, шумная стайка ребят, прочный, надёжный быт. Нет только зелёного и тревожного ощущения молодости, и от этого чуть-чуть щемит сердце. И ещё на душе тревога за Луку Лихобора: вот взял да и влюбился парень без памяти в замужнюю женщину. Мало в его жизни было счастья… Хотя бы теперь не пришлось ему страдать. А почему страдать? Трудно сказать, откуда эти мысли, и очень хотелось бы, чтобы их не было. Луке Лихобору нужно помочь, и ты, конечно, поможешь. Деньги Лука заработает, недавно шестой разряд получил. Только почему же тебе, Трофим Горегляд, кажется такой безнадёжной, горькой эта любовь?..

— Через полтора года мы поженимся, — весело сказал однажды вечером своей подруге Лука. — Через полтора года у меня будет квартира, кооперативная. Фундамент дома уже закладывают.

Улыбающееся лицо Оксаны посерьёзнело, нахмурилось, она, видно, взвешивала, решала какой-то важный вопрос, потом вновь расцвела улыбкой.

— Через полтора года я стану старой бабой, и ты даже взглянуть на меня не захочешь.

Лежала она на тахте, покрытой белоснежной простынёй, такая красивая, такая цветущая, что у Луки перехватило дыхание от восторга. Она знала силу красоты своего тела и никогда не стыдилась наготы. Ей нравилось наблюдать, как темнеют ярко-голубые глаза парня от одного взгляда на её полную, налитую, как у девушки, грудь, нравилось ощущать свою власть, может, самую прекрасную на свете — власть женщины.

— Не говори глупостей, — весело ответил Лука. — Ты и через сто лет будешь красавицей. Мы непременно…

Ему хотелось говорить и говорить — о том, как заживут они в большом доме на четырнадцатом этаже, в своей маленькой квартире. Оттуда сквозь широкое окно виден Днепр, и Киевское море, и Святошинские сосновые леса. Но Оксана, улыбаясь, потянулась к нему своими полными губами, и для мечты о будущем не осталось времени. Зато позже, когда они прощались, случилось событие, которое сначала не показалось важным, настоящее своё значение оно обнаружило значительно позднее.

— В субботу в четыре, — сказала Оксана, как всегда, назначая свидание, и впервые за всё время их знакомства прозвучало в ответ:

— Прости, в субботу в четыре я не могу.

Вот это новость! До сих пор Лука жадно, как подарок, ловил каждое её слово. Любой намёк на свидание для него был приказом, которому он с восторгом подчинялся…

— Что? — Оксане показалось, что она ослышалась.

— В субботу в четыре я не могу.

Он повторил легко, не тяготясь и не смущаясь, полностью уверенный в своём праве сказать эти простые слова, и впервые за всё время их знакомства Оксана забеспокоилась: оказывается, в жизни Луки Лихобора было что-то более важное, чем она, Оксана. Блаженное ощущение своей безграничной, королевской власти над душой и телом Луки вдруг пошатнулось. Лицо молодого парня с высоким лбом теперь почему-то вызвало раздражение.

— Не можешь?

— Да, не могу.

— Я не хочу спрашивать тебя, почему ты не можешь, но имей в виду, мы тогда не увидимся долго.

Королева наказывала своего непослушного подданного немедленно и жестоко.

— У меня…

— Прости, мне не интересно знать, что в твоей жизни есть более важное, чем наши встречи.

Лука молча кивнул, ему и самому не хотелось рассказывать о госпитале.

А она, что-то припоминая, опустив густые чёрные ресницы, спросила:

— Ты всегда не можешь в субботу или только в этот раз?

— Всегда не могу.

— Почему?

— Мне не хочется, Оксана…

— Нет, теперь уж рассказывай…

Пришлось рассказывать. Светлая, уютная, обставленная новой полированной мебелью комната вдруг превратилась в палату номер девять, где на коротких койках лежали обрубки людей…

Рассказ вызвал противоречивые чувства в душе Оксаны. Хотелось ласково приголубить, пожалеть, утешить парня, над которым всю его жизнь, как каменная глыба, нависало тяжкое горе. Хотелось попросить прощения за свои жестокие слова… И одновременно где-то глубоко в сердце, ещё скрытое, но уже ясно ощутимое шевельнулось отвращение к тому страшному и противоестественному миру, в котором бывал Лука Лихобор. И странно, женщина ясно почувствовала ревность, желание отстоять свою власть над чувствами этого тёмно-русого парня с большими, ещё по-юношески пухлыми, но сейчас крепко стиснутыми губами.

— Тебе… тебе там не страшно? Не противно? — спросила она.

— Там мой отец, — тихо ответил Лука, и, услышав его голос, Оксана поняла, что никакая сила на свете не сможет заставить Луку изменить своему слову. Никакая сила на свете? Неправда! Она, Оксана, его первая любовь, а любовь сильнее всего. Да или нет? Неужели такой характер у этого простоватого и, казалось, покорного паренька?

Попробовала представить палату с короткими кроватями и невольно содрогнулась, охваченная острым отвращением. Мельком взглянула на Луку, на его длинные, сильные ноги, словно проверяя, не калека ли он, потом улыбнулась и, засмеявшись, спутала его волосы привычным ласковым движением не по-женски сильной руки.

Чувство отвращения исчезло, и вспоминать о нём было неловко, оно будто бы унижало Оксану в собственных глазах.

Хорошо, что ничего не заметил Лука, потому что все силы и чувства его были сосредоточены на одном нечеловеческом усилии: если Оксана вздумает настаивать, — устоять, ответить «нет!».

Но ощущение своей пошатнувшейся власти над этим немного чудаковатым парнем у женщины осталось, и теперь оно, окрепнув, стало главным.

— Хорошо, — сказала она. — Я всё поняла. Любишь ты меня не так-то сильно, как мне казалось. Когда же сможем увидеться?

— Всегда, когда ты захочешь.

— Хорошо. В следующую пятницу, в восемь.

— Только в пятницу?