— «Тигр», — крикнул Гиви Джапаридзе. — Танк называется «тигром»!
— Эх, один бы бронебойный, показали бы этому тигру где раки зимуют, — Колосов смотрел на танк напряжёнными сузившимися глазами.
А танковый клин всё так же, не меняя своего строя, двигался к окопам Дюрвиля.
Не умолкая била немецкая артиллерия, горел подожжённый снарядами где-то в центре Террана высокий дом, трещали пулемёты. Колосову же казалось, что над миром разлилась звонкая тишина, какая бывает зимним предрассветным утром, — всё его внимание сейчас сосредоточилось на этой грозной чёрной машине, он даже затаил дыхание, словно боясь спугнуть установившуюся вдруг в его сердце тишину.
А расстояние между «тигром» и окопами всё сокращалось и сокращалось. Колосов ясно почувствовал, что настал его час. Смерть неотвратимо приближалась к нему. Колосову на минуту почудилось, что длинная шея чёрного злого зверя хищно вытянулась, будто от принюхивался, выискивая добычу.
Но голос капитана, как ни странно, прозвучал по-будничному спокойно.
— Гранаты!
— Готово, — ответил Гиви.
— Спрячься в окоп, сержант.
Колосов снова припал к панораме. Ясно: лобовая броня «тигра» сверхмощная, её даже не всяким бронебойным возьмёшь, но если изловчиться и угодить в щель между стальной маской пушки и корпусом, то, может, тогда и «тигру» солоно придётся?
На секунду взглянул в сторону окопов Дюрвиля. Их уже достигли немецкие танки. Шахтёры не дрогнули, не побежали. Они прижались на дно окопов, чтобы пропустить машины врага и встретить огнём пехоту, отсечь её от танков и уничтожить. Именно так и должны были поступить настоящие солдаты, но ни Дюрвиль, ни его друзья военными не были. Они не знали всех тонкостей этой трудной и опасной профессии, не владели навыками и точными рефлексами бывалых солдат, которые приходят только с опытом. Их руки хорошо знали пневматический молоток, кайло, лопату, но не оружие. Оно было, по сути, непривычным для шахтёров. Прежде чем действовать, им приходилось обдумывать каждое движение, а на это уходили драгоценные секунды. Но мужества и презрения к смерти шахтёрам не занимать. Вот передний немецкий танк, взвывая мотором, надвинулся на глубокий окоп, развернулся, утюжа гусеницами шахтёрскую оборону, и вдруг вспыхнул от разрыва гранаты,
А вот ещё занялись три чёрно-дымных костра в раскалённом от солнца и боя воздухе.
— Молодцы подземные духи, не посрамили шахтёрского племени! — воскликнул Колосов.
Тем временем четыре танка прошли через позиции отряда Дюрвиля, оставляя за собой сровненные с землёй окопы. Шахтёры не отступили, они погибли.
Капитан Габриэль со своего наблюдательного пункта на водонапорной башне мог видеть всё, что происходит на окраинах города, даже без бинокля. Страшная картина тяжёлого кровопролитного боя развёртывалась у него перед глазами. Немцы наступали с востока и севера. На западе и юге города было относительно спокойно. Было ясно, что с такими малочисленными силами долго на окраине не продержаться. Габриэль знал, что придётся отступить в город. И это будет не поражение, а начало оборонительного боя в самом населённом пункте; всем известно, что в уличном сражении поджечь танк гранатой, брошенной со второго или третьего этажа, куда легче, чем уничтожить его в чистом поле.
Габриэль видел, как немецкие танки прошли над окопами Дюрвиля, и позвал Шамрая.
— Папе Морису очень трудно, — сказал он. — Помоги ему. Танки прорвались к городу. В поле не выходи, держи оборону на улицах, за домами.
Автоматные очереди небольшой группы Шамрая были для немцев неожиданными. Так бывает всегда, когда на поле боя появляется свежая, хорошо вооружённая, а главное — дисциплинированная сила. Немецкой пехоте пришлось залечь. Танкисты, без её поддержки почувствовав себя неуверенно, остановились, и тогда сразу вспыхнули ещё две машины, двигавшиеся на позиции Дюрвиля. Нет, шахтёры не все погибли. Шамрай со своим отрядом занял оборону в их окопах в тот момент, когда от «тигра» до пушки Колосова оставалось каких-нибудь метров сто, а то и того меньше. Два пушечных дула казалось неотрывно смотрели друг на друга. Теперь всё зависело от того, кто ударит первым. Неожиданно бой затих, и взгляды немцев и партизан сошлись невольно на этом поединке — сверхсовременного танка против старенькой пушки.
Танк ударил первым. Огонь вырвался из дульного тормоза белым ослепительным крестом. Бронебойный снаряд упал недалеко от орудия Колосова, не задев его. Через восемь секунд танкисты дошлют в казённик пушки новый снаряд и снова ударят. У капитана оставалось всего лишь восемь секунд, не больше. На поле боя это невероятно мало и одновременно очень много.
Колосов прицелился. Где-то в глубине души возникло ощущение собственной беспомощности: что значил снаряд его пушки против брони «тигра»?.. Но капитан подавил это расхолаживающее чувство, полностью положившись на своё умение и удачу — этого жестокого и беспощадного солдатского бога, который не раз вырывал его из костлявых лап смерти.
Снаряд разорвался возле основания башни «тигра». Капитан даже вскрикнул от радости — так удачно поразил он цель. Нет, тяжёлая, литой стали броня не слетела на землю. Танк не загорелся, но взрыв заклинил башню. И хотя у немецких танкистов была полная возможность идти вперёд и смять, вогнать в землю эту нахальную пушчонку, они этого не сделали: как видно, сдали нервы. Танк неисправен, и этим следует воспользоваться. Необходимо отступить, выйти из зоны огня.
У Колосова оставалось ещё два снаряда. Танк стоял совсем близко. Лучшего случая, может, никогда не будет в жизни артиллериста.
— Снаряд! — скомандовал Васькину капитан. Но в ту же минуту раздалась пулемётная очередь. Что-то твёрдое, горячее и злое ударило в грудь Ивана Колосова. Последнее, что он увидел, перед тем как медленно сползти на дно окопа, — это были вспышки из дула танкового пулемёта.
«Тигр» попятился и, развернувшись, двинулся назад. Вслед за ним, будто только того и ждали, тронулись вспять остальные танки. Из одиннадцати машин, которые составляли бронированный кулак, теперь осталось только четыре. Они шли, чем дальше, тем всё быстрее и быстрее, пока не исчезли за перелеском.
В бою настал перерыв. Так всегда бывает после атаки. Тем, кто захватил новые позиции, нужно было время, чтобы обжиться на них и готовиться к отражению контратаки. Тем, кто отошёл, снова нужно было думать о наступлении.
— Папа Морис! — позвал Шамрай, рассматривая поле боя.
— Я здесь, — послышался в ответ тихий голос из соседнего уцелевшего окопа.
Шамрай увидел Мориса Дюрвиля, сидевшего на дне окопа и внимательно рассматривавшего свою ладонь.
— Папа Морис, что с вами? Вы ранены?
— Страшно болит рука. А крови нет… Ничего, скоро обойдётся. Я живучий.
— Правильно. Вам нельзя умирать. Вы же командир отряда, — пытался подбодрить старого шахтёра Шамрай.
— Да, я командир отряда, — сказал, тяжело ворочая языком, контуженный Дюрвиль.
Нечеловеческим усилием воли он поднялся, встал на ноги, выпрямился и, до пояса высунувшись из окопа, посмотрел кругом. Его лицо, забрызганное глиной, почерневшее от сажи и дыма, казалось, обросло густой бородой. Всегда блестевшие улыбкой глаза погасли.
— Сколько нас осталось? — спросил он.
— Я тоже хотел бы это знать, — ответил Шамрай.
Считать долго не пришлось. В живых осталось всего восемнадцать человек. Семь было ранено. Тридцать два — убито. В отряде Шамрая потерь меньше — убит один человек. Итак, боеспособных тридцать два бойца.
— Шахтёры хорошо воевали, — сказал Шамрай.
— Французские шахтёры хорошо умирали, — медленно, превозмогая боль, проговорил Морис Дюрвиль. — Воевали они плохо.
— Нет, неправда, — возразил Шамрай. — Они и воевали хорошо. Вы сможете командовать отрядом, у вас хватит сил?
— Я буду командовать, — ответил Дюрвиль. Стараясь не потерять сознания от боли в затылке, он выговаривал каждое слово по возможности чётко, раздельно и ясно.
За кустарниками, где залегла немецкая пехота, стало заметно оживление, послышались команды.
