У капитана Колосова тоже есть пушка и десять снарядов… Всего лишь десять и среди них ни одного бронебойного. Если ударить снарядом в броню или в башню, танк лишь едва качнётся и будет, как ни в чём не бывало, по-прежнему продвигаться вперёд, и его блестящие отшлифованные землёй гусеницы будут ползти, как серебряные злые змеи. За первой машиной появилась вторая, третья… Они шли уступом, имея возможность накрыть огнём своих пулемётов и пушек всю позицию обороняющихся.
Тут уже было не до размышлений о неполноценности своего вооружения. Бой нужно вести тем оружием, которое у тебя есть, а не тем, которое хотел бы иметь…
Обрывки мыслей пролетели, будто кадры фильма на большом экране, в центре которого, не исчезая ни на миг, все двигались и двигались на зрителей немецкие танки. Вот уже отчётливо различались чёрные кресты на броне, и хищные длинные стволы пушек казались жалами, нацеленными прямо в сердце капитана Колосова.
Неожиданно откуда-то издалека ударила немецкая артиллерия. Из ясного синего неба с шелестом и завыванием полетела на землю горячая беспощадная сталь.
Она на своём пути сметала, как игрушечные карточные домики, здания на окраинах, вырывала с корнями и корёжила деревья, уничтожала всё живое, что не успело от неё надёжно спрятаться.
А на город, будто прижавшись к этому огненному шквалу, шли и шли танки. Тихое и зловещее бряцанье их гусениц капитан Колосов отчётливо слышал сквозь адский грохот разрывов.
— Точно бьёт, зараза, — проговорил Васькин. — Где Мунтян?
— Не знаю. — Колосов, не отрываясь, смотрел в панораму пушки.
— Куда-то он исчез, никак, вперёд пошёл?
— А где его группа?
— Группа на месте.
— Вот дьявол, — выругался капитан, — отобьёмся от немцев, шкуру с него спущу за нарушение дисциплины.
Танки были уже совсем рядом, метрах в пятистах, не больше.
Васькин весь ушёл во внимание. Не заметил даже, что с головы у него свалилась шапка, когда ринулся из окопа к орудию. Глаза прикованы к танкам, пальцы лихорадочно и привычно ищут ручки на маховиках механизма наводки. Давно уже он не чувствовал этого острого ощущения близкого быстротечного артиллерийского боя.
— Ты бы спрятался, Васькин, или шапку, что ли надел. Твоя лысина — отличный ориентир для бошей, — подковырнул бойца невозмутимый Колосов.
— Нашёл тоже время для шуток…
И хотя время для шуток было и в самом деле не очень-то подходящим, а сама острота не такой уж и смешной, улыбка как-то сама собой тронула большие шершавые губы Васькина и неизвестно какими путями передалась в другой окоп. Сапёр Кикоть тоже улыбнулся и помимо воли провёл рукой по своей роскошной шевелюре.
— Силён наш капитан!
Вдруг завыл где-то совсем рядом снаряд.
Партизаны тотчас же юркнули в окоп, мгновение лежали, ожидая, пока над головой пролетит рой злых осколков, поднялись и снова привычно упали на дно окопа, спасаясь от нового разрыва.
Как загорелся первый танк, никто не понял. Ведь партизаны пока ещё не стреляли. Фашистская машина проходила под могучим вековым дубом, и вдруг позади её башни, где дышат горячим воздухом жалюзи, раздался взрыв. Танк ещё продолжал двигаться, но над моторной решёткой высоко взметнулось пламя, опалив ветви дерева. Его чёрные, обожжённые листья сквозь густой дым дождём посыпались на землю. Танки остановились. Стволы их пушек почему-то задрались вверх. Один раз, и второй, и третий ударили они в зелёно-чёрную, горящую крону дуба. И тут артиллеристы увидели, как с верхушки дерева упал человек.
— Это Мунтян. С дерева бросил гранату. А я его хотел… — не договорил Колосов, поднося к глазам бинокль. — Теперь наша очередь…
— Умирать? — спросил Васькин.
— Нет, вести бой, — резко бросил Колосов, рассматривая почерневшую землю под дубом, неподалёку от которого пылал танк. Капитану страшно хотелось увидеть Мунтяна. А вдруг ещё живой? Может, только ранили…
Два танка немного свернули от шоссе и двинулись левее, туда, где держали оборону шахтёры Мориса Дюрвиля. Полевые рации немцев работали исправно: их артиллерия перенесла туда свой огонь. Теперь было видно, как бегут за танками, стараясь остаться под их прикрытием, маленькие фигурки солдат в серо-зелёных касках с бугорками, похожими на жабьи глаза.
— Трудно придётся шахтёрам, — сказал капитан, ни к кому не обращаясь. И скомандовал: — Кикоть, продвинься немного левее. Прихвати с собой пулемёт. Поддержишь с фланга огнём папу Мориса.
— Есть! — ответил Кикоть и пополз на левый фланг между невысокими бетонными оградами.
— Неужели не заметили нашу пушку? — радовался Васькин.
— Мы пока ничем себя не обнаружили, — не отрываясь от бинокля, спокойно сказал Колосов. — Подожди, ещё придёт наш черёд.
Немцы теперь шли прямо к позиции, занятой шахтёрами Дюрвиля, открывая Колосову свой фланг, будто нарочно подставляя под пули партизан.
— Кикоть, приготовиться к контратаке.
— Есть приготовиться к контратаке.
Целясь в танк, Колосов уловил ту единственно необходимую минуту, когда машина, чуть повернувшись к нему, подставила свой бок. Пушка ударила. Снаряд, разорвавшись, будто встряхнул машину. Танк остановился, но не загорелся.
— Что с него требовать? Осколочный! Разве с такими снарядами повоюешь. Что голыми руками…
— Ничего. И это неплохо, — досылая в ствол пушки следующий снаряд, сказал Васькин. — Ну, давай ещё разок…
— Нет, подожди. Снарядов всего-навсего девять штук, — остановил его капитан и, приложив ко рту рупором руки, громко крикнул: — Кикоть, внимание!
— Вижу, — отозвалось издалека.
Освещённый чёрным, будто закопчённым солнцем танк замер мёртвой глыбой. Но другой продолжал двигаться вперёд, а немцы уже поднялись в атаку на окопы папы Мориса.
Пулемёт Кикотя ударил точно. Гитлеровцы залегли, а потом начали осторожно отходить. Уцелевший танк, зацепив подбитую машину, поволок её вслед за собой.
— Ох, не нравится мне всё это, очень не нравится, — сказал Колосов. — Ясно: была разведка боем, сильная, ничего не скажешь, но всё же разведка. Теперь они засекли нашу пушку, определили пулемётные гнёзда. Настоящий бой ещё впереди…
Стрельба доносилась теперь со всех окраин Террана. Два раза ещё ударила пушка. Внизу, у подножья холма, тяжело поднимался в небо чёрный, маслянисто-жирный столб дыма — загорелся ещё один танк.
— Со всех сторон прощупывает, гад. Грамотно воюет, — Колосов зло покачал головой. — Что у тебя, Кикоть?
— Товарищ командир, Мунтян жив, только тяжело ранен да обгорел сильно, — радостно сказал Кикоть, спрыгнувший в окопчик к Колосову.
— Молодцы! Как его вытащили?
— Французы помогли. Его уже в город отправили.
— Большие потери у французов?
— Нет, не очень. Папа Морис на месте. Только не улыбается больше.
— Боюсь, что ему теперь будет не до смеха, — сказал Колосов. — Жарко будет: разведка закончилась. Начинается бой.
Кикоть взглянул на поле и протяжно свистнул. Одиннадцать танков уступом вперёд шли на окопы Дюрвиля.
За ними, падая и вновь подымаясь, бежали солдаты — батальон, не меньше.
— Гиви, быстро связного к Габриэлю. Пусть Шамрай будет наготове.
Шахтёры не отступили, хотя танки приближались, как чёрная туча, несущая смерть. Да, это была минута испытания воли, характера, нервов, проверка всей жизни человека. Обвал в шахте не казался углекопам сейчас таким безнадёжно страшным, как это зловеще неумолимое движение танкового клина.
— Французы заложили мины перед окопами? — каким-то неожиданно высоким голосом спросил Колосов.
— Да, успели, — послышался ответ Кикотя.
— Ну, Васькин, — сказал командир. — Вот и наш черёд. Надо шахтёров поддержать.
Пушка ударила три раза. Один танк загорелся, остановился второй. Но девять — эти бездушные, громадные чудовища, двигались на окопы французов. Колосов зло выругался от ощущения своей беспомощности.
— Давай ещё три снаряда!
— Останется всего три, — предупредил Васькин.
Снова три раза ударила пушка. Загорелся ещё один танк. Но из глубины надвигающегося рокочущего танкового вала отделилась низкая чёрная машина, развернулась и стремительно пошла прямо на позиции отряда Колосова. Такого танка капитан, пленённый в 1941 году, ещё не видел. Длинное дуло пушки с тяжёлым кольцевым напаем тормоза напоминало морду какого-то страшного доисторического животного. Было слышно, как стонала земля под тяжёлыми гусеницами.
