— Пока всё ещё не пришёл в себя. И неизвестно, будет ли жив. — Генерал горестно помолчал, сдерживая своё волнение. — Вероятно, сильное кровоизлияние в мозг, хотя череп не повреждён. Медицина, собственно говоря, бессильна, спасти его может только молодость… — И вдруг умолк, испугавшись взрыва собственных чувств, утраты контроля над собой.

Директор это понял, терпеливо подождал, давая генералу время успокоиться, потом сказал:

— Будем надеяться на лучшее.

— Как это случилось? — спросил Тимченко.

Директор протянул генералу несколько соединённых скрепкой листков бумаги.

— Вот объяснения инструктора, мастера и рабочих, которые работают на соседних станках.

Генерал, несмотря на солидный возраст, читал без очков и гордился своим орлиным зрением, но на этот раз буквы плясали перед его глазами, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы понять значение прочитанных строчек.

Хозяин терпеливо ждал, пока гость справится со своей тяжкой работой. Он наблюдал, как в глазах Тимченко появлялись оттенки различных чувств: обиды и гнева, горя и возмущения, недоверия и насмешки.

Генерал дочитал объяснения, даже перевернул последний лист, чтобы убедиться, не написано ли там ещё что-нибудь, положил листки перед собой на стол, прижал их большой, с набухшими венами рукой.

— Значит, так. — Он мгновение подыскивал слово. — Эти инструкторы-наставники твердят, будто мой идиот сын намеренно сунул бороду в кулачковый патрон. На их месте я придумал бы более убедительную версию. Не очень-то умных сотрудников вы себе подобрали!

— Да, мои сотрудники не все гениальны. — Директор делал скидку на состояние и чувства генерала, который хорошо это понимал и потому раздражался ещё больше. — Они не утверждают, что ваш сын нарочно ткнул бороду в патрон, очевидно, он просто наклонился, а кулачок зацепил волосы…

— Куда же смотрел инструктор?

— Вот об этом самом я и хочу с ним поговорить.

Тихо, словно извиняясь за необходимость вмешаться в серьёзный разговор, зазвенел один из телефонов, стоявших на столе слева от директора. Тот снял трубку, послушал и приказал:

— Пусть входят. — И, обратясь к генералу, добавил — Сейчас вы их всех увидите.

Они вошли друг за другом, смотря себе под ноги. Лишь Лука Лихобор вскинул взгляд на директора, на генеральские погоны и снова потупился. Сесть им директор не предложил, и потому все трое выстроились перед столом: на левом фланге хмурый Гостев, потом коренастый, внешне спокойный горегляд, на правом — длинный, чуть ли не на голову выше своих товарищей, откровенно взволнованный Лука.

— Знакомьтесь, — сказал директор. — Начальник цеха Гостев, парторг и мастер участка, где произошёл несчастный случай, Горегляд и инструктор-наставник Лихобор.

— Вот вы какие, — сначала тихо, стараясь быть спокойным, сказал генерал. — Вам доверили самое главное, воспитание молодого рабочего поколения, а как вы отнеслись к этой ответственнейшей работе? Наплевательски! Только по вашей милости случилось несчастье! Прокурор республики уже занимается этим делом, и суд покарает вас по всей строгости закона!

Генерал ясно понимал, что говорит не то, а главное не так, как следовало бы. С губ слетали не слова справедливого возмущения, убедительные, точные, а газетные штампы, но генерал ничего поделать с собой не мог: память, замутнённая гневом, иного не подсказывала. И, сознавая, как несолидно, даже смешно выглядит он сам, генерал Тимченко распалялся ещё более, вымещая свою обиду на этих молчаливых людях.

Они слушали внимательно. Лицо Гостева сделалось ещё более непроницаемым, на Горегляда, казалось, угрозы генерала не производили сильного впечатления, хотя на самом деле каждый нерв его дрожал от напряжения, а Лука Лихобор, ещё недостаточно закалённый жизненными бурями, не мог скрыть своих переживаний. Лицо его побледнело, глубже запали ярко синевшие глаза, и пальцы левой руки выдавали волнение: они сжимались и распрямлялись, словно токарь мял в кулаке кусок крепкой и упругой глины.

Наконец Лука Лихобор не выдержал.

— Подождите! — тихо, но твёрдо сказал он. — Если вы, товарищ генерал, имеете ко мне какие-то вопросы, то я охотно отвечу. А слушать грубости я не намерен. Простите, мне некогда, у меня план, его выполнять надо. Я, бесспорно, виноват в том, что не остановил своевременно вашего сына, и готов ответить по всей строгости закона.

— Между прочим, за несчастные случаи в цехе и морально и материально в первую очередь отвечает начальник цеха, — сказал Гостев, по-прежнему не отрывая взгляда от натёртого до блеска паркета.

— Очевидно, так же, как и я, — сказал директор.

— Ответите и вы, — хрипло проговорил генерал. Его бледное лицо покрылось потом, сухие, жёсткие губы вздрагивали. — Вы ответите!

В кабинете залегла тишина. Генерал, широко открыв рот, тяжело дышал, как рыба, выброшенная на берег. Всем стало не по себе: такой опасной казалась наступающая минута.

Но именно в это мгновение зазвонил телефон, и директор схватился за спасительную трубку.

— Простите, товарищи. — Он слушал, и на лице его ничего нельзя было прочесть, только глаза за толстыми стёклами сверкнули и погасли, будто светофор пропустил поезд, сделал своё дело и потух. — Большое спасибо. — Директор положил трубку и подчёркнуто любезно сказал: —Сергей Денисович, это звонили из больницы…

— Умер? — По лицу генерала разлилась восковая бледность, тёмные, в мелких морщинках веки сощурились, словно от яркого света.

— Напротив, опомнился, чувствует себя прилично и сейчас его берут в операционную перешивать бороду.

— Как перешивать бороду? — недоуменно прошептал генерал.

— Во время несчастного случая вместе с прядью бороды вырван лоскут кожи. Об этом сказано в акте медицинской экспертизы. Поначалу его пришили на скорую руку, а сейчас перешьют основательно, предварительно сбрив бороду. Но не беспокойтесь, она скоро отрастёт. Что касается моих сотрудников, то можете не сомневаться, они будут наказаны. Я вас не задерживаю, товарищи, — обратился он к подчинённым, которые, переминаясь с ноги на ногу, всё ещё стояли перед столом. — Мы встретимся позже.

Трое торопливо вышли.

— Я должен попросить у вас прощения, — сказал генерал, — но вы, конечно, понимаете меня… Прокурору я скажу…

— Здесь вы уже бессильны, Сергей Денисович, — ответил директор. — Несчастный случай, а особенно с учеником, вещь недопустимая, и все виновные понесут наказание…

— А мне понравился этот долговязый наставник, — Тимченко нашёл в себе силы улыбнуться. — Не смолчал. Твёрдый характер, настоящий человек.

— У нас на заводе воспитался большой коллектив таких, как он. — Директор ничего не хотел ни забыть, ни простить. — Рад, что вам удалось в этом убедиться.

— Да, удалось, — сдержанно проговорил генерал. — Всего вам лучшего. Поеду в больницу.

Генерал пожал руку директору и вышел.

«Перешили бороду», — вдруг вспомнил директор, улыбнулся, даже тихо рассмеялся, чувствуя, как с его души будто свалился тяжёлый камень. Снова взял трубку и уже совсем весело сказал Гостеву:

— Лихобора продерите на собрании с песочком.

— Обязательно, — откликнулся Хостев. — Только есть одна реальная опасность: они будут смеяться.

— Кто?

— Да рабочие сорок первого цеха.

— Как это будут смеяться? Человека чуть не убило.

— Вот то-то и оно. Раньше пугала неизвестность, положение казалось серьёзным, даже драматичным. А теперь…

— И всё же я требую, чтобы небрежное отношение Лихобора к своим обязанностям наставника было разобрано со всей серьёзностью.

— Есть, товарищ директор.

А в это время настроение генерала Тимченко, спешившего в Октябрьскую больницу, снова резко ухудшилось. Теперь, когда исчезла зловещая опасность, вдруг на первый план, лукаво подмигнув, выглянула комедия.

«Они лгут, — вновь закипело в душе генерала раздражение. — Они подло лгут, когда утверждают, будто Феропонт сам сунул бороду в станок. Конечно, он, как и вся современная молодёжь, парень с выкрутасами и причудами, но пойти на явную глупость не способен. Необходимо проверить, немедленно всё уточнить и виновных всё-таки наказать, зачем же страдать одному несчастному Феропонту. — Он вслух произнёс имя сына, и впервые в жизни оно показалось ему вычурным и претенциозным. — Не мог выбрать что-нибудь попроще, — разозлился на себя генерал. — Не мог назвать Александром или Владимиром! Чем плохо? Оригинальным захотелось быть!»