Лихобор, Горегляд и Гостев вышли из медпункта. Возле дверей, ожидая, толпились десятка два рабочих. Событие требовало немедленной и исчерпывающей информации. Гостев понимал это очень хорошо. Если не будет полной ясности, то половина рабочего дня уйдёт на разговоры и догадки. Поэтому он приказал:

— Товарищи, расходитесь по своим рабочим местам! Ничего особенного не случилось.

— Будет жить бородач?

— Будет. — Сам Гостев только что видел прозрачную бледность лица Феропонта, его беспомощно распростёртое тело и далеко не был уверен в этом, но голос прозвучал твёрдо. — Для жизни опасности нет.

От ворот цеха, отчаянно сигналя, промчалась санитарная машина, доктор спешно прошёл в медпункт. Вскоре пострадавшего вынесли из цеха на носилках, всунули вместе с носилками в открытую заднюю дверцу автомобиля, как сажают хлеб в печку; и тут же взвыла сирена тронувшейся машины.

— Зайдите ко мне, — сказал Гостев, обращаясь к Лихобору и Горегляду.

Плотно затворив за собой дверь кабинета, Гостев присел к столу и, взглянув на вошедших, жестом указал на стулья, приглашая сесть.

— Как же всё это случилось? Рассказывай.

Лука начал говорить, поглядывая в лицо Гостева, худое, потемневшее, на его сухие, плотно сжатые губы, не сулившие сейчас Луке ничего доброго.

— И ты, конечно, ни в чём не виноват? — спросил Гостев, когда Лука закончил рассказ.

— Почему же? Я и виноват. Не успел остановить.

— Поверить невозможно. — Гостев покачал головой. — Чтобы человек сунул свою собственную бороду в кулачковый патрон — уму непостижимо!

— Он ещё не человек, он мальчишка, — сказал Горегляд.

— Ты что, оправдываешь товарища Лихобора?

— Не собираюсь.

— И правильно делаешь! Позор! — Гостев вдруг словно взорвался. — Одному из лучших рабочих, и не какому-нибудь там рядовому станочнику, а председателю цехкома даём ученика, а. он вместо того, чтобы думать о будущем пополнении рабочего класса, суёт его бородой в кулачковый патрон! Ещё неизвестно, чем всё это закончится… Не пришлось бы нам произносить речей на кладбище.

Голос Гостева прозвучал сурово, а у Горегляда под усами мелькнула улыбка и тут же исчезла, спрятавшись в крепко сжатых губах.

— Я думаю так. — Гостев рубил рукою воздух, подчёркивая значительность своих слов. — Такой случай злостной невнимательности и расхлябанности не может остаться безнаказанным. Поэтому, во-первых, необходимо лишить токаря Лихобора права иметь учеников, во-вторых, лишить его премии и тринадцатой зарплаты, в-третьих, понизить Лихобора по тарифной сетке на один разряд, потому что он оказался недостойным высокого звания токаря высшего, шестого разряда, в-четвёртых, это моё решение довести до сведения всех рабочих цеха, и, в-пятых, просить партбюро рассмотреть вопрос о коммунисте Лихоборе со всеми вытекающими из этого выводами.

— В-шестых, повесить его при входе в цех вниз головой, чтобы другим неповадно было, — серьёзно сказал Горегляд.

— Ты со мной не согласен? — Гостев не понял иронии.

— Отчего же? Полностью согласен, только сначала хотелось бы разобраться во всей этой истории.

— В-седьмых, создать комиссию в составе моего заместителя, тебя и представителя отдела технической безопасности.

— Что касается меня, — сказал Лихобор, — то важным остаётся только одно — жизнь Феропонта. Как мне быть дальше, если он не выживет? Представить невозможно. А накажете меня или под суд отдадите — всё справедливо, заслужил. Поделом мне.

— И об этом подумаем, — проговорил Гостев, — ты прав. Выживет или нет — это главное.

И вдруг слова Горегляда о шестом пункте дошли До сознания начальника цеха, он взглянул на парторга с раздражением и сказал:

— А ирония некоторых товарищей в подобном трагическом случае просто неуместна и бестактна.

— Я этого не нахожу, — заметил Горегляд, — если мы, не разобравшись, на Лихобора обрушим все наказания, то повесить его вниз головой перед входом в цех было бы целесообразнее всего. Наглядная агитация, так сказать, для всех. Смотри и на ус наматывай. Не нарушай технику безопасности!

Гостев немного помолчал.

— Положение действительно весьма серьёзное, и тут, по-моему, не до шуток, — наконец сказал он. — И я тебя, Трофим Семёнович, просто не понимаю.

— Положим, сейчас и вправду не до шуток, но всё равно в любом случае нельзя терять чувство меры.

— Ты думаешь, я его потерял?

— Конечно. Через полчаса ты успокоишься и по-иному воспримешь мои слова. Единственное, по-моему, что сейчас нужно сделать, — это создать комиссию, пусть разберётся. Выводы будем делать потом.

— Да понимаешь ли ты, ни один человек у нас не погиб?! Ни один! И это за всё время существования нашего завода. — Гостев снова вскипел. — Мы первыми отличились, стали пионерами в этом деле…

— Ты прав. Случай серьёзный, неприятный, но тем внимательнее надо в нём разобраться…

— Я могу приступить к работе? — спросил Лука.

Гостев остановился. Может, и к работе не следовало бы допускать Лихобора? Взглянул на Горегляда, на его худое, продолговатое лицо, на тёмные, опущенные веки, резкие складки возле рта и горько подумал: нет, всё-таки нечуткий человек парторг. И сказал:

— Иди. Но к станку не притрагивайся, пока не придёт комиссия.

Лука повернулся и, не сказав ни слова, вышел. В цеховом буфете купил пачку сигарет, коробку спичек, закурил…

— Не мешает подумать, имеет ли право такой человек руководить цехкомом, — проговорил Гостев.

— Вот вам и пункт восьмой. — Горегляд развернул лежавшую на столе газету и, не прочитав ни строчки, снова аккуратно свернул. — Он член цехового партбюро, может, и оттуда его выведем? Как раз будет девять пунктов. Тогда никто нас не обвинит в бездеятельности.

Гостев сердито посмотрел на мастера: ничего не прочитаешь на его строгом, без улыбки лице. Где-то в глубине души начальник цеха понимал, что парторг, как всегда, прав, но опасение за свою репутацию, а также жалость к этому незнакомому, невинно пострадавшему парню не позволяли трезво взглянуть на себя со стороны, спокойно оценить собственные поступки. Гостев на минуту представил, как ему придётся докладывать об этом случае в директорском кабинете. И горестно воскликнул:

— А ведь он казался таким надёжным, этот Лука Лихобор!

— Он и остался надёжным, — ответил Горегляд — Главное, как сказал Лука, выживет или нет этот придурок.

Гостев поднял телефонную трубку, набрал номер больницы, спросил. Ничего утешительного, Феропонт Тимченко пока лежит без сознания. Если рентгеновский снимок покажет трещину в черепе, придётся делать операцию… Сложную операцию.

— Но жить будет? — настойчиво спросил Гостев.

— С уверенностью пока ничего сказать нельзя, — ответили в трубку. — Могут быть всякие неожиданности.

А в это время Лука Лихобор подошёл к своему станку, посмотрел на него с неприязнью. До сих пор ему казалось, что он, вот этот 1-К-62, его самый верный друг, а что оказалось на деле… В щёлочке между кулачком и корпусом виднелась прядь светлых волос.

— Ничего не трогай, — послышалось из-за плеча. Лука оглянулся и увидел Бориса Лавочку. — Ничего не трогай до прихода комиссии, — повторил Борис. — Я видел, как этот остолоп сам ткнул свою бороду в станок, правда, разговора вашего не слышал. Что ему взбрело в голову? Хотел убедиться, крепкая ли из его бородёнки получится пряжа?

— Не знаю, — хмуро ответил Лука. — Всё это не имеет значения. Главное, лишь бы жив был.

— Будет, — уверенно сказал Борис Лавочка. — Отлежится. Если сразу богу душу не отдал, то выживет, медицина теперь сильная.

Лука замер у станка, как окаменелый. Жиденькая, всего в несколько волосинок прядка, вырванная из белесой Феропонтовой бороды, приковала всё его внимание. Веяло от этих волосёнок наивной, детской беззащитностью, и сердце от этого разрывалось на части.

Попробовал восстановить в памяти все события, припомнить весь разговор, чтобы самому себе представить, в чём же он, собственно, виноват. Выходило, только в одном: не успел остановить парня, когда тот наклонился к патрону, не предугадал его намерения и заранее не выключил мотор. И всё-таки виноват. А раз виноват, значит, отвечай. И нечего сваливать на случайность. Ты наставник, учитель и потому должен был всё предвидеть.