— Ой, Ступишин, — заводил этот кто-нибудь, одолжившись сигаретой, — ты посмотри на себя. Ну, честно говоря, что в тебе хорошего? На вид ты плюгавый. Ума невыдающегося. На службе звезд с неба явно не хватаешь. Разве в таких влюбляются? Тебя же не любить, тебя жалеть только можно.

Ступишин отмалчивался и только яростнее затягивался. А тут, как назло, подходил еще кто-нибудь.

— Подумай, Ступишин, — говорил этот второй кто-нибудь, одолжившись спичками, — и так-то нельзя сказать, что у тебя жизнь в огнях и цветах, верно? А тебе еще брак по расчету угрожает. Двойная петля!

Ступишин торопливо задавливал сигарету, но кто-нибудь третий все же успевал ему сказать:

— Ой, остерегись, Ступишин! Она хочет выйти за тебя из-за денег!..

Сослуживцы, разумеется, шутили. Может быть, не очень остроумно. Но им как-то хотелось намекнуть Ступишину, что та бешеная сумма, которую он дуриком выиграл в «Спортлото», не принесет ему счастья. По простоте душевной, столь свойственной невыигравшим людям, сослуживцам Ступишина чудился какой-то вакхический пикник в зеленой роще по Рублевскому шоссе или, на худой конец, обед в ресторане.

Но Ступишин сразу положил все деньги на сберкнижку, не оставив свободной мелочи даже на кружку пива. Вот сослуживцы и попугивали его по-дружески.

Но Ступишин затосковал всерьез. Дело в том, что не так давно, прея над квартальным отчетом, он вдруг с ужасающей ясностью ощутил, что у него, в сущности, нет никаких надежд оставить потомство. И, подстегнутый этой мыслью, он обратил свой взор на счетовода Зою Павловну, еще сохранившую какую-то свежесть в кислой атмосфере их постылой конторы. Зоя Павловна поначалу несказанно удивилась, но после тоже стала бойко стричь из-за арифмометра глазами в сторону Ступишина.

Ступишин, сопоставив в уме сроки, вдруг пришел к выводу, что это пробуждение взаимности фатальным образом совпадает с его лотерейной удачей. Так что сослуживцы, кажется, были недалеки от истины, решил он. И с той поры редкие поцелуи, перепадавшие ему от Зои Павловны, отдавали горьким, полынным привкусом.

Сослуживцы продолжали попугивать Ступишина уже без интереса, а больше по инерции. И вот на очередном перекуре Ступишин дрогнул.

— Как же теперь? — угрюмо спросил он. — Теперь назад хода нет. Я ведь и с папашей ее познакомился, и с дядьями.

— Тоже невидаль — дядья! — засмеялись ему в ответ. — Главное, расстаться красиво! Чтобы претензий не было. Чтобы в треугольник не жаловалась, если даже у вас зашло далеко. Лучше всего ей заткнуть рот каким-нибудь ценным подарком. Это вроде отступного будет. И после — ни слова, ни взгляда! Она сама поймет, что вы порвали.

И Ступишин, помаявшись, снял-таки с книжки приличную сумму. Целую неделю после работы он кружил по магазинам, пока наконец неожиданно для самого себя не купил какую-то дурацкую антикварную вазу с драконами. Такую большую, что в ней можно было принимать ванну.

— Зачем это? — растерянно спросила Зоя Павловна, когда Ступишин явился к ней на квартиру со своей фарфоровой бадьей.

— На добрую память!.. — пробормотал Ступишин и, побагровев, кинулся вниз по лестнице.

Утром он сказал сослуживцам:

— Все. Сделано.

— Вот это по-мужски! — ответили ему. — Узел рубить надо, а не тянуть резину!

Но Зоя Павловна, как видно, ничего не поняла. Она все истолковала превратно. Она застелила ступишинский стол свежей фиолетовой бумагой, а в стаканчик для карандашей поставила веточку багульника. И как Ступишин ни уклонялся от ее горячих ласковых взглядов, как ни делал вид, что все кончено, — разрыва явно не получалось.

— Поскупился, стало быть! — решили сослуживцы за растерянного Ступишина. — Стало быть, недооценил запросов. Тут, Ступишин, скаредничать нельзя. Не тот случай.

И Ступишин внял. Когда за тройную цену он раздобыл желтый кухонный столик, Зоя Павловна повисла у Ступишина на шее и радостно закричала:

— Не может быть!

— Может, может, — сказал Ступишин, даже не подозревая, каким он окажется провидцем. — Все может быть.

И, действительно, было все.

Был палантин из шкурок полевых мышей, купленный Ступишиным с рук в подворотне возле комиссионного магазина. Палантин уменьшил сумму вклада на ступишинской книжке ровно вдвое.

Были стиральная машина, транзисторный приемник, соковыжималка… После нее ступишинскую книжку в сберкассе уничтожили, так как на ней не осталось ни копейки.

Были часы-браслет, показывающие не только время суток, но даже месяц, год и век. Их Ступишин приобрел уже с помощью кассы взаимопомощи.

Был ореховый шкаф площадью с однокомнатную квартиру, купленный Ступишиным на подаяния добрых знакомых.

Были «невероятные» туфли из породы ортопедической обуви, но зато с этикеткой «Карьера девушки» на английском языке. На туфли Ступишин наскреб денег, продав кое-что из личных вещей на воскресной барахолке.

Все было. Не было только долгожданного разрыва.

И вот однажды утром, когда Ступишину пришла в голову новая идея — откупиться цветным телевизором, он вдруг окинул взглядом голые стены своего жилища и сказал сам себе: стоп!

А потом он принарядился в свой единственный костюм и. сорвав по дороге с клумбы георгин, отправился к Зое Павловне делать официальное предложение.

Он, конечно, понимал, что женится по расчету. Но другого выхода у него теперь не было.

— Доктор, болит голова. Температура небольшая, но противная. И ломит в суставах перед погодой.

— Спите нормально?

— Не очень.

— А бывает так, что кофе выпьете и заснуть не можете?

— Да, точно, бывает.

— Особенно от бразильского кофе.

— Да от любого.

— Нет, не скажите, бразильский самый лучший. Я лично пью бразильский, когда достаю. Сейчас трудно с бразильским, а другой я не пью.

— Доктор, температура небольшая, но противная.

— А позавчера в магазине за чаем стояла. Индийский давали. Передо мной кончился, а я другой вообще не пью. Только индийский. Но где его теперь взять, ума не приложу.

— Доктор, и суставы ломит. Если перед плохой погодой. Отчего это?

— Это от погоды. Если погода меняется, у вас суставы ломит, верно?

— Точно.

— Это от погоды. Это бывает. Погода меняется, суставы болят. Это от погоды.

— И температура небольшая, но противная. От нее чувствую себя плохо.

— Крабы пропали. Раньше один больной доставал. Потом сам пропал. Либо вылечился, либо перешел к другому врачу. Нет. он вылечиться не должен был так быстро. Он секцией в продуктовом заведовал, такие болеют подолгу, если попадут к хорошему врачу. Значит, перешел к другому. Или переехал. Но только не вылечился.

— И болит, доктор, голова.

— А не подташнивает?

— Тошнит.

— А от чего?

— Даже не знаю.

— От икры.

— Нет, от икры не тошнит, это я точно знаю.

— Вот и меня тоже. От икры не тошнит, особенно от черной не тошнит. От красной тоже не тошнит, но уже не так сильно. Вот у меня один больной был…

— А что у него было?

— Он икру доставал.

— Я говорю, у него что было-то?

— Так я вам говорю: икра у него была. Он мне ее доставал. Потом перестал. И все. Пропал.

— Уехал?

— Да, насовсем.

— За границу?

— Еще дальше.

— Это куда же дальше?

— Туда, где нет ни икры, ни крабов. И где бюллетени не нужны.

— Мне бюллетень не нужен. Мне главное — чувствовать себя хорошо.

— Как же чувствовать себя хорошо? Голова болит, температура противная, суставы ломит.

— Доктор, а это все лечится?

— Ну. конечно, а вы кем работаете?

— Инженером.

— А-а-а. У инженеров это все плохо лечится. Тем более все это без крабов, без икры, без кофе и чая.

— Да я могу безо всего этого обойтись.

— Вы-то можете, а другие никак.

— Но меня другие не интересуют. Ведь болит-то у меня. И здесь болит, и здесь.