— А могли и подумать, — сказал старичок, стоявший первым. — В дороге надо быть готовым ко всему.

…Из Астрахани мы вернулись бывалыми речниками. Пока грузились новые пассажиры, я поднялся в ресторан. Там ко мне подсел человек в кителе. Мы пили пиво. Под нами плескалась волна, над нами орали чайки.

— Охота в небушко-то? — приветливо спросил он.

— Охота, — сознался я. — Черт меня дернул на вашу речку садиться.

— В следующий раз осторожнее будешь.

— Знал бы, не вынырнул! — пошутил я.

— Ну и что? Ну не вынырнул бы? — Он дружески обнял меня за плечи. — Что бы изменилось? Тебя бы зачислили подводной лодкой. Эх, капитан, — задумчиво сказал он, сдувая пену с запотевшей кружки. — Никто не знает своей судьбы. В прошлом году один из ваших на пшеничное поле сел. И что ты думаешь? Пятьсот гектаров убрал к осени. Теперь лучший комбайнер района, на груди — орден, на фюзеляже — звездочки. Или другой случай, сам видел. Автобус на рельсы занесло. Дождь шел, скользко было. С тех пор маневровым паровозом работает. Да что говорить! Ты меня спроси: как я в речники попал? В пятьдесят пятом году пошел в магазин «Одежда» костюм покупать. Примерил один, другой, третий. Смотрю: китель висит. Вот этот. Только я его на плечи — тут меня и зачислили. Пятнадцатый год работаю… А до этого я в гор-справке служил. Как сейчас помню: иду из школы домой, а навстречу — старушка. «Молодой человек, — спрашивает, — как мне на Васильевскую улицу пройти?» Объясняю: «Квартал прямо и два направо». Только сказал — раз! Обнесли меня киоском, телефон установили, окошечко, горсправка. Вот такие дела…

— Нет, — твердо сказал я. — Мне ваше смирение перед судьбой непонятно. Я буду драться до конца. Я, пока шли в Астрахань, с каждой стоянки телеграфировал. И в Аэрофлот, и в пароходство.

— Ну, и какой результат?

— Пока никакого, — признался я. — И пароходство не отвечает. И, самое непонятное, родной Аэрофлот молчит.

— Что же тут непонятного? — усмехнулся человек в кителе. — Все понятно. Не до тебя им теперь. Ни вашим, ни нашим.

— Почему?

— А ты что, не слыхал? Тут у нас катерок на подводных крыльях развил недозволенную скорость и оторвался от поверхности.

— И что?

— Как что? Твой Аэрофлот его вмиг зацапал и поставил на линию. Кажется, Свердловск — Воронеж.

— Послушайте, — обрадовался я. — Это как раз моя бывшая линия. Теперь самое простое — обменяться. Мы — туда, катер — сюда.

— И не мечтай, капитан, — сказал человек в кителе. — Этому не бывать. Суди сам: сегодня тебя отпустят, завтра буксир попросится, послезавтра — баржа. А кто здесь будет плавать? Нет, капитан, ты теперь до гробовой доски речник. Сиди и не рыпайся.

Я уткнулся в кружку и заплакал.

— Ну, брось, брось, — ласково сказал он и подлил мне свежего пива. — Давай-ка споем лучше, что ли. Нашу, речную.

— Давай споем, — сказал я сквозь слезы. — Речную так речную.

Мы обнялись и затянули: «Из-за острова на стрежень…»

После второго куплета нам дали категорию, после третьего — поставили в график филармонии, а четвертый мы пели уже на гастролях в Кисловодске — три концерта в день, из них один шефский.

— А ты говоришь, не вынырнул бы, — сказал человек в кителе. — Идем, вызывают на «бис»…

Они давно уже дружили: человек Костя, прозванный за молодость и доверчивость Зеленым, и токарный станок Стальной Стас. Дружили так крепко, что научились разговаривать.

— Ну я пошел. — Костя провел рукой по гладкому широкому плечу друга. — Сегодня пятница. Можно пораньше.

— Ты смотри не… — Стас вздрогнул сильным горячим телом.

— Ну что ты… — смутился Костя. — Вечером — театр. Завтра — поезд «Здоровье», а послезавтра сыну надо скворечник смастерить. У нас на газоне скворцы поселились.

У проходной на Костю надвинулись двое, одетые далеко не как на дипломатический прием.

— Ну, — спросил один с лицом, будто сошедшим с плохо сохранившейся доисторической монеты.

— Мы ведь тебе нужны? — вкрадчиво расшифровал товарищ, дошедший до наших дней в несколько лучшем виде, и неясно, но цепко взял Костю за рукав.

— У меня сегодня театр, завтра поезд «Здоровье», а послезавтра надо скворцам… — быстро забормотал Костя, стараясь освободить руку.

— Тю! — сплюнул и растер плохосохранившийся.

— Хватит кочевряжиться. Зеленый, — пояснил его неясный товарищ. — Мы ведь давно за тобой наблюдаем. Употребляешь неквалифицированно, абы с кем и не со вкусом. Иногда со скворцами пьешь. А это уже последнее дело. Променял ты настоящих людей на птиц. Зеленый. Получка при тебе? Обмоем счастливую встречу. Покорешаемся. Маму вспомним. Маму-то редко вспоминаешь? Плохой ты. Грех забывать родителей.

— Ты взял на целых две десятых ниже, — сказал печально Стальной Стас. — Седьмую деталь уже запорол. А мне скоро должны автоматику ставить. Не поставят, скажут, я виноват.

— Руки дрожат, и глаза слезятся, — пожаловался Костя. — А внутри… Будто в стиральной машине все внутренности… Честное слово, больше не буду. Случай такой. Покорешился с одними… Маму вспомнил…

В цехе появились и придвинулись к станку двое. Доисторический и его Неясный друг.

— Что? — спросил Доисторический и показал из кармана плаща пластмассовое горлышко. — По паре термопарей?

— Полечимся? — разъяснил мысль Нежный друг. — Пусть работает Стас, он железный. Правда, железяка?

Нежный друг пнул Стаса в лодыжку. Тот загудел, но стерпел. Человек все-таки пнул. Создатель.

— Ничего не вижу. Все риски пляшут. Мозги как в мясорубке… Ноги мерзнут…

Стальной Стас грел друга теплым дыханием.

— Сходи в медпункт, выпей анальгина. Эх, Костя, Костя… Жизнь идет, а ты… Я вот уже полуавтоматом стал, стыдно, что ты все в третьем разряде ходишь. Бросил бы… К добру не приведет. Прошлый раз чуть волосы твои на шпиндель не намотал, когда ты отключился… Разве это дело?

— Ага… Схожу в медпункт… Ты уж, Стас, здесь погуди… Я тебя кожухом прикрою…

— Как?

— Товарищ интересуется. Зеленый, чего ты такой сегодня зеленый? Почему зубы дрожат? Анальгинчику, говоришь? Мозги припудрить хочешь?

— Ну?

— Товарищ интересуется, трешник есть? Не обижай. Вступай в долю. За фикус спрячемся, вмажем по паре термопарей и разлетимся веселыми канарейками. Искать лето. Ну и видик у тебя. Больной, сразу видно, что не пил до обеда. Держи стакан. Закусывай листочком. Фикус, говорят, от всех болезней помогает. Да пыль оботри. Эх, да кто так пьет? Стакан заглатывать надо, а не сосать. Променял ты людей на птиц, Зеленый, потому и страдаешь.

— Дыши в сторону, Костик. Масло загорится. Ну и дух у тебя! На что у меня стальные легкие и то рвутся. Мне фотоэлементы должны ставить. Разве выдержат фотоэлементы?

— Пошел ты куда подальше, Стас! Надоел! Погуди здесь, а я сбегаю в медпункт.

Костя сидел, прислонившись спиной к Стальному Стасу, и слушал ворчание друга:

— Вот я уже и автоматом стал, а что толку… Выработки настоящей нет… Ты то опоздаешь, то раньше уйдешь. И мне душу не даешь отвести, и сам не зарабатываешь. Как только тебя жена терпит? Соседние станки надо мной смеются. В масле купаются, всеми частями так и сверкают, а я всегда неубранный.

— Последний раз, Стас. Больше не буду. Честное слово, больше не буду. Вот только покурю схожу.

— Смотри, Костя. Если твоих дружков из термического увижу — глаза им эмульсией позаливаю.

— Чо?

— Товарищ интересуется, голова мерзнет, Зеленый? Вон как волосы дрожат. Пойдем к фикусу, попасемся. Хотя забыл, мы его в прошлый раз съели. Двинем лучше в душевую, там, говорят, веники березовые завезли. Поразительная штука — березовый веник. Хлещись и закусывай. Закусывай и хлещись.

— Ударился?

— Товарищ интересуется, ты разве ущербный, почему за техникой не следишь? Видишь, твой Стас эмульсией истекает? Ой! Да что же это делается? Струей прямо по хряполке! Бутылку! Спасай бутылку! Уймешь, Зеленый, этого гада — приходи в душевую. Постучишь три раза. Пароль скажешь: «Третий нужен?» Ответ: «Завсегда!»