— Ты тоже симпатичный, — сказал Аркадий. — ты смуглый.

— В общем, ты судья, ты и решай, — произнес Гарбузенко, обращаясь к главному судье.

— Какой там судья! — махнул рукой Епифанов. — Бог вам судья, ребята.

— Идея! — воскликнул Дысин. Он попросил у Епифанова пятак и подкинул в воздух.

— Орел, — сказал Николай Гарбузенко.

— Решка, — поразмыслив, сказал Аркадий Дысин.

Монета опустилась на ковер.

— Победил Аркадий Дысин! — воскликнул главный судья Лев Епифанов.

Все трое, обнявшись, вышли из зала.

Через минуту из-за угла, покачиваясь, выехал трамвай.

Друзья поднялись в вагон. Трое юношей, по виду студенты, уступили им места.

Мух было три. Одна из них сидела на краю вазочки с вареньем и с бесстыдством, не обращая никакого внимания на мое присутствие, ежесекундно опускала свой покрытый смертоносными микробами хоботок в розовую, ароматную и сладкую массу. Видеть это было очень неприятно. Муха номер два спокойно ползла по белоснежному фону прелестной картины, подаренной мне другом-художником. На картине было тушью нарисовано лицо одной знакомой художника. Ползание же мухи по картине не проходило бесследно для лица этой девушки, десятки маленьких пятнышек делали его чрезмерно веснушчатым. И это было уже просто обидно.

Третью муху я увидел на розовой пятке моего шестилетнего сынишки, заспавшегося сегодня дольше обыкновенного. Бедный мальчуган дергал ногой и шевелил пальцами во сне, видимо, мучительно желая избавиться от противного мохнатого щекотания, мешавшего ему спокойно видеть интересные сны. Но муха, нагло посмеиваясь. продолжала делать свое гнусное дело. Все это вместе взятое ужасно разозлило меня. Да что же это такое в конце концов?! Управы на вас нету? Я схватил огромное полотенце и шепотом (чтобы не разбудить сына) заорал:

— Кыш. проклятые! — И стал размахивать своим грозным махровым оружием. Устав, я снова присел к столу. И что же я увидел?

Муха, сидевшая на варенье, теперь преспокойно ползала по картине, а та, что щекотала пятку, объедалась вареньем, специалистка же по веснушкам принялась за моего многострадального сынишку…

Однако было уже без двадцати девять. Я побежал на работу.

Прибежав к себе в учреждение, я сразу окунулся в атмосферу беспокойного ожидания. Все наши сотрудники, молодые и старые, ходили с горящими торжеством глазами. Дело, видите ли, в том. что некоторое время тому назад к нам неожиданно нагрянула комиссия, облеченная высокими полномочиями. И она обнаружила в работе нашего учреждения огромное количество вопиющих безобразий.

И, самое главное, комиссия эта обнаружила и назвала прямых виновников этих безобразий. Это были Жулькин — начальник отдела снабжения, Халин — начальник отдела внедрения новой техники, и Волынецкий — начальник отдела новаторства и изобретений.

И сегодня, по сведениям, поступившим из хорошо осведомленных кругов (Наденька Сыроежкина — секретарь директора), должна была разразиться гроза справедливого возмездия.

Немудрено, что наши коллективные нервы были напряжены: ведь среди нас не было ни одного человека, который так или иначе не столкнулся бы по работе и не пострадал бы от деятельности Халина, Волынецкого и Жулькина.

Сколько проваленных идей, загубленных мечтаний, сколько сорванных планов и невыполненных заданий, сколько безвозвратно погибших репутаций и сколько безвозвратно исчезнувших материальных ценностей! Сколько вельможества, чванства, бесстыдства и лихоимства, надменного невежества и ухмыляющейся безнаказанности! Но теперь — конец! Теперь — крышка! Разоблачили голубчиков! Сегодня выйдет приказ! Что-то сделает наш директор?

— Уволит. Всех троих! — говорили одни.

— Под суд отдаст! — возражали другие.

— Четвертует. — чеканили самые молодые, не справляясь с металлическими вибрациями в петушиных голосах.

К обеду атмосфера накалилась до отказа. Нас лихорадило. Средняя температура у каждого работника достигла 48 в тени. После обеда в учреждении воцарилась кромешная тишина. Наверное, так нельзя сказать о тишине, но, ничего не поделаешь, я так чувствовал. Кромешная тишина… И вдруг где-то хлопнула дверь, потом другая, и по коридору четко застучали каблучки Наденьки Сыроежкиной. Она несла заветный документ! Мы все ринулись к доске приказов.

«В целях улучшения работы нашего учреждения, — говорилось в приказе, — ив целях наиболее правильной расстановки кадров приказываю:

1. Т. Хапина П. Ф., начальника отдела внедрения новой техники, от занимаемой должности освободить. Назначить на эту должность т. Волынецкого X. Э.

2. Т. Волынецкого X. Э., начальника отдела новаторства и изобретений, от занимаемой должности освободить. Назначить на эту должность т. Жулькина К. С.

3. На освободившуюся должность начальника отдела снабжения ввиду перехода т. Жулькина К. С. на другую работу назначить т. Хапина П. Ф.».

Всю остальную часть рабочего дня я плохо себя чувствовал. Меня мучили какие-то странные ассоциации.

Наш серебристый лайнер благополучно перемещался во времени и пространстве, чтобы точно по расписанию прибыть в аэропорт большого города, расположенного на берегах могучей, полноводной реки. Являясь командиром корабля, я уверенно держал руки на штурвале и обдумывал предстоящую посадку. Под крылом уже проносились городские окраины, как вдруг оба наши двигателя отказали, и мы начали падать. Если не принимать во внимание крики пассажиров, мы падали в полной тишине.

— Спокойно, товарищи! — сказал я пассажирам, второму пилоту, штурману, стюардессам и себе. — Будем садиться на что попало.

Я посмотрел вниз. Справа и слева от нас до горизонта простирались бесконечные кварталы большого города, а прямо под нами неторопливо несла свои воды могучая река.

— Внимание! — объявил я. — Принимаю решение садиться на реку.

Услышав мой уверенный голос, пассажиры потеряли сознание, и теперь, уже в полной, без всяких оговорок, тишине наш серебристый лайнер врезался в спокойную поверхность реки. Вопреки моим опасениям он не утонул. Он нырнул до самого дна и вынырнул обратно. От удара пассажиры пришли в сознание и начали аплодировать и смеяться. Кроме того, внезапно заработали оба двигателя, и наш самолет стремительно помчался по речной глади, оставляя позади пенный след. Я быстро разобрался в новой обстановке, чисто интуитивно нащупал фарватер и повел самолет к ближайшей пристани.

Вскоре на берегу засверкали белоснежные строения речного вокзала. Я заложил глубокий вираж и четко пришвартовался к причальной стенке. При нашем появлении на пристань высыпали люди с узлами и чемоданами. Потом появился человек в кителе. По его распоряжению нам подали трап. Пассажиры тепло поблагодарили меня и всю команду за чудесное спасение и дружно покинули самолет. Вслед за ними по трапу спустились мы. Но человек в кителе загородил нам дорогу.

— А вы куда, товарищи? — с удивлением спросил он. — У вас через десять минут рейс на Астрахань. Вот и пассажиры готовы.

— Категорически игнорирую ваше наглое требование, — решительно заявил я. — Вверенный мне лайнер принадлежит системе Аэрофлота.

— Что с возу упало, то пропало, — сурово заметил человек в кителе. — С той минуты, как ваш самолет коснуд-ся поверхности реки, он фактически превратился в плавающее средство, именуемое судном, а юридически перешел в систему нашего пароходства. И давайте не будем задерживать пассажиров.

— Кончай волынку! — зашумела очередь. — Третий день на узлах сидим, а они, видите ли, где-то там летают.

— Граждане! — сказал я. — Этот рейс для нас полная неожиданность. Еще час назад мы летели на высоте десяти километров и ни о чем таком не думали.