Все эти дни он не был спокоен, ведь Катя предупредила: события могут начаться со дня на день. Стюардесса почти простонала:
— Какой, мосье, там может быть сейчас порядок? Пока не стреляют, и слава богу. — Она горестно скривила губы. — Но по их милости уже бьются самолеты.
— Вы имеете в виду гибель «каравеллы»?
— Именно! Не могут выйти из строя обе турбины сразу.
Стюардесса сморщилась, будто сдерживала внезапно подступающие слезы, и торопливо пошла куда-то в хвост самолета. «Самая лучшая новость — это отсутствие новостей, — подумал Антонов, глядя ей вслед, — значит, в Дагосе пока без изменений».
Вернулась стюардесса через несколько минут с подкосом, на котором были бутылки и пузатые фирменные стаканчики.
— Что предпочитаете, мосье? — Стюардесса наклонилась над Антоновым, дохнув ему в лицо спиртным.
— Шампанского, — сказал Антонов.
— Хэппи кристмас![7] — пробасила девица и заученно обнажила желтые зубы, которые обнажать ей ни при каких обстоятельствах не стоило бы.
Через полчаса из летной кабины вышел высокий молодой африканец в летной форме со стаканом в руке. В стакане плескалось виски.
— Хэппи кристмас! — весело провозгласил он, адресуясь к пассажирам салона первого класса, и опрокинул содержимое стакана в свой просторный зев.
Следующим показался из пилотской кабины, судя по лычкам на погонах, второй пилот. Этот был европейцем. Он тоже выпил за счастливое рождество, но только шампанское.
Антонов подумал, что если сейчас выйдет еще и первый пилот с праздничными намерениями, то пассажиры могут оказаться у господнего престола еще до наступления его рождества. К счастью, первый пилот кресла своего не покинул.
В Дагосу самолет прилетел в два часа ночи. Антонов заранее послал из Ратаула телеграмму в посольство о времени прилета, надеясь, что пришлют дежурную машину. Но, должно быть, телеграмму не получили — связь между африканскими странами ненадежна — никто не встретил.
Городские телефоны в аэровокзале почему-то не работали, так что на помощь посольства рассчитывать не приходилось. Такси у аэровокзала не оказалось, какое там такси в рождественскую ночь! Пришлось отправиться пешком, не ночевать же на аэродроме.
Портфель с дорожными вещами был легок, но, кроме него, был еще громоздкий сверток — новогодний подарок Рябинкину от его ратаулского коллеги. Оберточная бумага порвалась, и из свертка выглядывали углы английского синтетического пледа. Черт бы подрал этого Рябинкина! Небось сейчас дрыхнет без задних ног, охлаждает лысину под струйкой кондиционера, а он, Антонов, должен тащить это идиотское новогоднее подношение…
Боковая тихая улочка под названием Камерун-рю, на которой стоит его дом, была темна и тиха. В окнах вилл давно погасли рождественские огни.
В его доме окна тоже темны, ну что же, времени — четвертый час, Ольга давно спит. И вдруг стало тревожно: почему не видно обязательного дежурного света в прихожей на первом этаже?
Подойдя к воротам, он обнаружил, что деревянное кресло Асибе пусто. Железные створки ворот перехвачены цепью, а цепь на замке. Антонов с силой потряс створками, цепь загремела. В окне домика Асибе горел слабый свет, но никто не показывался. Тогда он тряхнул еще сильнее — цепь загрохотала на всю улицу. И снова безнадежная тишина.
Он уже собрался закинуть тюк с пледом в сад и лезть через забор, когда увидел Асибе, бежавшего от своего домика к воротам. За ним семенила на коротких ножках Диана в накинутом наспех цветастом халате. Ясно, черная богиня охоты окончательно переселилась в сторожку.
— Мосье! — изумился Асибе, увидев у ворот хозяина. — Так поздно!
— Товарищ! — радостно взвизгнула Диана, подбегая к воротам. — Хэппи кристмас!
Ее круглая физиономия в свете фонаря лоснилась от удовольствия, будто прибыл к ним сейчас не усталый и злой хозяин дома с чужим пледом в руке, а сам рождественский Сайта Клаус с увесистым мешком подарков.
Когда ворота наконец отомкнули, Антонов, стараясь придать голосу невозмутимость, вроде бы мимоходом спросил:
— Мадам спит?
Асибе даже отступил на шаг, взглянув на хозяина с неподдельным изумлением:
— Мадам? Мадам уехала…
— Куда?
В разговор вмешалась радостно оживленная Диана:
— Разве товарищ не знает? Вчера мадам улетела в Москву.
Как лунатик, он ходил по дому и нажимал кнопки всех выключателей, которые попадались под руку, вспыхнул свет в холле, в кухне, на балконе. Поднялся на второй этаж, отомкнул дверь в спальню, включил свет и здесь. Кровати были аккуратно застелены. На подушке своей бывшей кровати он увидел квадрат бумаги. Развернул, прочитал:
«Дорогой Андрей! Не сердись! Вынуждена уехать раньше срока. Рейс на 27-е отменили. Следующий будет только пятого января. Для меня это поздно. Ждать не могу. Новый год хочу встретить с Аленкой и мамой. Ты же знаешь, мама не очень здорова. Так что извини! Но дождалась! Кротов выкроил один билет для меня на рейс сегодняшний. Я улетаю, пришлю из Москвы телеграмму, и ты, пожалуйста, сообщи телеграммой о своем прибытии в Дагосу, а то я волнуюсь. Не суди меня строго. Я — такая. Мне трудно сейчас и очень горько, ты даже представить не можешь, как я горюю, думая о том моменте, когда ты войдешь в этот пустой дом. Ты мне по-прежнему дорог. Но я улетаю. Так все случилось… И ничего поделать я не могу. С Новым годом! Да будет он к нам справедлив! Целую. Ольга».
Вот и все! Вот и подведена черта на этом этапе его жизни, знаменатель под десятилетием, прожитым с Ольгой. «Так все случилось…» В короткой фразе окончательный приговор.
Раскрыл платяной шкаф. Словно и не уезжала: почти все платья на месте, аккуратно развешаны, готовы в любую минуту к употреблению, и среди них вечерний наряд, что был выписан из Лондона. Забрала только то, с чем приехала из Москвы, а все приобретенное здесь, в Африке, не тронуто. Не хочу, мол, иметь дело с Африкой даже в этом. Глупо! Глупо и мелко. В чем-то временами ей изменяет чувство меры, такта и даже здравый смысл. Впрочем, здравый смысл никогда не был достоинством Ольги.
Он погасил свет в спальне, спустился вниз, зашел в кухню.
Здесь пахло как в керосиновой лавке. Значит, вооружившись «флайтексом», дала свой последний бой ненавистным ей муравьям, маленьким, рыжим, свирепым агрессорам, которые проникали в дом через все щели, хозяйничали во всех комнатах, забирались в постели, даже в холодильник. Последний бой с муравьями — вроде бы прощальный дружеский жест в адрес мужа: видишь, я позаботилась даже об этом! Машинально открыл холодильник, сразу бросилась в глаза большая суповая кастрюля. В ней был куриный бульон, приготовленный впрок на несколько обедов. В ушко крышки всунута записка:
«Не забудь бульон прокипятить! Здесь — Африка!»
Он озлился. Какая заботливость! Видите ли, волнуется — телеграмму ей в Москву пришли! И бульон приготовила, и вон на столе свежая скатерть, а в шкафу, конечно, стопка отутюженных рубашек. Все честь честью. Даже посочувствовала заранее его одиночеству в пустом доме, из которого упорхнула. Все благородно, все элегантно, все современно. У них там, в высоких научных сферах, только так и поступают: бьют под дых с дружеской улыбкой на устах: «Мы же в конце концов современные люди!» Мол, не суди ее строго — так все случилось. Судьба! Видите ли, она горюет!..
На кофейном столике забытая Ольгой пачка «Кента». Он бросил на нее жадный взгляд: закурить бы! Схватил пачку, повертел в руке, с досадой швырнул обратно на стол.
Антонов долго бесцельно слонялся по холлу.
На глаза ему попалась книга Генри Стэнли «В дебрях Африки». Месяц назад Антонов взял ее в посольской библиотеке для дела, а Ольга после восторженных рассказов Камова, вернувшегося из поездки по Асибии, вдруг заинтересовалась дневником Стэнли и, кажется, прочитала его до конца. Из книги торчала картонная закладка. Он раскрыл заложенную страницу, и ему бросилась в глаза подчеркнутая карандашом строка: «…А я где-то читал — и, несомненно, в ученых книгах, что Африка годится только для африканцев». Ах, вот в чем дело! Готовила свое бегство и теоретически!
