Антонов почувствовал на себе чей-то взгляд и, обернувшись, столкнулся с осторожной улыбкой на круглом сытом лице Борщевского, который стоял недалеко от них. Борщевский поспешно отвернулся, но Антонов успел заметить в его взгляде такое же острое любопытство, как и при недавней встрече, когда отвозил Катю из университета.
— А у вас удивительно красивая жена, — вдруг заметила Катя. — Я всегда думала, что у дипломатов должны быть именно такие жены, как она — и светские, и естественные, и привлекательные…
— Неужели я вас так долго не увижу? — спросил он тихо. — Просто не могу этому поверить!
Невидимый им запорожец возносил свой мощный молодой бас к самым вершинам столетних деревьев, возвышавшихся в центре сада:
— Стоїть гора високая,
А під горою гай…
Чтобы не утомлять гостей, концерт был недолгим. В заключение почитатели уговорили Уми Нвибе спеть, она неожиданно для всех согласилась, спела модную французскую песенку про любовь. Низкий, почти мужской голос, который, как шутили острословы, шел не из горла, не из груди, а из ее чрева, поверг некоторых мужчин в неистовство, и они в аплодисментах отбивали себе ладони. Горячо хлопала и Катя.
— Эта женщина — чудо! — похвалила она. — На Западе могла бы стать звездой.
К ним подошел явно приободренный Камов.
— Товарищ консул, позволь мне забрать у тебя гостью. Ты ей уже надоел. Хочу с Екатериной Иннокентьевной выпить вина тет-а-тет.
И, уже не обращая внимания на погрустневшего Антонова, увел Тавладскую к столам.
Может быть, это кстати. Не стоит ли сейчас поговорить с послом? Но пробиться к Кузовкину было невозможно — он беседовал с комиссаром Эду Дамфо. Да и к чему такая срочность? Надо умерить свой зуд, его часто подводит нетерпение, неумение выждать наиболее подходящий момент — сломя голову, вперед! А потом синяки да шишки. А сейчас лучше как раз выждать.
Он стоял в стороне от всех, полный сомнений.
— Андрей Владимирович! — Дородная Соня Медейрос шла к нему с подносом. — Вот ваша рюмочка. Коньяк! Настоящий, армянский. С французским не сравнишь!
Соня была в белой расшитой кофточке, на копне ее рыжих волос красовался высокий, поблескивающий бисером кокошник, который очень шел к круглому, быстроглазому лицу южанки.
Вместо рюмки он взял стаканчик с соком.
— Не хотите коньяка?
— Нет! С вами бы я выпил, Соня! А один — не хочу!
Она строго поджала губы:
— Нам не положено! Мы при деле.
«Мы при деле»! «Мы». Сколько уже лет Соня в Асибии, а себя от соотечественников не отделила, наоборот, всеми способами ищет возможность ощутить это спасительное для нее «мы». Сама напросилась помогать посольским женщинам в обслуживании приема, хотя явилась на прием с мужем официально приглашенной гостьей. И рада-радешенька, что сейчас «при деле».
— А где Исифу?
Она повела подбородком в сторону толпы:
— Там где-то. Моего хлебом не корми, дай только пообщаться.
Антонов в душе похвалил себя: сумел убедить посла пригласить на прием семью Медейрос.
— Что я вижу! Сам господин консул только что до дна публично опрокинул бокал… сока! — К нему шла жена. — Вам же не положено! Ни при каких обстоятельствах. Даже сока. Только пригублять!
Ольга на этот раз, судя по всему, не только пригубляла, и Антонов хмуро сказал:
— Ты больше не пей!
Ольга приложила два пальца к виску:
— Слушаюсь, товарищ консул! Завязала! Смотри!
На ее ладони лежал крошечный изящный флакончик.
— Что это?
— Духи. И хорошие. Мозе подарил. У него полные карманы таких пустячков — всем нашим дамам преподносил и поздравлял с праздником. Каждый из вас делает здесь политику. Он ее делает по-французски. Красиво! — Она вдруг посерьезнела: — А знаешь, у этой твоей Тавладской лицо удивительное. Редкое. Как с давнего портрета. У Боровиковского или Аргунова я видела такие. Старинное лицо. А голос какой! Представляю себе, как он действует на вас, мужиков.
Ольга говорила о Кате с восхищением, и все же в ее тоне Антонов различил тщательно скрытую иронию, которая адресовалась не Кате, а ему, Антонову: теперь, мол, ясно, такой женщиной ты не мог не увлечься, предмет твоего интереса вполне достойный. Что это, тщательно скрытая ревность или безразличие? И как реагировать на слова Ольги: резкостью или шуткой? Выручил Ермек, который торопливо шел к своему шефу.
Вид у Ермека был озабоченный. Оказывается, сейчас, в самый разгар приема, запорожцы уезжают — уже автобус стоит у ворот. Распорядился завхоз Малюта: мол, на приеме и так перебор своих, теснота, пускай ребятишки выпьют по рюмке за праздник, а догуливать едут к себе в отель.
— Ребята, понятно, огорчены, — возмущался Ермек. — Что они будут делать в праздник в своей вонючей гостинице?
Антонов представил себе плохонький окраинный отель, куда сегодня он с большим трудом устроил запорожцев: тесные, полутемные, загаженные мухами и тараканами каморки. Где там праздновать! Черт бы побрал этого Малюту! Вечно лезет не в свое дело!
— Не знаю, как быть! Не знаю! К послу обращаться сейчас бесполезно, сам видишь. А ты говорил Борщевскому? Это же его подопечные.
— Говорил! — Ермек недобро усмехнулся. — Вы же знаете эту личность: прием, мол, не его «функции».
Антонов потоптался на месте, растерянно взглянул в ту сторону, где по-прежнему в компании Эду Дамфо стоял посол.
— Брось! Не суетись! — вдруг спокойно сказала Ольга. — Давай ребят пригласим к нам.
— К нам? — Антонов взглянул на нее с недоумением. — А что они у нас будут делать?
— Праздновать! — Ольга задорно тряхнула головой. — У нас в холле можно разместить полсотни. И музыка есть. Пускай гуляют!
Удивительный все-таки человек его жена. Недавнее раздражение против Ольги исчезло без следа, уступив место восхищению: вот уж в чем Ольге не откажешь, так в широте души. А ребята из Запорожья ему понравились сразу. Как им не помочь?
— Идет! Давай пригласим! Только я не могу с ними ехать сейчас. Сама понимаешь…
— Понимаю… — В ее голосе вновь проступили недавние легкие иронические нотки. — Все понимаю, товарищ консул. С запорожцами поеду я. Будем пить вино и писать письмо турецкому султану.
Ольга была счастлива: хороший предлог вырваться о приема, который ей осточертел.
— Но тебе нужно отпроситься, — озаботился Антонов. — Прием еще в разгаре, и посол…
Она подняла руку с растопыренными пальцами и прикрыла ими лицо, Словно защищалась от нудных доводов мужа:
— Посол! Посол! Посол! Это для вас он посол. Я не ваша сотрудница — просто жена. В конечном счете могла я заболеть? Вот так и скажи чрезвычайному и полномочному — плохо почувствовала себя и уехала.
Обычно приемы продолжались не больше двух часов, Этот затягивался. Как принято, гости расходились после отъезда главных фигур — членов правительства, но Эду Дамфо продолжал беседу с послом, и эта затяжка, судя по всему, некоторых устраивала.
Устраивала она и Антонова, потому что он еще не успел выполнить одну из своих сегодняшних задач: выяснить у габонского консула, почему до сих пор нет разрешения на визу для корреспондента ТАСС Рыбакова, что это: умышленное нежелание пустить в Либревиль советского корреспондента или обычная африканская неповоротливость?
Наконец-то у него дошли руки и до габонского консула. Он отыскал толстого бородатого Рыбакова, затем флегматичного, всегда печально задумчивого габонца, свел обоих, попросил проплывавший мимо кокошник подкрепить эту встречу стопками «Столичной», дал начальный толчок разговору, а теперь объясняйтесь сами, так сказать, на короткой рюмочной основе, может быть, подобным простейшим способом решится наконец проблема затянувшейся визы.
Пока он этим занимался, уехали комиссары, и сразу же стали прощаться гости, утомленные жарой, разговорами, выпитым вином и тяжким липким пленом своих парадных одеяний. Совершенно внезапно исчез Камов, Антонов обошел сад, заглянул во все его уголки, прочесал поредевшие группки наиболее стойких гостей — Кати и Литовцева тоже нигде не было. Встретился Мозе — лицо его, как всегда, выражало довольство и сытость, а глаза, как всегда, были на неустанной службе:
