Приехали китайцы — поверенный в делах и его советник. На первый взгляд оба почти неотличимы друг от друга: невысокого роста, поджарые, с хорошей армейской выправкой, в синих, наглухо застегнутых френчах-суньятсеновках. Бесстрастные, ничего не выражающие лица, на которых в узких щелочках живут зоркие, всевидящие глаза. На этот раз они не оставались без внимания. В начале аллеи у ворот их приветствовал оставшийся здесь вместо посла Демушкин, потом асибийцы, следом за ними советник румынского посольства.

Как только китайцы оказались одни, к ним подошла Ольга вместе с Надей Мочкиной. Неизменно улыбчивая Надя держала поднос с наполненными рюмками, стаканчиками с соком и крошечными сандвичами с красной икрой. Решительным движением рук китайцы отказались даже от сока. Надя тут же ушла, а Ольга с вымученной улыбкой попыталась гостей «разговорить», но без успеха — лица ее собеседников оставались по-прежнему неприступными.

Этот односторонний разговор вскоре Ольге надоел, и она, оставив китайских дипломатов, подошла к мужу.

— Я им про древнюю китайскую поэзию — специально в «Иностранке» вычитала, а они только вежливо кивают и ни словечка, — пожаловалась Ольга.

Антонов обратил внимание, что лицо жены усталое, несвежее, с припухшими веками и не свойственным ей румянцем.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Она с удивлением подняла на него глаза, в них блеснули искорки иронии:

— Я? Превосходно! Такой потрясающий светский парад! Просто счастлива!

И в этот самый момент Антонов за спиной Ольги увидел идущих к нему Литовцева и Катю. Катя уже издали улыбалась.

— Поздравляю вас, Андрей Владимирович, с праздником!

Вслед за ней, сделав вежливый полупоклон в сторону незнакомой ему Ольги, пожал руку Антонову и Литовцев.

— Пожалуйста, познакомьтесь! — Антонов отступил на полшага, представляя Ольгу. — Это моя жена, Ольга Андреевна. А это… — Он взглянул на Ольгу. — Екатерина Иннокентьевна и Николай Николаевич, мои друзья.

Катя выглядела эффектно. Платье нежно-голубого цвета было сшито под стиль свободно ниспадающих традиционных африканских женских одеяний, и хотя оно скрывало достоинства фигуры, но природное изящество этой женщины торжествовало в другом: в благородной посадке маленькой головы на длинной шее, в мягком жесте обнаженной до плеча руки, в трепетном движении длинного гибкого тела, очертания которого угадывались под почти невесомым ситцем одежды.

Ольга первой протянула Тавладской руку, ее глаза в восхищении расширились. На губах Ольги медленно растаяла дежурная улыбка знакомства.

— Вот вы какая… — выдохнула она.

— Какая? — робко улыбнулась, польщенная ее откровенным восхищением Катя.

— Милая…

Катя вдруг покраснела, как девочка, а Ольга бросила быстрый взгляд на мужа, словно в его лице хотела найти подтверждение какой-то внезапной и острой своей мысли, но тут же снова обратилась к Тавладской:

— Я надеюсь, что вы теперь совсем здоровы.

— Совсем! Совсем! — закивал Литовцев. — Снова готовы к приключениям! Завтра опять отбываем в Моего.

— Завтра? — переспросил Антонов. — В Монго?!

— И даже дальше. На полтора месяца. Дела фирмы.

— Вот как… — тихо произнес Антонов и подумал, что вряд ли удалось скрыть огорчение, проступившее в его голосе.

В этот момент рядом оказался посол, который обходил гостей в сопровождении своего переводчика Андрея Войтова.

— Ну как вы здесь, дорогие гости? — спросил он, прежде всего взглянув на Ольгу. — Все ли в порядке?

Тон у посла был отечески благодушный.

Антонов представил Василию Гавриловичу Литовцева и Катю.

Посол обрадовался знакомству, с похвалой отозвался об альбоме, поблагодарил за желание подарить альбом отечеству и посоветовал им самим отвезти подарок в Москву.

— Это для нас большая честь, ваше превосходительство, — ответил Литовцев. — Это счастье побывать на родине отцов и дедов, которую мы считаем…

Он вдруг осекся, потому что в этот момент возле них появился оживленный, с красным лицом, видимо, уже прилично наспиртованный Мозе. Вопреки своему дипломатическому статусу и французскому политесу он довольно бесцеремонно вмешался в разговор, громко поприветствовав Кузовкина и всех остальных, чем вызвал у посла недовольное движение бровей.

— Вы не закончили фразы… — напомнил посол Литовцеву уже по-французски, когда Мозе, наконец, закрыл рот.

— Да нет… — замялся Литовцев. Теперь и он отвечал по-французски. — В общем-то я, ваше превосходительство, пожалуй, сказал все, что хотел… — При этом он бросил короткий и, как показалось Антонову, настороженный взгляд на Мозе.

— Уж не помешал ли я? Вы здесь, так сказать, все свои, единокровные. — Мозе хохотнул, сложив короткие ручки на своем выпирающем животе. — А я, взбалмошный француз…

Но тут же, спохватившись, дружески взял Антонова под руку и обратился к послу:

— Я, ваше превосходительство, только хотел сообщить моему молодому коллеге, что стал его популяризатором. Да, да! Не удивляйтесь!

Мозе держал под руку Антонова, но обращался к послу:

— Видите ли, ваше превосходительство, я послал отчет своему начальству в Париж и в нем несколько абзацев посвятил тому, как однажды советский консул, который сопровождал дипломатических курьеров, на пустынной африканской дороге по призыву гражданина Франции пришел на помощь гражданке Канады…

Мозе хмыкнул, словно говорил о чем-то очень веселом:

— Международный альянс! Разрядка напряженности. Вклад в дело мира… И знаете, ваше превосходительство, как ответил Париж? В типично французском духе! Поздравили меня с тем, что в советском консульстве я имею коллегу, с которого следует брать пример отношения к женщине…

Посол во время этого монолога не разрешил себе даже короткой улыбки вежливости, послу монолог француза не понравился. Не нравился он и Антонову. Откуда французский консул узнал, что Антонов сопровождал дипломатических курьеров? Ни Кате, ни Литовцеву об этом ничего не говорили. Вот он, всезнающий, всевидящий Мозе!

За их спинами вдруг раздался странный звук, похожий на щелчок. Все обернулись. Возле стола с прохладительными напитками стоял в кремовом тропическом пиджаке с элегантной бабочкой под подбородком Ермек Мусабаев в обществе двух молодых асибийцев и держал в руках бутылку кока-колы, которую он только что вскрыл зубами под восхищенные взгляды собеседников.

Брови посла снова сделали движение к переносице, предвещая в недалеком будущем гром и молнию.

— Извините! — буркнул он и отошел к другим гостям.

Мозе увел Катю и Литовцева с кем-то знакомить, Ольгу отвлекла Анна Ивановна каким-то поручением, а Антонов, воспользовавшись паузой, подозвал Ермека:

— Ты рехнулся, парень! Да еще при после!

Ермек грустно вздохнул:

— Виноват, Андрей Владимирович. Я почти машинально. Открывалки под рукой не оказалось… А посла не заметил.

— Посла всегда замечать следует, сам лезешь на рожон!

Ермек усмехнулся:

— Что касается рожна, то вы, Андрей Владимирович, тоже охотно лезете на этот самый рожон. Хотя я не знаю, что это такое — рожон.

— Вот тебя однажды стукнут как следует по макушке, и сразу узнаешь. А с меня пример не бери. Я не такой уж блестящий объект для подражания. Как утверждает моя жена, характер у меня нелепый, детский. А тебе-то зачем нарываться на неприятности из-за ерунды, из-за бутылочной пробки? Ты молод, тебе карьеру надо делать.

— Чего? Карьеру, говорите?! — Ермек еще больше сузил и без того узкие глаза, в голосе его прозвучал вызов. — Относительно пробки правы! Глупость, мальчишество — согласен. Повторять не буду. Обещаю. Но вот обещать не лезть на рожон, уж извините, не могу! И на карьеру мне наплевать! Я не бессловесный исполнитель директив и инструкций. Я буду действовать прежде всего так, как подсказывает совесть, а не юлить и изворачиваться. Я приехал сюда работать, а не делать карьеру. Вот так!

Лицо его было напряженным, губы вздрагивали.

— Не петушись! — разозлился Антонов. — Мы сегодня все здесь не в гостях, а на работе. И работать нам надобно хорошо. А у тебя сейчас брак получился. Дипломату рот нужен для разговоров, а не для открывания бутылок.