— Знакомый? — спросил капитан.
— Этот мальчишка, можно сказать, мне жизнь спас.
— Так зовите его сюда, на борт, — предложил капитан. — Накормим. У нас сегодня отличный флотский борщ. Они же здесь все голодные.
Антонов махнул Коффи рукой, и мальчик под хмурыми, враждебными взглядами толпы неуверенно поднялся по трапу на борт русского судна. Его тут же передали буфетчице, и та повела Коффи на камбуз.
Приехал, наконец, и Рябинкин. Машина советника робко подобралась к самому трапу, и толпа перед ней нехотя расступилась. Рябинкин торопливо взбегал по трапу, и сверху было видно, как поблескивала его вспотевшая лысина.
— Что здесь происходит? — спросил он, шагнув с трапа на борт и увидев Антонова. — Почему не идет разгрузка?
— Это вас надо спросить, — перебил его Антонов. — Рыба по вашей части, Иван Иванович.
Рябинкин болезненно поморщился. Вид у него был несчастный. И тут приметил на палубе асибийского чиновника.
— Мосье Кулу! Рад вас видеть. Может быть, вы что-нибудь скажете? Почему судно не разгружается?
Чиновник выглядел еще более несчастным, чем Рябинкин.
— Не знаю, мосье, почему не едет… — бормотал он. — Не знаю…
— Кто именно? — не понял Рябинкин. — Кто не едет?
— Кто-то…
«Более нелепую ситуацию трудно предположить», — подумал Антонов. Взглянул за борт. Толпа на причале еще больше загустела. Откуда-то влились в нее несколько десятков молодых женщин в цветастых платках на головах. В низкий, хрипловатый, тяжелый гул толпы женщины внесли свои визгливые нотки, также, как мужчины, они как по команде выбрасывали над головами сжатые кулаки, при этом их мощные груди вскидывались, словно грозили тараном стальному борту «Арктики».
От стен пакгауза четверо приволокли дощатый ящик, установили поближе к «Арктике». Один из парней тут же забрался на него, призывно выкинул руку вперед и, тараща глаза, принялся что-то выкрикивать, обращаясь к толпе. Толпа колыхнулась и потекла к ящику, окружила его со всех сторон, спрессовалась. Курчавые черные головы сблизились, и сверху, с борта судна, казалось, что на причал положен толстый пушистый ковер из черной ворсистой шерсти.
Лицо парня, взобравшегося на ящик, было грозным, а жест руки, обращенной к «Арктике», обличающим.
— Что он кричит? — спросил Рябинкин мосье Кулу.
У того забегали глаза:
— Да так… всякий вздор.
— А конкретнее? — поднажал Антонов.
— Ну… что их обманули, что никакую рыбу разгружать не будут, что повезут ее в Россию…
Рябинкин округлил глаза:
— Так ведь они могут сейчас устроить здесь заваруху!
— Могут! — подтвердил Антонов.
— Что же нам делать? — Советник с надеждой взглянул на Антонова, словно в этой ситуации именно за Антоновым было решающее слово. — А если нападут?
Капитан легонько коснулся округлого плеча Рябинкина…
— Не волнуйтесь! Если нападут, примем нужные меры.
На территорию порта одна за другой въехало несколько легковых машин, остановились поодаль от толпы, у пакгаузов. «Наверное, журналисты, — подумал Антонов. — И скорее всего западные». В Дагосе в последние месяцы постоянно находятся несколько представителей западных информационных агентств и органов печати: ждут не дождутся «решающих» событий. Может быть, сейчас здесь, на пирсе, у борта «Арктики», события и станут решающими?
Со стороны ворот показалась красная малолитражка, она на малой скорости проехала по причалу и остановилась в стороне от других машин, у самого забора. Антонову машина показалась знакомой. Кажется, это «рено». Где он его видел? И совсем недавно…
— Можно воспользоваться вашим биноклем? — спросил он капитана.
— Разумеется! Возьмите в рубке на лодке.
Мощные линзы морского бинокля ощупали машину за машиной. В двух сидели европейцы — по двое в каждой. Они прятались в глубине кабин, лиц не было видно — только белокожие руки. В трех других находились африканцы, наверняка из прессы, потому что в руках одного из них сверкнула никелем фотокамера. Вот дверца одной из машин открылась, вынырнул асибиец, оглянулся, оценивая обстановку, и деловито направился в толпу. На боку на ремне висел репортерский магнитофон. Длинные залысины на лобастой голове, вываливающийся из-под рубахи живот. Знакомая личность! Мосье Арма, внештатный репортер Ассошиэйтед Пресс. Этот грязный тип учуял, что запахло жареным.
Из красного «рено» вышел человек в желтом спортивном комбинезоне, в кепке и больших темных очках. Антонов всполошился: Катя! Сделала все, чтобы ее нельзя было узнать, но он узнал сразу. Господи, зачем приехала? И почему на чужой машине? Кажется, этот красный «рено» он видел на автостоянке в университете. Значит, одолжила у Матильды. Вот уж ни к чему этот приезд! Новая забота. Теперь волнуйся и за нее, ведь здесь дело может дойти и до стрельбы…
Причал гудел, толпа росла. На ящик залез новый оратор, и жесты его, адресованные «Арктике», были еще более решительными и непримиримыми, черная дыра рта гремела, как горн.
Вдруг где-то у кормы судна звякнуло разбитое стекло. Осколки посыпались на асфальт причала. Гул толпы на мгновение стих, но тут же стал гуще вдвойне.
— Началось! — спокойно констатировал капитан и бросил стоявшему рядом с ними вахтенному помощнику: — Назначенных по местам!
Антонов снова поднял бинокль и взглянул на красную легковушку. Желтый комбинезончик Кати по-прежнему маячил у забора. С ума сошла! Прямо хоть беги и прогоняй!
Сейчас африканец может показать себя во всей своей сущности. Толпа всегда опасна, а африканская тем более. Африканец по натуре добродушен, но вспыльчив, в гневе почти неуправляем, готов на крайности. И особенно опасен, когда он — частица ослепленной негодованием или жаждой мести толпы. Приезжим из Союза на беседе в консульстве Антонов советовал: не вступайте с местным жителем в конфликт, особенно на людях, даже если он не прав, не повышайте голоса, в самый критический момент постарайтесь улыбнуться, и вы добьетесь большего. Недавно один из наших командированных отправился с фотоаппаратом на дагосский базар. Снимать здесь людей, особенно женщин, следует всегда с оглядкой, не очень-то любят оставлять белому на намять свои физиономии. А этот командированный вздумал сфотографировать встретившуюся на дороге черную красавицу, которая оказалась беременной. Та подняла истошный крик. Оказывается, у здешних женщин есть поверье: если кто-то сфотографирует беременную, то ребенок родится мертвым. Со всех сторон бросились к незадачливому любителю экзотики разъяренные женщины. Но тот нашелся. Стал улыбаться, кричать по-русски: «Бабоньки, милые, так я же от души! Нравится она мне, нравится!» — И у всех на глазах расцеловал беременную красотку как сестру. Все расхохотались, конфликт мгновенно был улажен…
Неожиданно Антонов увидел в стороне от толпы худощавую фигуру Армана Беко, шкипера из рыбацкой деревушки. Словно привлеченный внимательным взглядом Антонова, Беко обратил лицо в сторону «Арктики». Антонов поднял руку в легком сдержанном приветствии, но на лице Беко не дрогнул ни один мускул. Шкипер опустил голову и стал смотреть в другую сторону. Понятно! Теперь Беко убежден, что русский обманул рыбаков своими посулами.
Внизу у борта вдруг началась возня. Трое солдат дубасили прикладами автоматов молодого парня — должно быть, он и разбил стекло камнем где-то на корме «Арктики». Парень извивался на асфальте, защищаясь от ударов руками и ногами, губа у него была разбита и кровоточила. На помощь к избиваемому бросились его товарищи, пытались вызволить, кто-то замахнулся на одного из солдат. Тот мгновенно вскинул автомат и дал предупредительную очередь в воздух. Толпа шарахнулась в сторону. Началось!
— Надо что-то предпринимать! — решительно сказал Камов. — Иначе кровь будет.
Антонов взглянул на стоящего рядом мосье Кулу, тот ответил ему ускользающим взглядом затравленного животного.
Значит, надо действовать самому. Сейчас он спустится с трапа и на глазах у всех пойдет к своей машине, которая стоит на пирсе рядом с судном. Пока уехать еще можно, через четверть часа будет поздно. Он помчится в посольство, чтобы поднять там тревогу, пускай связываются с МИДом, с канцелярией президента. Нельзя допустить, чтобы приход советского судна с дарственной рыбой был встречен кровавым побоищем.
