— Прежде всего я хочу от имени семьи и от себя лично поблагодарить советских товарищей за помощь, которую ваш доктор в самый опасный момент оказал моему двоюродному брату.

— Это наш долг, — скромно отозвался посол.

С Антоновым президент поздоровался тоже дружески, но наскоро, потому что его внимание отвлекла фигура Камова. Нашего геолога Абеоти видел впервые и сразу же восхитился его ростом — под стать ему, президенту, только Абеоти значительно моложе, еще не нажил в торсе лишнего жирка, как Камов, и в волосах у него еще не блестят серебринки. Но несмотря на разницу в летах, в цвете кожи, эти два великана представлялись людьми одной породы, могучие, добрые, снисходительно великодушные по отношению к остальной «мелочи». Богатырский обмен рукопожатиями с Камовым окончательно развеселил президента, и теперь все свидетельствовало о том, что беседа будет свободной и дружеской.

Не всегда у посла случались подобные встречи с президентом. Кенум Абеоти не столь уж легкий в общении человек, как могло показаться при первом знакомстве, подвержен переменам настроения, приступу внезапного раздражения или откровенному мальчишескому нетерпению, даже капризу. Его характер складывался под влиянием многих факторов, очень разноплановых, неожиданных, часто противоречащих друг другу.

Отец Кенума Абеоти был слугой во французском колониальном доме, вернее, не слугой, а уборщиком — мыл полы, чистил сад, выносил мусор. Потом отец стал сторожем в католической миссии, где один из миссионеров обучил смышленого Кенума начальной грамоте. Прошли недолгие годы, и подросток уже сам учил грамоте других ребят, став помощником сельского учителя. Когда Кенум достиг призывного возраста, его взяли в солдаты как грамотного, отправили в Дакар, в школу сержантов. Оттуда — на два года во Францию в офицерское училище. Благодаря способностям он довольно быстро продвинулся по службе и в конечном счете получил чин майора и должность заместителя начальника генерального штаба армии республики. Но Абеоти не забыл своего происхождения и общения с простыми людьми в детстве, что и определило демократизм его мышления. Начитанность дала широту политических знаний, жизнь во Франции и знакомство с французами левого толка возбудили интерес к социалистическим идеям. С ними он и вернулся в родную Асибию.

Социалистические идеи вместе с широким процессом освобождения африканских стран от колониализма в начале шестидесятых годов все больше утверждались в Африке, их провозглашали политические фигуры крупного масштаба, такие, как Кваме Нкрума в Гане, Патрис Лумумба в Конго, их «примеряли» к африканской действительности и другие лидеры, потому что именно в этих идеях искали ответы на многие вопросы, которые ставила перед смелыми и честными умами действительность пробуждающегося континента. Поначалу Абеоти в своих раздумьях над всем этим, возможно, был одинок в Асибии, но вскоре нашлись среди офицеров и сержантов единомышленники. Беспардонный гнет правящей верхушки, коррупция, отсутствие морали, всякого чувства ответственности перед собственным отечеством, раболепие перед Западом — все это взращивало и питало недовольство среди молодых, патриотически настроенных, не потерявших связи с простым народом офицеров. И вот однажды майор Абеоти призвал их к путчу.

Сын слуги стал президентом, и теперь в нем, в президенте, умном, способном, даже талантливом, но в конечном счете стопроцентном африканце, собралось воедино все из его прошлого и настоящего: и плебейская участь детства, унижения отца, покорное безмолвие темной неграмотной матери, и настырное упрямство, выработанное в борьбе против немилосердных обстоятельств судьбы бедняка, и племенные полупервобытные взгляды, вынесенные из общины глухой деревни, и прилипчивые французские привычки, и серьезные знания, полученные в Европе, офицерский гонорок и одновременно затаенное чувство приниженности, только потому что ты черный, даже в либеральной Франции ты все-таки «черный», и вдруг почти внезапное горделивое ощущение власти. А над всем этим почти фанатическое вдохновение, порожденное прекрасными, осветившими его ум и сердце идеями справедливости, равенства, братства, идеями борьбы за достоинство самых последних париев, таких, каким был его отец. Именно это вдохновение чаще всего определяло суждения и действия Абеоти, ибо современность в нем пускай не всегда решительно, но неизменно брала верх над традициями прошлого.

Но случалось и такое, когда в Абеоти вдруг проступал вознесенный к власти недавний раб, и тогда он становился важным, сановным, тогда в обращении к послу социалистической страны мог намеренно подчеркнуть: «ваше превосходительство» и даже, поддавшись собственному капризу, задержать или вообще отложить встречу с нужными для Асибии и симпатизирующими ей иностранцами. Но в последний год подобное случалось все реже и реже, президент вместе со своей страной взрослел, мудрел, в действиях и поступках все больше соответствовал своей собственной личности человека умного, проницательного, справедливого и высокому чину главы государства.

Предшественники Абеоти не очень-то задумывались, когда решали судьбы побежденных противников — на плаху, и все тут! За трехлетие своего правления Абеоти не допустил ни одной расправы над политическим соперником. А противников режима Абеоти куда больше, чем их было у его предшественников. При прежних властителях шла обыкновенная шакалья грызня за жирный кусок государственного пирога. Когда у власти оказался Абеоти, развернулась борьба уже не личная, а классовая, социальная, против нынешнего мира наживы и одновременно мира прошлого — феодализма, племенной розни, вождизма, шаманства. Совершив переворот и публично провозгласив новый курс, майор Абеоти и его сподвижники сразу же получили целый набор самых разнокалиберных и разномастных, но неизменно яростных недоброжелателей — от бывшего владельца национализированного банка, агента могущественной транснациональной компании, посла западной державы, до племенного шамана и неграмотного сельского лавочника.

В светлом, просторном кабинете президента позади массивного письменного стола распростерлось на стене трехцветное полотнище национального флага республики; справа от него из черной рамки печально смотрели мудрые настороженные глаза Патриса Лумумбы. Под портретом располагалась полка, заставленная книгами, которые, судя по всему, здесь не для красоты. На письменном столе — небольшой бюст Ленина, подаренный президенту год назад кубинской профсоюзной делегацией. В центре стола поблескивал черным лаком и серебром изящной росписи деревянный письменный прибор — дар президенту китайской делегации.

Президент усадил гостей в специально отведенном углу кабинета, где стояли прекрасные старинные кресла, мраморный в деревянном окладе столик с массивной бронзовой пепельницей на нем, а рядом со столиком тоже массивный, на бронзовой ножке, торшер.

— Кофе или чай?

Посол потер ладони — вроде бы в предвкушении удовольствия:

— Я бы, товарищ президент, чайку, да покрепче!

Антонов понимал, что Кузовкину не так уж хочется чайку, просто посол стремится выражением простодушной непосредственности, товарищеской доверчивости еще больше укрепить благоприятную атмосферу, которая стала складываться с первых минут встречи. Послам приходится быть и артистами — на то они и послы.

Через несколько минут перед ними дымились чашки с кофе и чаем.

Президент взял со стола довольно потрепанную на вид папку.

— Вот любопытную бумагу мне сегодня показали, — сказал он, развязывая тесемки на папке. — Из архива бывшей французской жандармерии в Дагосе…

Раскрыл папку, осторожно полистал вложенные в нее странички желтоватой, ветхой на вид бумаги, задумчиво пробежал глазами по написанному на листах. При этом в его лице проступило что-то покойное, раздумчивое, доброе, и Антонов подумал, что сейчас президент похож на сельского учителя, который просматривает тетради своих питомцев.

— Я распорядился заняться, наконец, нашими архивами, — пояснил Абеоти. — Без памяти прошлого нет будущего. Попросил показать мне дела тех, кого преследовали колониальные власти. Вот одно, очень любопытное. Антуан Акоджину, бывший сенегальский стрелок, потом портовый служащий в Алунде, конторщик. В девятьсот девятнадцатом в Алунде, Дагосе и других городах побережья распространял листовки, восхваляющие победу Октябрьской революции и русские Советы! Представляете? В девятнадцатом году! За это был сослан в Центральную Африку на двенадцать лет…