— Младен, а Младен, — толкнул он Остойича в бок, — дай мне закурить.

— Ты ведь раньше не курил.

— Не курил, а сейчас вот захотелось.

— И я дома тоже не курил, — Остойич повернулся на спину, долго не мог нащупать карман и наконец вытащил кисет. — У тебя рука болит, сейчас я сам тебе цигарку сверну… Ты слышал, говорят, русские близко?

— Говорят, я не знаю.

— Снял бы ты, парень, куртку да просушил. А так совсем простудишься, — напомнил Остойич, увидев, что Швабич не раздевался. — Печка хорошо горит, до утра все просохнет.

Швабич повернулся к нему спиной, затянулся и почувствовал, как что-то горячее, будто раскаленное железо, хлынуло в горло и опалило грудь. Он закашлялся, из глаз потекли слезы.

— Эх, тоже мне курильщик.

Иоца плюнул на окурок и вздохнул. Не хотелось ни спать, ни жить. Болела раненая рука, а еще больше болело что-то в груди. Он ощущал, что над его головой собираются черные тучи. Вчера Дачич снова напомнил ему, что он плохо действует — за неделю не убил ни одного командира или комиссара.

— Я стрелял в него, да промазал, — соврал Иоца.

— Промазал?.. Врешь, сука.

— Клянусь тебе, не лгу.

— А, хорошо, теперь ты у меня вот где сидишь. — Джока сжал кулак и сунул ему под нос. — Все равно стрелял, а попал или промазал, это не так уж важно… Знаешь, моя очередь идти на пост, ты пойди за меня. Договорились?

— Я позавчера за тебя стоял.

— И сегодня постоишь… Я напишу домой, пусть мой старик даст за это твоему отцу мерку жита. Ты видел когда-нибудь, чтобы так легко зарабатывали мерку жита?

Иоца вздохнул и с трудом проглотил слюну.

— Не надо мне твоего жита.

— Посмотрите вы на него, — Дачич многозначительно усмехнулся. — А вот эта твоя мерка на плечах еще пригодится тебе, а?.. Смотри, Иоца, не рискуй головой. Они тебе никогда не простят… Если Космаец узнает, что ты стрелял в него. — Дачич подмигнул и провел рукой вокруг шеи.

— Я не стрелял, не стрелял, — Иоца в отчаянии схватился за голову.

— Может, и в четниках ты не был?.. Ну, ладно, иди, отдыхай. Заступишь на пост во вторую смену. Ты хороший парень, из тебя выйдет большой человек…

Швабич уронил голову и тяжело вздохнул.

На дереве забил крыльями и запел петух, ему ответил другой по соседству, и, как команда по партизанской колонне, по селу пронеслась первая песня утренних петухов.

Ночи были длинные, похожие одна на другую: темные, дождливые и тревожные, сотканные из вечных опасностей, страха и угрозы. Петрович покачивался в седле и, закинув голову, смотрел в пасмурное осеннее небо, с которого капало на мокрую землю. Все время на него давила гнетущая тяжесть — впереди его ожидало то же, что оставалось позади, — смерть.

Он считал дни, как заключенный, и все они сливались в какой-то хмурый туман, из которого уже невозможно было спасти его пропащую голову. Он стремился спрятаться от людей. После поражения под Валевом исчезла последняя надежда. Ее остатки словно тонули в следах его усталых ног, таяли, как тает снег под горячими лучами весеннего солнца. Он едва слышал позади себя топот башмаков. Смешавшись с остатками его отряда, шли человек пятьдесят немцев; недичевцы и десяток льотичевцев тоже присоединились к нему безо всякого приказа. Когда-то ему было приятно сознавать, что ему подчиняются эти прожженные негодяи, что перед ним тянутся офицеры Недича, которые получили звание еще в королевской армии. Теперь все это ему было противно. Со своим отрядом он мог бы незаметно пробраться на Космай, а там с богом… Они тащились по незнакомым пустым полям, пробирались сквозь густые леса, вязли в грязи и переплывали холодные реки, пока не наткнулись на небольшую деревушку, затерявшуюся в густом лесу, ту самую деревушку, где уже третий час спал первый пролетерский батальон и другие части бригады.

— Здесь устроим дневку, — сонно проговорил один из недичевских офицеров, который ехал рядом с Петровичем, увидев на рассвете крайние дома деревушки. — Что думает господин майор?

— Я после завтрака со своей бригадой направлюсь на Космай, — ответил Драган, — а вы как хотите. Нечего вам держаться за хвост.

— Пардон, господин майор, но с вашей стороны свинство так разговаривать со своими братьями.

— С каких это пор жандарм и четник стали братьями? — Петрович ухмыльнулся в свою запутанную темную бороду.

— С тех пор как у нас одна беда… Знаете, господин майор, я тоже думаю, что надо бы нам отвязаться от этих немецких свиней, — предложил недичевец. — Без них нас в деревнях принимают охотно, а эти негодяи…

— Погоди, — оборвал его Петрович. — Лучше болтай поменьше и пошли в деревню разведку.

— Извиняюсь, господин майор, но лучше вы пошлите на разведку своих, — прервал его жандармский офицер. — Знаю я своих негодяев, стоит им попасть в деревню, они сразу же бегут куда глаза глядят.

— Самое страшное поражение, когда командир перестает верить в своих солдат.

— Я, господин Петрович, перестал в них верить точно так же, как и вы.

— Я своим верю.

— А почему же вы вчера двоих расстреляли?

— Смотри, чтобы я и тебя не расстрелял.

— Это мы еще посмотрим, кто кого, — недичевец забарабанил пальцами по кобуре маузера.

— Угрожать вздумал? Катись, сволочь, с глаз моих долой, — гаркнул Петрович.

— Братья, не дурите, — вмешался пожилой человек в мундире старой армии — льотичевский офицер. — Разве без того мало бьют нас эти дикари, а тут мы еще друг с другом драться начнем.

— Я тебе приказываю именем короля! — еще громче заорал Петрович, выхватил парабеллум и наставил его на недичевца. — Забирай своих белобилетников и убирайся, не мозоль мне глаза.

— Господин майор, да куда же я денусь, вы меня прямо в пасть к партизанам гоните, — заохал офицер.

— Свет широк… Ты слышал, что я тебе приказал?

— Пожалуйста, я выполню ваш приказ, но погоди, пес косматый, мы еще с тобой встретимся. — Недичевец повернул коня, хотел двинуться вперед, но в этот момент раздался выстрел, и он, как мешок отрубей, вывалился из седла. На дороге послышались крики, ругань. В деревне залаяли собаки. Немцы подняли винтовки и выстрелили в воздух, они хотели этим успокоить четников и жандармов, но только усилили переполох.

Выстрелы отдались в лесу и докатились до деревни, где стояли партизаны. Швабич похолодел от ужаса, увидев, как сквозь мутные облака пролетело несколько трассирующих пуль. Выстрелы лишили его силы, и он оперся о дерево, чтобы не свалиться на землю. Не помня себя от страха, он нажал на спуск автомата и наугад дал очередь в темноту. И тут же ему ответили сотня винтовок и несколько пулеметов. Пули, как первые утренние гости, застучали по дранке крыш, посыпались разбитые стекла, закричали женщины, заплакали дети.

Сонные партизаны выбежали во дворы и без команды спрятались в укрытия — приготовились к бою.

Пули свистели, пробивались сквозь листву и тупо ударялись в стволы, отламывая крошки коры и веточки.

Понемногу светало. Из облака темноты выступали желтые островки леса, поднимающегося над болотистой равниной, зеленые лужки, пересеченные широкими болотами, которые белели, как пятна снега, забытого солнцем на горных вершинах. Не ища тропинок, партизаны двинулись по болоту, проваливаясь по колено и оставляя за собой мокрые следы. Через сливовые сады они выбрались на открытое поле. Разгоралась румяная заря. На горизонте виднелись черные фигуры врагов, они перебегали и занимали места в стрелковой цепи, подбирались все ближе и ближе, готовясь к нападению.

— Товарищ Космаец, командир батальона приказал вам приготовиться к атаке, — сообщил ротному курьер из штаба.

— Скажи ему, что мы готовы, — ответил Космаец и сообщил приказ командира по цепи.

— Какая там еще атака, — заволновался Стева, — мы ведь даже не знаем, сколько их. Можем впросак попасть.

— С каких это пор ты, Стева, стал такой… осторожный?

— С тех пор как я отвечаю за твою жизнь, — сердито огрызнулся комиссар.