Он вяло поднимался по скобам. Руки и ноги с трудом повиновались ему. Оказавшись снова у пулемета, он обнаружил, что Дачич унес почти все патроны. У него осталось всего штук сто патронов для пулемета, столько же для автомата и кое-что для пистолета. Он сможет продержаться целый день, если только они не ворвутся через дверь в трубу.

Из леса выкатилось несколько грузовиков, наполненных солдатами. Они соскочили с машин и принялись устанавливать миномет. Две машины остановились перед входом в трубу, а через несколько минут Стева увидел немцев внизу, в широкой части трубы, и сердце у него похолодело.

Когда все машины были разгружены, Стева отстегнул кобуру револьвера, взял автомат на грудь и опустился вниз, в надежде найти патроны и закрыть дверь изнутри, но патронов для пулемета не было, а дверь не закрывалась. И сам не зная, зачем он это делает, он взвалил на спину ящик с минами. Когда он добрался до своего места, минометы уже открыли огонь по партизанам. Стеву всего трясло. Сейчас от этих мин гибнут его товарищи. Черт знает, одна из них может угодить и в Космайца… Хорошо Здравкице, оставшейся в тылу. Она хоть не видит, что здесь творится… Он прижал к плечу приклад пулемета и не спеша нажал на гашетку. Сразу же у миномета свалились несколько скошенных фашистов. Еще очередь, еще. В этот момент над его головой засвистели пули. Пыль от разбитого кирпича запорошила глаза, зазвенело железо.

Прекращение огня немцы объяснили его гибелью и опять заняли свои места у миномета.

«Ну, погодите, сволочи… — подумал Стева и выдвинул вперед автомат. — Рано вы празднуете мою смерть».

Лежа на помосте, комиссар высунулся в отверстие в трубе так, что голова была уже снаружи, и открыл прицельный огонь. Вероятно, пуля угодила в мину. На позиции рявкнул взрыв. Немцы падают, чтобы больше не подняться. И опять около него запели пули. Одна клюнула в плечо. Левая рука повисла, чуть не уронив оружие. Осколки кирпича били его по голове. Дуэль с полусотней разъяренных фашистов длилась больше получаса. По звукам выстрелов Стева решил, что партизаны остановили натиск немецкой пехоты. Винтовки, били все время на одном расстоянии. Он надеялся, что скоро к нему подоспеет помощь, но никого не было, а боеприпасы таяли: так уходит вода из пробитой бочки.

Стева подался назад в трубу, чтобы перевязать плечо, но когда собрался было вытащить край рубахи и оторвать от него полосу, он заметил, как снизу по лестнице поднимается черная фигура. Он выхватил пистолет и дал несколько выстрелов. Фигура скатилась вниз. Но на середине трубы появилась новая фигура и дала очередь из автомата. Стева ответил револьверным выстрелом, но немец не шелохнулся. Что-то горячее кольнуло Стеву в руку, пальцы разжались, револьвер свалился в бездну. Другая пуля попала в ногу. Боли он еще не чувствовал, думал только о том, чтобы удержаться, пока не подойдут свои. А если понадобится умереть, он умрет так, что о нем будут помнить многие годы.

Он был уже весь изранен, сжался в клубок и припал к толстой стене, но теперь в него стреляли снаружи. Комиссар выхватил гранату и швырнул ее навстречу выстрелам. Взрыв. Облако голубоватого дыма быстро растаяло и открыло вытянувшуюся фигуру в зеленой шинели. За гранатой Стева бросил вниз и пулемет. Нащупав несколько отбитых кусков кирпича, Стева столкнул их следом.

Фашисты решили, что партизану больше нечем защищаться, выскочили из укрытий, собрались на поляне и загалдели. Он ясно видел их злые перекошенные лица. Их было не меньше тридцати. Стева хотел выползти на помост и открыть огонь из автомата, но снизу из трубы послышалось два выстрела. Боль холодной судорогой свела тело. Сжимая зубы и перед самим собой стесняясь застонать, он все же не удержал слез. Теперь снизу, из глубины, словно из колодца, били три автомата. Выстрелы отдавались как в пустой бочке. Он чувствовал, что обе ноги перебиты. У него больше не было сил сопротивляться.

Он с трудом стащил с плеча автомат и бросил туда же, куда и пулемет. Это было сигналом для немцев, они подошли еще ближе. Они тоже больше не стреляли. Их обуял охотничий азарт. Видно, они решили захватить его живым.

Немцы были уже перед самыми его глазами, больше полусотни. Все они орали и выли, как безумные. Стева скорее почувствовал, чем увидел, как две фигуры приближаются к нему снизу, по скобам, и рука его протянулась к ящику с минами. Это была последняя надежда избежать плена. Пусть уж лучше он взлетит в воздух, а вместе с ним и эта поганая орава. Из перебитой руки струйкой текла кровь. Рука ослабла, и нет больше силы швырнуть смерть себе под ноги. Он пробует столкнуть ящик ногами. Ничего не получается. Он весь вытягивается на помосте и толкает ящик головой, всем телом… Падает что-то тяжелое. Земля стонет, словно раскалывается на части. Над лесом вместо трубы кирпичного завода поднимается мохнатый столб дыма и пыли. Он вьется и делается все шире, а окрестности потрясают лихорадочные толчки невероятного взрыва, он звучит как сигнал партизанской атаки, как призывный клич Стевы о помощи.

Когда партизаны оказались на месте, где стоял кирпичный завод, вся поляна была покрыта трупами. Смолкла батарея минометов; молчали разлетевшиеся на сотню метров осколки кирпича, и только густой лес шумел, будто пел легенду о партизанском комиссаре.

С рассветом рота вступила в предгорья Космая. Всюду, куда хватало взгляда, тянулись редкие дубовые леса, небольшие крестьянские поля, луга, пашни. Космаец беспрерывно курил папиросу за папиросой.

После смерти Стевы он долго не мог прийти в себя. Если бы он не видел всего своими глазами, он никогда бы не поверил, что Стева способен на такое геройство. И он еще постоянно жил в сомнении, куда денется после войны. Не хотел возвращаться домой. А теперь ему уже больше ничего не надо. Он навечно завоевал себе место… Незаметно колонна вошла в деревню. Симич, заместитель Космайца, которому теперь приходилось заботиться о размещении людей, застучал в дверь большого старого дома, окруженного сливовым садом. Ему никто не отвечал, только яростно лаяли псы.

Хозяин или крепко спал, или не слышал, или просто боялся отворить.

— Сильней стучите, товарищ заместитель командира, — крикнул Дачич и, подойдя к двери, изо всех сил стукнул прикладом. В окнах задребезжали стекла.

— Полегче ты, не чужое, — остановил его Симич, — чего ты так ломишься.

— Не чужое, да и не мое.

— Помолчи.

— Пусть откроют, тогда я замолчу… Эй вы, грязнули, открывайте, — закричал он и ударил в дверь ногой.

— Отойди от дверей, — приказал ему Симич.

В доме зазвенело ведро, которое, видно, свалилось с полки, послышалась брань, загремел опрокинутый в темноте стул.

— Чего вы ломитесь? — послышался из-за двери голос старика. — Вы что, не знаете приказа коменданта. Ночью никого в дом не впускать. Если вам что надо — днем приходите.

— Вот падаль, не открывает, — Дачич зевнул. — Не знает, что мы две ночи не спали.

Симич попытался добром уговорить хозяина:

— Мы партизаны, открывай. А коменданта не бойтесь. Мы отменяем его распоряжения.

— Сегодня вы переночуете, завтра уйдете, а мне, ребята, что тогда делать? Повесят меня, — упорствовал крестьянин. — Да в деревне найдутся дома побольше, туда и идите.

— Чего ты его упрашиваешь? — подходя к двери, спросил Космаец и прикрикнул на хозяина: — Открывай, пока голова цела.

— Побратим, не надо, ведь мне потом дом спалят, — заохал хозяин, но двери все же открыл.

Из дома пахнуло на партизан домашним теплом и ароматом яблок. Толстая хозяйка в длинной нижней юбке и в платке, накинутом на плечи, никак не могла зажечь лампу. Хозяин стоял у двери с топором в руках и сжимал мокрые полные губы, стараясь унять дрожь. Середину комнаты занимал большой квадратный стол, на нем валялись еще не убранные после ужина ложки и большая глиняная миска. Из-под льняного полотенца выглядывала краюха пшеничного серого хлеба. Когда партизаны вошли в дом, хозяйка схватила хлеб и спрятала в духовку плиты.