— Устройте на ночлег сорок человек, — неприветливо глядя на хозяина, приказал Симич. — Солома у вас есть?.. Положите топор, он вам ни к чему.

— Конечно, конечно, в самом деле ни к чему, это я так, знаете, — хозяин засуетился и, не найдя, куда положить топор, бросил его на стол. Топор попал в миску. Зазвенели осколки.

— Что ты делаешь, старый черт, — заорала на мужа обозленная хозяйка. — Чтоб тебе ворон глаза выклевал.

— Молчи лучше, Дара, не видишь, что ли, пришел конец света.

— А что ты так дрожишь, земляк? — улыбаясь спросил Симич.

— Да ничего, ничего, это я так… боюсь, дом мне подожжете.

— Никто его не собирается поджигать. Мы не для этого пришли.

— Вы не сожжете, четники сожгут… Прошли бы вы немного вперед. Там школа есть. Вот в ней бы и разместились. Да там и кафана рядом.

— А на кой черт нам кафана, — захохотал Симич, — мы не кутить сюда пришли.

— У меня здесь тесно. — Хозяин заслонил спиной широкую дверь, которая вела в глубину дома. — Здесь я с женой сплю, а там моя мать с детьми, — он кивнул головой на дверь в углу.

— А у тебя здесь еще одна комната. — Штефек обошел Симича, зажег фонарик и хотел пройти мимо хозяина, но тот широко расставил руки и преградил ему дорогу.

— Сюда нельзя, нельзя, — забормотал хозяин и, поняв, что это не поможет, завопил: — Люди, братцы, не надо!

Штефек понял, что дело нечисто, схватил крестьянина за руку и оттолкнул в сторону, потом пнул ногой дверь и ввалился в большую комнату. За ним вбежала хозяйка и начала поспешно снимать со стены иконы и складывать их на большой, окованный железом сундук. Круглый луч света несколько раз пробежал по комнате, пересек ее вдоль и поперек и остановился на кровати в дальнем углу. Покрывало на нее было наброшено кое-как. Видно было, что постель убирали на скорую руку. На подушке еще сохранилась вмятина от головы.

Штефек подошел поближе и только теперь заметил папаху четника с кокардой и кисточкой, которую, как видно, второпях не успели спрятать, она лежала на полу за стулом.

— М-да, — Штефек поднял папаху и протянул ее хозяину, который оказался в комнате. — Ты из-за этого не пускал нас сюда?

— Ребятушки, прошу вас, не надо, не надо, бога ради, — закричал крестьянин. — Он не виноват. Его заставили. Все вам отдам: и винтовку, и патроны — только его не убивайте…

Штефек заглянул под кровать и увидел человека, который, как испуганный щенок, забился в самый дальний угол. Он лежал на полу, прижимая к груди свою одежду.

— Вылезай, красавчик лохматый, — приказал Штефек и навел на него автомат.

Четник еще плотнее прижался к стене, словно хотел врасти в нее. По комнате бегали хозяин с хозяйкой, вопили, будто их режут, проклинали партизан. Штефек позвал нескольких бойцов и приказал отодвинуть кровать от стены. Звонара бросил свой пулемет на постель и, не ожидая помощи товарищей, сам потянул кровать к себе. Четник поднял руку и прикрыл глаза. Теперь партизаны увидели на белье четника пятна крови. Несколько человек взяли его за руки и подняли, но он тут же свалился.

— Неужто не видите, что человек ранен, чтоб вам окриветь, — подбежала хозяйка, растолкала партизан и заслонила сына своей широкой спиной.

— Да что вы с ним столько цацкаетесь? — спросил Симич взводного. Он уже успел разместить два взвода на ночлег и теперь вернулся в дом. — Не видишь, что ли, в какой мы дом попали? Жаль тебе пули на эту Дражину[50] падаль? — он вынул пистолет и шагнул к четнику, который лежал на полу в объятиях матери.

— Да ладно, оставь его, — добродушно сказал Штефек. — Я прикажу, пусть их отправят в штаб, а там это дело быстро покончат.

— Какой там еще штаб? Тут я для них штаб! — еще больше распалился Симич.

— Не подходи, — закричал хозяин на партизана с револьвером и поднял над головой топор. — Голову снесу, погань ты этакая.

Симич взглянул в его налитые кровью глаза и направил пистолет ему в грудь.

— Бросай топор, — приказал он.

— Не подходи.

Звонара, который держал перед собой ручной пулемет, незаметно подкрался к хозяину и изо всех сил ударил его прикладом по плечу.

— О-ой! — взвыл хозяин, выпустил топор и сам свалился рядом с сыном.

— Штефек, прикажи связать их и отвести в штаб, — распорядился заместитель командира роты и спрятал пистолет в кобуру.

Иовица Симич сам был из соседнего села и хорошо знал деревенских богатеев, знал, как они встречали партизан во время войны, поэтому он сейчас едва сдерживал себя. Он был разведчиком и из-за них, случалось, не раз чуть было не попадал в лапы четников. Это кулачье было страшнее немецких псов. Многие заставляли своих сыновей идти с четниками. А те, у кого не было взрослых сыновей, сами шли жечь дома партизан и резать их детей. Может быть, как раз этот четник поднес огонь к его крыше и зарезал его старую мать.

— Крепче его вяжите, — приказал Симич Остойичу, когда принесли веревку, — и гоните его с глаз моих долой.

Раненого четника уложили на рядно и вынесли из дома. Дачич, который все время вертелся рядом, направил автомат на хозяина и толкнул его в спину.

— Иди вперед, — приказал он.

В доме причитала женщина. Несколько партизан взяли ее под руки и вывели из комнаты. Потом выбросили ей вслед кровать, стол, стулья и лавки, сундук задвинули в угол и стали носить солому. Уже светало. В белесом утреннем свете проступали белые дома с красными крышами. Всюду под стрехами висели жерди с нанизанными на них початками кукурузы, связки красных перцев, тыквы для изготовления сосудов. У конюшен и загонов стояли, как часовые, стога сена, копны соломы и кукурузных листьев. Уже просыпались и поднимались крестьяне. Кое-где скрипели вороты колодцев. Стучали топоры у дровяников. Жизнь в селе начиналась так же, как всегда, только у домов во дворах стояли часовые. По дороге прошел патруль, и когда он отошел на порядочное расстояние, Дачич придвинулся к крестьянину и быстро развязал ему руки.

— Беги, — шепнул Дачич, — и если когда встретишь Петровича, командира четников, скажи ему, что тебя спас его шурин.

Крестьянин недоверчиво взглянул на него.

— Не снимай пока веревку с рук, — шепнул Джока. — Пройди вперед, а когда я стану сменять парня, что несет раненого, ты припускайся бежать.

Они быстро прошли вперед, и, оказавшись на узкой улочке, которая вела в довольно глубокий, поросший леском овражек, Дачич остановился и подошел к Остойичу.

— Давай я тебя сменю, а ты гони эту дохлятину, — сказал Джока.

Носильщики остановились, опустили раненого на землю и на минуту все повернулись к нему. Дачич взял угол рядна из рук Остойича, краешком глаза наблюдая, как крестьянин свернул на улочку и скрылся за плетнем.

— Стой! — заорал он и бросился в погоню за беглецом. — Стой, стрелять буду!

Еще два партизана побежали за ним. Но Джока бежал впереди, не давая им возможности открыть огонь. Зверски ругаясь, он на ходу давал очередь за очередью. Пули свистели высоко над головой беглеца. Село всполошилось. Во дворах залаяли псы, закрякали перепуганные селезни. Часовые, стоявшие во дворах, открыли огонь. С высотки над селом застрекотал пулемет. На небе засветилась радуга трассирующих пуль. Но переполох продолжался всего несколько минут и скоро все успокоилось. Только Джока не унимался, он изрыгал одно ругательство хлеще другого и грозил Остойичу местью.

— Это ты, проклятый, виноват. Пока я его вел, он и не подумал удирать. Я хотел тебе помочь, а ты, разиня, всегда копаешься… Помог бежать этой сволочи четнику.

— Почему это я ему помог? — усмехнулся Остойич.

— А кто же еще? Тебе сразу бы надо взять его на прицел. А ты вылупил глаза на эту падаль, — Дачич подошел к четнику, снял автомат и наставил дуло на раненого, готовясь спустить курок.

— Ты это оставь, — Остойич отвел дуло автомата в сторону, — если один сбежал, другой не виноват.

— А, ты еще его защищаешь? — закричал Дачич. — Одному дал бежать, а этого защищаешь, да?.. Ну погоди брат, ты за это ответишь мне, головой ответишь.