— Я его в обозе нашел, за телегой плелся, — сообщил связной.

Дачич весь отек ото сна. Глаза едва глядели из-под опухших век. Весь в грязи, будто он спал в лужах со свиньями, Джока недовольно поглядывал на связного. Увидев Космайца, он стал припадать на одну ногу.

— Ногу в атаке повредил, — начал оправдываться он, — едва иду.

— Не ври, Джока, — оборвал его Шустер. — Мы больше получаса шли, ты совсем не хромал.

— Что ты болтаешь? Я хромал, только ты не видел.

Космаец хмурился, как осенний день. Сидя в седле, он задумчиво смотрел далеко вперед, сквозь этот голубоватый туман хотел увидеть вершины своего Космая. До дому можно было за день дойти пешком, в длинной и партизанской колонне — дня за полтора, а верхом — куда скорее. Вот уже и знакомые места, где он в сорок первом дрался с четниками, а потом отступал перед немецкими танками. Погруженный в свои мысли и воспоминания, он почти не слышал, как переругивались Дачич и Шустер.

— Может, ты скажешь, что я не видел, как ты выбросил патроны, когда мы подходили к Валеву?

— Я сказал тебе, что у меня лямка оборвалась.

— Я тебя, продувная бестия, давно знаю. У тебя все рвется, когда надо в бой идти. — Шустер поднял голову и встретил недоуменный взгляд командира, в котором прочитал: «И что ты, парень, с ним споришь, неужели ты не видишь, что по нем виселица плачет? Надо его на передовую послать, пусть оставит там свою глупую тыкву».

— Ты всегда в обозе прячешься, когда рота должна в атаку идти? — скрывая свое раздражение, спросил Космаец Джоку и как-то равнодушно взглянул на него, будто ему было безразлично происшедшее.

— Я не бежал, товарищ командир. Я просто отстал…

— А ты не подумал, что мы тебя можем расстрелять как дезертира?

Джока вытаращил свои бесцветные глаза, губы у него задрожали, а руки сжали ремень автомата.

— Значит, не скажешь, почему ты сбежал? — допытывался Космаец.

Дачич пожал плечами.

— Я нечаянно, у меня нога подвернулась, — неуверенно прошептал он и замолк, заметив, что Космаец не слушает его.

Космаец провел ладонью по лицу.

— Ну, вот у нас еще один кандидат на дзот. Молись богу, чтобы нам дзоты по пути не попались. На первый же пойдешь, а сейчас ступай в свой взвод.

Джока исподлобья взглянул на связного и погрозил ему кулаком, это означало: погоди, мы еще встретимся. Связной в долгу не остался, и они быстро разошлись.

Ветер свистел в разбитых окнах так недовольно, будто бы пролетал через ад. Полночь давно миновала, но никто в роте не спал. Бой, который начался еще в сумерки, заметно слабел, и с обеих сторон теперь слышались редкие выстрелы.

И партизанам и немцам это затишье было на руку: первые отдыхали и собирали силы, чтобы на заре подняться в атаку, а вторые давали своим истощенным частям возможность отойти. Только тяжелый пулемет, поставленный на разъезде у станции, не переставал лаять, он выплевывал свинец, тяжело и глубоко вздыхая. Из пламегасителя веерами вырывался огонь, снопы трассирующих пуль разлетались в разные стороны, разбивали стекла, стучали по крышам, подожгли сеновал недалеко от железнодорожной станции. Пламя пожара тянулось к небу и, как гигантская свеча, освещало ближайшие домишки; даже в пустом зале ожидания было так светло, что на стенах были видны дыры от пуль и белые куски штукатурки на полу, которые хрустели под ногами бойцов, как сухой валежник в лесу. На массивной дубовой скамье под разбитым окном лежал Космаец с сумкой под головой, он походил на крестьянина, который мирно дремлет, потеряв надежду дождаться своего поезда.

— Вот черт, бьет, как сумасшедший, — прислушиваясь к непрестанному тявканью пулемета на площади перед станцией, задумчиво сказал Стева. — Удивляюсь, как у него ствол не лопнет. Раскалился небось.

— А он меняет стволы. С тех пор как бой начался, вот уже три сменил, — ответил Космаец. — Через пять минут опять будет ствол менять.

— Откуда ты знаешь, сколько раз он сменил ствол? — удивился комиссар.

— А я слежу за ним. Каждые сорок минут меняет. На это он тратит две с половиной минуты. А нам достаточно, чтобы он на минуту замолчал, и мы перемахнем это пространство перед станцией.

— Они, собаки, хитрые. Могут нас обмануть. Риск большой, если вся рота сразу выйдет на простреливаемое пространство…

— Я тоже так думаю, поэтому решил послать Дачича и Швабича, чтобы они его сняли. Мы сделаем это за полчаса до атаки, а начнем атаку в пять часов.

Длинная пулеметная очередь рассыпалась по залу, с потолка и со стен посыпалась штукатурка. В окнах задребезжали остатки стекол. С другого конца станции ответил партизанский пулемет. Где-то близко взорвалась бомба, закашлялись, но быстро успокоились винтовки.

— Ну что за подлый народ, — с трудом поднимая сонную голову и выглядывая в окно, пробормотал комиссар. — Глаз не дадут сомкнуть.

— Пошли связного, пусть сообщит, что комиссару хочется спать, — фыркнул Космаец. — Они немного помолчат.

— Удивляюсь, как это люди могут спать под такую стрельбу, — сказал комиссар. — Я сейчас прошел по роте, по взводам организовали отдых, пятьдесят процентов спят, а я не могу.

— Да ведь это мужики, они могут и в церкви спать, такая уж у них философия — спи, когда можно.

— Я тоже был когда-то крестьянином, но…

— У тебя нервы испорчены, ты ни крестьянин, ни городской.

— Не в этом дело. Мне кажется, что эти деревенские ребята сегодня хватили немножко ракии в той деревне, где мы отдыхали, вот им сейчас и спится.

— Ей-богу, я бы тоже не прочь выпить. — Космаец повернул голову к комиссару и спросил: — У тебя не найдется несколько глоточков?

— Нет, брат, даже если бы тебе раны промыть надо было, ничего нет.

— Ну, не скаредничай, сейчас ракии всюду сколько угодно. Дай-ка мне фляжку…

— Какую тебе фляжку? Ты разве не видел, что я ее больше не ношу?

— С каких же это пор, приятель?

— Вот уже целую неделю.

Космаец улыбнулся:

— Это с тех пор, как ты стал комиссаром?

— С того самого дня. Ты сам говорил, что я показываю плохой пример молодым бойцам.

— Пока ты был маленьким руководителем, ты здорово выпивал, а стал птицей поважнее, перестал себя баловать. Ей-богу, я этого и не подозревал, но я думаю, что если так и дальше будет, ты далеко пойдешь, может, еще министром сделаешься.

— Министр, наверное, может хорошо выспаться. — Стева вытянулся на лавке и сладко зевнул.

Космаец занялся трофейной немецкой зажигалкой, которая никак не хотела давать огня. Стева лежал с закрытыми глазами, старался ни о чем не думать и считал шепотом, чтобы поскорее уснуть. Ветер гулял на чердаке, хлопал открытой дверью, завывал по углам и стучал ветками по крышам. Он пел колыбельную. Песня ветра успокоила комиссара, и он стал погружаться в чуткий сон.

«Опять меняет ствол, — подумал Космаец, когда затих пулемет на площади, и поглядел на часы со светящимися стрелками. — Нарушил свое расписание, теперь он меняет через сорок три минуты… И почему это нигде больше не стреляют, а только у станции?» — подумал он и увидел, как через окно со стороны перрона в зал влез какой-то человек.

— Тебе чего здесь надо? — строго спросил Космаец пришедшего и поднял автомат.

— Это я, товарищ потпоручник, — отозвался тот и, шагая прямо через лавки, направился к командиру.

— Шустер?.. Что ты там болтаешь, какой я тебе потпоручник?

— Да, товарищ командир, сейчас только звонили из бригады и командир батальона приказал мне передать вам его поздравления.

— Да иди ты к черту, нашел время шутки шутить…

— Честное слово. Вот вам, это комбат отрезал с рукава у одного штабного и вам передал нашивки. — Связной протянул Космайцу два треугольника из сукна; на них было позолоченное шитье и латунные звезды. — Он приказал, чтобы вы сейчас же пришили на куртку.

— Ей-богу, раз так, сейчас же и пришью, не солить же мне их, — Космаец с улыбкой взял нашивки и приложил их к рукавам. — Эх, потпоручник… Неплохо… Говоришь, у штабного с рукавов отпорол? А ты не врешь, Шустер?