Кончина его имела место в 1106 году нашего летосчисления (1657), 27 февраля, в дни Великого поста. Да будет память о нем благословенна и молитвами его да смилуется господь над нами. Аминь.
Теперь расскажем о заслугах другого благочестивого мужа, которого именовали вардапетом Степаносом[310]. Сам он был из столицы Львова, по происхождению армянин, из благородного и богатого рода, сын набожных родителей; в отроческом возрасте он обучался латинскому языку и грамоте в львовской школе, изучил искусство грамматики и внешние книги по философии.
В период когда епископ львовский Никол притеснял и неволил армян, живущих во Львове, родители Степаноса, будучи благочестивыми и правоверными, взяли и отправили его из Львова в святой Эчмиадзинский Престол в период [патриаршества] католикоса Филиппоса. Приехав в Эчмиадзин, /408/ Степанос изучил язык и грамоту армянскую; выучил наизусть псалмы, шараканы и другие церковные премудрости.
Затем он начал читать Библию и [творения] двенадцати учителей и философов, и так как он прежде знал язык и грамоту латинские, а затем изучил и наши, то он, сравнивая одно с другим, думал и размышлял все об одном и том же, поэтому и добился больших успехов, чем товарищи его. Кроме того, он обладал умом острым и творческим, воспринимающим и удерживающим и постоянно читал. Нрава же был добродетельного и скромного. Все вардапеты, видя его ученость и добродетельный нрав, свидетельствовали об этом перед католикосом Филиппосом; кроме того, и сам владыка Филиппос видел достоинства его и присвоил ему более высокий сан, благословив его священником, давшим обет безбрачия, пожаловал ему власть вардапета, говоря, согласно притче господней: «Друг, пересядь выше».
Вардапет Степанос день ото дня упражнял и воспитывал себя чтением и скромным образом жизни, поэтому принял благословение святого Духа: по его внушению перевел четыре книги с латинского языка и письмен на язык и письмена армян. Одна из них — книга истории Иосифа[311], но не вся, а лишь часть о войнах, начатых против Иерусалима и иудейского народа, состоящая из шести частей. Вторая — писания Дионисия Ареопагита[312], ибо хотя у нас был прежде перевод, выполненный Степаносом Сюнеци, но тот был краток и труднопонимаем; а перевод /409/ вардапета Степаноса — это та же книга, однако легко усвояемая, так что для читателя не оставалось ничего непонятного, ибо толкования [здесь] часты и доходчивы.
Третья — книга под названием «Книга причин»[313]. Считают, что она превосходит [книги] по естествознанию, ибо это богословская книга, все ее содержание — богословие, а самих частей — тридцать шесть. Четвертая книга — иносказательные изречения, рассказывающие о жизни и поступках людей, [приводимые] в качестве образца для всех людей, [книга эта] называется по латыни «Зерцалом жизни»[314], и когда она была переведена на армянский язык, то была названа так же — «Зерцало жизни». Изречения из этой книги весьма смачны и остроумны. Так вот, до сей поры он (вардапет Степанос) принес так много пользы армянской церкви. Попросим благодатного господа бога даровать ему долгую жизнь и избавить [его] от всяких опасностей, дабы он принес еще больше пользы народу и церкви армянской.
Будучи очевидцем, почитаю своим долгом не проходить мимо и других одаренных мужей; хотя они и миряне, но христиане по религии и армяне по происхождению, являются гордостью нашего народа и [принесли большую] пользу ему; имена их — варпет Минас[315] и варпет Иакобджан[316]. Оба они по происхождению джугинцы.
Варпет Минас был обучен искусству живописца и украшателя. В отроческие годы по какому-то поводу пришлось ему поехать /410/ в город Бериа, то есть Халеб, и там встретил он одного человека, мастера-живописца, франка по происхождению. Стал учеником франкского мастера и учился у него; после обучения стал самостоятельно [работать]. Приехав в город Исфахан, поселился в собственном доме, находившемся в [квартале] джугинцев, и занимался своим искусством живописца.
Ввиду того что творения его были чрезвычайно благолепны, пышны и прекрасны, вельможи джугинские водили его украшать и расписывать покои своих дворцов и домов. Так и сын ходжи Назара, ходжа Сарфраз, повел его к себе домой для украшения своего дворца узорами и картинами. И покуда он еще не завершил украшение дома [ходжи Сарфраза], случилось царю персидскому шаху Сефи прийти к ходже Сарфразу домой. Когда он уселся и посмотрел на узоры и картины, нарисованные им, то увидел, что они прекрасны и великолепны и все изображения очень похожи. Царь стал расспрашивать ходжу Сарфраза о мастере-художнике, мол, откуда он, и тот сказал, что родом он из наших, из армян, и сейчас вот работает в таком-то доме. Царь велел позвать его, а когда тот пришел, царь спросил и осведомился обо всем. И там, на том же пиршестве, на котором они восседали, государь, указывая на одного из своих нахараров, по имени Чрах-хан, чья внешность была очень безобразной и мерзкой, велел варпету Минасу, дабы позабавиться насмешки и потехи ради: «Нарисуй сейчас, сидя здесь, изображение его». А Чрах-хан, видя, что пишут портрет его, с тем чтобы поиздеваться над ним, начал кривить глаза и рот, уродовать /411/ лицо и вертеться из стороны в сторону, дабы написанный портрет был бы вовсе не похож. Но варпет Минас тотчас же, как приказал государь, на месте пиршества написал портрет указанного человека. При сравнении [изображение] оказалось до того похожим, что все присутствовавшие на торжестве вместе с царем были изумлены и восхищены подобным сходством и воссылали хвалу богу, ниспославшему человеку такой талант. И отныне, с этого дня, царь и его нахарары не отпускали его (Минаса) от себя, держали его все время в своих домах, чтобы он рисовал.
Случилось так, что русский царь послал в знак любви к персидскому царю шаху Сефи посланца мира[317]. Вместе с разнообразными дарами была привезена и птица — сокол, которого персы по-своему называют шунгаром; послан был также и человек родом из России, который прибыл, чтобы обслуживать птицу. Птица и ее прислужник более всего остального понравились царю шаху Сефи и были приняты [им], потому государь приказал нагашу Махмат-беку, мол, сделай изображение обоих — сокола и его прислужника — такими, какими ты их видишь. А этот Нагаш-бек, перс по происхождению, был главой всех ремесленников-художников и рисовальщиков; он был известен всему народу персидскому и работал лишь в домах у царя и крупных вельмож. Этот Махмат-бек рисовал много дней, однако [изображение] не было сходно ни по краскам, ни [по отдельным] частям.
Тогда государь приказал варпету Минасу сделать изображение сокола и его прислужника, и тот благодаря ниспосланному богом дарованию за /412/ несколько дней нарисовал изображения их, да так схоже, что сам царь и все его нахарары пришли в неописуемое изумление и, очарованные, стояли над ним. И царь в знак того, что остался очень доволен, приказал пожаловать варпету Минасу инам в двенадцать туманов и нарядную одежду с ног до головы, а также записать его в состав воинов государевых, чтобы из года в год выдавали бы ему олофа из царской казны, как и другим воинам царя. Но он ради веры Христовой отказался от воинского звания, доходов и от дружбы с иноплеменниками и, вернувшись домой, занимался своим ремеслом.
И так как рисовал он чудесно и очень похоже, многие поступали к нему в ученики, обучались у него, однако никто не стал таким, как он, ибо от рождения у него был дар и восприимчивый ум, так что он сперва в уме представлял себе точный образ, цвет и размеры всех изображаемых предметов, а затем уже рисовал — будь то растение или дерево, скот или зверь, птица или человек. И если [изображал] людей, то, какого бы племени тот ни был — из персов или армян, евреев или индийцев, из франков, русских или грузин, т. е. внешность [представителя] какого бы племени ни рисовал, рисовал чрезвычайно сходно. Точно так же действия и настроения людей: что бы кто ни делал, в каком бы настроении ни был — смеялся или скорбел, [был] во хмелю или зевал, в веселье или в сражении, в каком бы настроении ни был человек и к какому бы племени ни принадлежал, изображал он чрезвычайно схоже. Более того, отметив у себя в /413/ уме возраст человека, в соответствии с этим и рисовал — искусно и в красках — и делал изображение человека соответственно возрасту, ибо ведь отличаются друг от друга десятилетний, двадцатилетний, тридцатилетний и сорокалетний; и вот, какого возраста был образец, в соответствии с этим возрастом он и давал его изображение — будь оно [сделано] маслом или без масла, на бумаге, холсте, доске, меди или на стене, каким бы способом ни пришлось. А еще он украшал книги, какая бы книга ни попалась, украшал, раскрасив золотом и лазурью. Он в совершенстве владел всеми отраслями ремесла, связанными с изобразительным искусством.
