Как мы раньше говорили, шах преображался и бродил по площадям и улицам, чтобы послушать, о чем говорят [люди]. Ходил он из дома в дом и, где случалось, вмешиваясь, произносил речи от имени шаха и от имени риата, дескать: «Шах миролюбив и справедлив и не позволяет власть имущим творить насилие над риатом. И особенно попечительствует он народу армянскому и все их дела и просьбы устраивает соответственно их желаниям; почему же это армянское население не остается с радостью в области Исфаханской? Ведь это страна богатая и тыловая[159], а страна армян находится на границе[160] и в [самой] пасти врагов, им непрестанно [грозят] разорение и плен».
И много раз он слышал в ответ, что в Армении-де богатство, и обилие всех благ, и дешевизна, а здесь всего мало и [все] дорого; там могилы отцов и предков их, монастыри, места паломничества, где находятся гробницы святых, а особенно величественный Престол Эчмиадзинокий, где покоится святая десница Григора Лусаворича, которой освящается святое миро, и оттуда оно распространяется среди армян всего мира, где бы они ни были. Поэтому весь народ армянский повинуется святому Эчмиадзинскому Престолу и его католикосу, восседающему там. Слова эти говорили люди не только невежественные и незначительные, но и знатные и благоразумные. Более того, слышали мы кое от кого, будто было сказано также, что, мол, если шах хочет, чтобы армяне навсегда остались в Персии, следовало бы ему привезти в Исфахан десницу святого Григора Лусаворича, /200/ построить там Новый Эчмиадзин, чтобы освящать миро и [чтобы] там восседал католикос. И тогда армянский народ, обосновавшись, останется [там], ибо весь армянский народ привязан к деснице и Эчмиадзину.
Итак, змея подколодная и коварный враг жизни, души и веры христианской, бывший все время в сомнении относительно армян, сейчас от них же услышал верное разрешение своих сомнений. Отныне он твердо и неизменно решил уничтожить святой Эчмиадзин, пресечь бывший там католикосат, привезти десницу Лусаворича и камни Эчмиадзина в Исфахан и возвести там Новый Эчмиадзин, чтобы там восседал католикос и оттуда распространялось миро по всему свету, дабы тем самым население армянское оставить в Персии, а также чтобы прибыли и доходы со всего света стекались в город его для народа его. Поэтому, отметив, выделил в Исфахане место, где хотел построить Эчмиадзин. И место это было расположено близ сада, называемого на персидском наречии Баг-и зришк[161], [находилось] позади этого сада; прилегало к нему с западной стороны.
Однажды шах пошел на отмеченное место. Был с ним и ходжа Назар и еще кое-кто из армян. Шах сказал ходже Назару: «Ради вас я строю здесь Эчмиадзин, чтобы сердце ваше не щемило от тоски по тому Эчмиадзину; я прикажу отправить множество верблюдов, мулов и телег, чтобы, разрушив тот Эчмиадзин, привезли камни и землю сюда и из тех камней и земли построили этот Эчмиадзин, дабы безо всяких сомнений сердца ваши привязались к /201/ вновь воздвигаемому [монастырю]». Лукавя таким образом, он хотел разрушить святой Эчмиадзин. А так как ходжа Назар не хотел разрушения святого Эчмиадзина, ибо болел душой за него, он, чтобы предотвратить намерение шаха, так ответил [ему]: «Да будет здоров государь! Если пожелал ты построить красивый и прочный Эчмиадзин — можешь построить из серебра и золота, не говоря уж о камне. Какая же надобность из-за камня и земли столько труда вкладывать и нести такие расходы — везти издалека, из чужой страны, камень и землю. Довольно и здесь доброго камня и земли. Строй, если хочешь из них, мы согласны на это».
А всемогущий бог, царство которого лишь вечно и который превосходит величием разума людей, царей, народы и племена, как написано: «господь разрушает советы язычников, уничтожает замыслы народов, уничтожает ответы князей. Совет же господень стоит вовек; помышления сердца его — в род и род»[162], не захотел тогда исполнения замысла шаха, хотя он оставался неизменно твердым в душе его; [осуществление] замысла его было предотвращено по той причине, что он собирался выступить против Грузии, против царя и народа их и, выйдя из Исфахана со множеством войск и большими приготовлениями, пошел в страну грузин. Сперва вторгся он в Кахетию, вынудил к бегству кахетинского царя Теймураза и разорил страну, и, продвинувшись, вторгся в /202/ Картлию, раскинул стан выше города Гори, на дороге, ведущей в Пашиачух, и выжидал и обдумывал, каким же способом захватить, приневолив, царя грузинского. Ибо, хотя царь Кахетии Теймураз и царь Тифлиса Луарсаб — оба убежали в Пашиачух, Теймураз не дал себя обмануть и не явился к шаху, а Луарсаб был обманут: доверился шаху, явился к нему, а тот повез его в Персию и там, как мы выше обстоятельно рассказали, загубил его. Вот так было с этими.
А теперь расскажем о причине раздора между католикосами, ибо их раздор послужил причиной тому, что камни Эчмиадзина и десницу Лусаворича увезли в Исфахан.
Во времена, когда шах учинил великий сургун и переселил армян в Исфахан, пошел с ними в Исфахан и католикос Давид и остался там. Католикос Мелкисет тоже переселился во время сургуна, но вернулся, приехал в Эчмиадзин и стал править католикосатом. Однако католикос Мелкисет отнюдь не заботился о благоденствии, славе, церковной службе и об упрочении Эчмиадзина, а избрал себе местом жительства Кафедральную церковь[163] в городе Ереване, собрал вокруг себя родственников и приближенных и с ними жил распутной и вольной жизнью на прибыли и доходы святого Эчмиадзинского Престола.
Жили в то время в святом Эчмиадзине епископы [родом] из селения Эчмиадзин, которых /203/ звали Карапет, Мартирос и Иоанн, а с ними и другие епископы и монахи. Они пеклись об Эчмиадзине, непрестанно скорбели об утрате былой славы и запустении его и возмущались поведением католикоса Мелкисета. И много раз с мольбой, ропотом и возмущением говорили, дескать: «Не оставляй престол в таком запустении и бесславии, а, восседая на престоле, живи как душе твоей угодно, лишь бы ты был здесь, и этого достаточно для нас и для престола». А Мелкисет, кичясь и чванясь государственной властью, пренебрегал [ими], отвергал все предложения их. Епископы же, досадуя [на него] за утрату былого блеска и славы Эчмиадзина и за пренебрежение к словам их, в один голос доложили [об этом] владетелю страны Амиргуна-хану, и по их обвинению хан задержал католикоса Мелкисета и взял с него шестьдесят туманов штрафа, из-за чего католикос обиделся на хана, собрался и, как бы поссорившись с ханом, уехал в Грузию.
Знать и друзья хана осудили его за то, что католикос уехал, поэтому хан послал вслед за Мелкисетом каких-то людей — зватаев к нему, обещал обращаться с ним с уважением и исполнять все желания его. И тогда Мелкисет вернулся в Ереван; и хан, дабы задобрить Мелкисета, задержал епископов и взял с них штраф. Тогда епископ Карапет оставил свет и, удалившись в пустынь, вступил в монашеский чин (это тот епископ Карапет, о котором мы упомянем в главе о Большой пустыни, дескать, поселился он на острове Севан). [Что же касается] епископа Мартироса, католикос Мелкисет попросил хана, чтобы он, выслав, изгнал бы его из /204/ Араратской области, и хан так и сделал: назначил какого-то воина проводником епископу Мартиросу, и тот, сопровождая его, довел до Старой Джуги, переправил на ту сторону реки Ерасх и затем вернулся.
Епископ Мартирос, не будучи нигде задержан, отправился в Исфахан, явился к католикосу Давиду, примкнул к нему и изо дня в день, кстати и некстати рассказывал при нем о деяниях Мелкисета, о разорении и запустении Эчмиадзина. То же самое непрестанно говорил и рассказывал он джугинцам и ереванцам. А джугинцев и ереванцев выходки Мелкисета и опустошение Эчмиадзина очень огорчили; собрались они к католикосу Давиду и побудили его отправиться в Эчмиадзин управлять и заботиться о благоустройстве его, говоря: «Мы поможем тебе во всех трудах и делах твоих». И католикос Давид вместе с епископом Мартиросом, выехав из Исфахана, отправились в город Ереван и Эчмиадзин. В те дни, когда шах, раскинув стан, жил в Гори, католикос Давид и католикос Мелкисет — оба находились в святом Эчмиадзине. Но, от этого, усугубившись, сильно возросли зависть, ненависть и вражда меж ними.
