Я отмахнулась. Лишь перехватила железяку и откинула ее подальше.

Кто-то прокричал что-то еще, а жертва забилась в агонии в моих руках.

Звуки сразу трех выстрелов смешались в один.

Больше я ничего не слышала.

Стрелки настенных часов с треснувшим и помутневшим стеклом упорно отсчитывали время.

Хотя для меня оно давно остановилось.

Худосочная дама лет пятидесяти, поджав бледные тонкие губы в обрамлении морщин, сидела смирно за столом, что, кажется, застал еще времена перестройки. От искусственного желтого освещения ее седые волосы, собранные в тугой пучок на затылке, отливали каким-то приглушенным состаренным серебром.

Сложив перед собой руки, она смотрела на меня прямо, с выражением брезгливости и непринятия, что так легко считывалось по напряженно ходящим желваками острым скулам, выпирающим под и без того тонкой и желтой, как пергамент, кожей.

Тонкий запах ацетона защекотал ноздри.

— Вам бы печень проверить. Да и сахар не помешает, — я тряхнула головой и тут же застонала.

В черепной коробке кто-то устроил кавардак. Словно не кровь шла по венам, а булыжники, что тяжким грузом осели в каждой клеточке мозга.

Все же пока я молчала, было легче.

Она промолчала. Лишь мельком глянула на тонкий ремешок наручных часов, что прекрасно был виден рядом с рукавом ее серого клетчатого пиджака. Ее лицо казалось мне смутно-знакомым, но то ли отсутствие окон и нормального освещения, то ли резь в глазах, мешали мне узнать ее черты.

Узнать.

Не рассмотреть.

С этим, как раз, проблем не возникло вовсе. Я видела все четко, как никогда. Каждая повисшая в воздухе пылинка яркой вспышкой отражалась в моем мозгу, заставляя болезненно морщиться. Благо, напрягать зрение мне было не за чем.

Я и так прекрасно знала, где нахожусь.

В те времена, когда ПМВ набирали обороты и шло его активное строительство, архитекторам было дано главное задание — каждый сотрудник должен с легкостью ориентироваться. Если преследование вампиров забрасывало группу хоть в Бангкок — значит по прибытию не было времени ни на какие экскурсии и погружения — без труда ты понимал, куда идти, куда доставить и где изолировать вампира, представляющего угрозу, но необходимого для дела. Все, что было нужно — документ, подтверждающий уровень допуска.

Я привыкла быть по ту сторону стола таких маленьких помещений. Да и что говорить — без кандалов и цепей, от которых невозможно было сделать даже малейший вдох.

— А адвокату звонить можно? — прокашляла я, — Там просто еще не решился вопрос, в какой я юрисдикции…

— Замолкни! — выкрикнула худосочная и подскочила с места так внезапно, что я и вправду чуть не проглотила язык.

Я чувствовала повисшую в воздухе ярость так четко, словно та сочилась из-под желтоватой кожи нависшей надо мной женщины вместе с выступившим на ее лбу потом. Сейчас я отчетливо видела ее целиком. Серая юбка карандаш обнимала стройные ноги до самого колена и никак не гармонировала ни с серыми тапочками. Ни с покрывающими ее всю пятнами крови. Они были везде. На разодранных телесных колготках, виднеющейся из-под теперь явно заметно, что чужого пиджака. На волосах. Руках. Даже на кончики ее длинного острого носа, что сейчас приблизился ко мне вплотную.

Она вцепилась в мой подбородок тонкими пальцами с коротко остриженными ногтями с такой силой, что я сразу почувствовала болезненное давление.

Которое почему-то отозвалось в спине.

Несмотря на свое телосложение, женщина держала меня очень крепко, а я так и не могла стряхнуть так ни кстати навалившееся на меня похмелье.

Где я достала вино? Почему так болела голова? Что я вообще делала в пыточной?

— Слушай меня сюда, — зашипела женщина, обдавая меня слюной и гнилостным дыханием.

Специально они что ли зубы не чистят? По уставу? Я поморщилась, а она сильнее сжала мой подбородок. Ее ноготки точно вошли в мою кожу.

— Я не знаю, почему тебя не берет серебро, но помяни мое слово — если наши парни не выкарабкаются — ваше сожжение на солнце покажется тебе раем по сравнению с тем, что ждет тебя здесь.

— Парни? — я нахмурилась, недоуменно уставившись в серые, словно рыбьи, глаза, затянутые туманной пеленой, — Так, стоп, подождите. Мне нужно было в архив. Я старший лейтенант ПМВ Жарова Сима…

Звонкая пощечина прервала меня. От неожиданности голова моя резко развернулась в сторону, из глаз брызнули слезы, а зубы прихватили язык. Охнув, я застонала от боли.

— Молчать, сука! Говорить будешь здесь, когда тебе позволят!

— Мои документы есть в сумке. Она в коридоре была, — промямлила я, пытаясь управлять пульсирующим от боли языком, и вспомнить хоть что-то с момента, как я сидела в очереди, — это какая-то ошибка..

Новая пощечина обожгла мое лицо, а позвонки хрустнули от силы свалившегося на меня удара. Не успела я опомниться, как взбесившаяся вобла со всего размаха ударила меня под дых.

— Ошибка?! — орала она мне в лицо, пока я хватала ртом воздух, — Не надо здесь мне этого концерта. Я вас не боюсь! Я вас, тварей, давила, и давить буду! — вобла осыпала меня ударами, не давая опомниться,, — Слышишь меня? Хорошо слушай, внимательно! Мир они удумали с кровопийцами. А я всегда говорила, давить вас сук. На корню. В кровь донорскую партиями серебро закидывать! Нет же, не послушал никто! Дожила — у нас мир, а взбесившаяся скотина прямо в здании ПМВ людей моих на лоскуты рвет!

От вспышек непрекращающейся боли до меня не доходил смысл ее слов. Она орала, а я пыталась выловить хотя бы одну паузу за потоком льющегося на меня бреда.

— Там планшет, — еле прошептала я, — там доступы, вся информация обо мне. Группа А, — хрип вырвался из моих легких вместе с ударом, прилетевшим в мою грудь, — Б. Исследования природы вампиризма. Концентрат 47, вы помните? Отец мой, Андрей Жаров, — я пыталась бормотать громче, но мои слова сливались с ее и утопали в хрипах и стонах, что вырывались из моей груди.

Оказывается, я успела забыть, что значит боль.

— Знаешь что? — она остановилось видимо перевести дух, — а мне плевать, что твои уроды со мной сделают. Я точно знаю — тебя они в живых не оставят. Ты нарушила не только наши законы и условия перемирия — ты ваши законы нарушила. Ваш царь такого не прощает. Я тебя не убью — на солнце сгоришь. А со мной, — она поправила выбившуюся из прически челку и одернула полы пиджака, — не важно, что будет. Я свое пожила. Молись, чтобы парни выжили.

Она шла к столу медленно, а я, как завороженная, наблюдала за каждым ее шагом.

Вобла стояла напротив стола и смотрела на что-то неотрывно, с благоговейным трепетом.

А я еще думала, почему так крутит голову? Ответ нашелся сам собой.

— Подождите, пожалуйста, — я облизнула губы, но тяжелый горький смешок отобрал последнюю надежду, — давайте поговорим. Давайте разберемся, я ничего не помню.

Повернувшись ко мне, вобла с удовольствием разглядывала большой, размером с человеческую ладонь, серебряный крест.

Его блеск обожжен взгляд, а из груди непроизвольно вырвался хрип. Я забилась на цепях, пытаясь хотя бы на пару сантиметров оказаться подальше от сияющего ее гневом предмета веры. Я шипела, рвалась до треска звеньев, но по ее взгляду было ясно.

Думать будет больше некогда.

Пора было начинать молиться.

— Полковник Луговая, — настойчивый звук в дверь больше похожий на то, что кто-то пытался ее выломать, отвлек воблу от разглядывания креста, — прямо сейчас вы нарушаете закон. Немедленно откройте дверь.

Вобла жутко рассмеялась, а выражение ее лица стало еще более кровожадным. Кажется, будто она и вовсе не слышала этого голоса разума, что, кажется, пришел меня спасти.

— С чего вы взяли? — засмеялась Луговая и, подмигнула мне, — Мы общаемся с гражданкой Ждановой.

— Виктория Ивановна, — голос за дверь изменился на женский, более мягкий и почти ласковый, — Виктория Ивановна, вы действуете не по протоколу.