В тот день, измученная и истерзанная, я удивлялась, почему мой концентрат Самсон не заметил и не выкинул до нападения. После благодарила бога, что он не заметил влияния концентрата сразу.

Я подумала, что увлекся.

Я была уверена, что был ослеплен ревностью.

Много позже я удивлялась, как измученный и растворяющийся он все же нашел укрытие и смог восстановиться. Я подумала — умен и хитер. Я подумала — слишком силен.

Ты слишком часто ее спасаешь.

Вагнер спас меня и привез в ПМВ где, как теперь очень понятно, уже была запущена какая-то сфера влияния Самсона. Там уже было подготовлено.

У Самсона никогда не было вопроса, почему Вагнер это делает. Так же, как и не было возражения на этот счет. Да, в нашу последнюю встречу он явно посчитал, что я уже изжила себя.

Почему-то.

Слишком часто

Я слышала это, как укор Вагнеру.

Но что если это был укор мне?

— Сима, — голос Вагнера остался где-то далеко, — Сима.

Капля кровь словно становилась больше, заполняя собой все свободное пространство в моей голове. Стук сердца растворился в гуле кипящей крови. Я не слышала ничего, кроме Самсона

В тот день он очень много говорил. Рассказывал, как долго умирает человек от потери крови. Объяснял, почему жертву нужно загонять перед смертью и что не так с пакетированной кровью.

Теперь ты по-настоящему одна, детка.

Он говорил со мной с нежностью. Как настоящий маньяк, он баюкал и успокаивал меня. В нем не было и грамма ненависти — это я пылала ею, а он меня успокаивал.

Одна.

Тогда мне казалось, что он говорит про момент.

Самсон убил моих родителей руками Вагнера. Но Вагнер не убил меня несмотря на приказ. На внушение столь сильное, что веками держало оковы на разумах столь тонкие и искусные, что и по сей день сложно отличить ложные воспоминания от своих.

В какой день Самсон подумал о том, что ему нужен инструмент для контроля своих детей более мощный, чем его внушение?

Сколько он создал прежде, чем создал меня?

Одна

Или я — первый неудавшийся эксперимент?

Слишком часто

Самсон отправил меня в психушку и остался в ПМВ делать что-то, что известно лишь одному богу. Он сознательно спаивал меня.

Чтобы что-то скрыть.

Стало очень холодно.

— Мне надо, — промямлила я, шаря руками вокруг, — я сейчас.

Он мог убить меня такое множество раз, что и не пересчитать.

Разум, как на зло, оставался на месте. Больше он не ускользал в неустойчивое небытие, защищая меня от происходящего вокруг. Ад и кошмар, что казалось исчез навсегда, словно восстал из могилы и смотрел на меня своим ледяным взором.

Я до сих пор помнила это ощущение. Когда Мартинас оказывался рядом — он буквально уничтожал тебя своей аурой. Века. Многие многие века жизни его сочились буквально из всего его существа. Он творил историю. Он сам был историей. Ты растворялся в этом ледяном ужасе. Жуткий от и до, Самсон проникал в самую твою душу и овладевал ее с первого взгляда. И, несмотря на это, невозможно было не испытывать восторг рядом с ним.

— Сима, — Вагнер схватил меня за плечи, а я закашлялась, давясь беззвучными рыданиями, — Сима, что происходит?

Кто-то из людей ему помогал всегда. Абсолютно добровольно помогал. Храня верность ему и проходя все, что он скажет. Не за деньги, нет. А ради вот этого ощущения собственной важности. Ради чувства небывалого величества. Ведь быть рядом с Самсоном — это значит творить историю. Если Самсон вырастил себе целый выводок правителей, то уж найти тех, кто бы ему поклонялся, как богу и убедиться в их верности, передающейся из поколения в поколения, у него точно было время.

Самсон был воплощением самой смерти, но и он же знал все о другой стороне ее медали. Как этой смерти избежать.

— Ты помнишь, как вы оказались в ПМВ? Кто вас туда привел?

Руки мелко дрожали от каждого слова.

Вагнер смотрел на меня с непониманием и недоверием, словно я тронулась умом. Ответ мне был и не нужен.

Я точно знала кто после смерти моих родителей продолжал вести переговоры с вампирами. А еще знала, на кого с самого начала работал мой отец и кому докладывал все напрямую.

Человек, вырастивший меня.

Воспитавший, давший мне дом и семью, которой если бы не он, у меня так никогда и не было бы.

Он просил меня держаться от всего этого подальше, но так и не смог оградить от этого наследия.

Конечно.

Вряд ли Самсон бы выбрал на роль своей карающей руки кого-нибудь чужого, когда вокруг столько сторонников, готовых за тебя и бессмертие буквально на все.

— Сима, послушай меня, — Вагнер тряс меня за плечи, — schatz! Я думал об этом, слышишь? — я часто заморгала, стараясь вернуть фокус, — Про Шукшина. Еще когда с твоей семьей случилось то, что случилось. И недавно снова думал, когда началось все это. Понятно, что у Самсона сторонники по все стороны баррикад. Я не знаю насколько их много и каких целей они придерживаются, но точно могу сказать одно — твой дядя никогда не был на его стороне. Он был человеком со своими грехами, но он не продал бы ни за какую цену тебя и твою семью.

— Я очень на это надеюсь.

Проведенные в ПМВ годы оставляли на людях следы похлеще вампирских клыков.

Сидя в небольшом кафе возле скрытого исследовательского центра, я разглядывала посетителей со спокойствием для меня не характерным. То ли так на меня влияла усталость, то ли то, что сейчас я на самом деле была на своей территории. Знакомо вокруг мне было абсолютно все. От обшарпанного столика в углу, с которого открывался прекрасный вид вверх по улице и до самого входа в “Центр создания семьи”, до выдрессированной до слепого обожания администратора с улыбкой столь белой, что и не разглядеть за ней ее скучную пустую жизнь.

Кажется уже совсем в другой жизни мы сидели здесь с дядей и ели самые вкусные на свете блины с вареной сгущенкой. Сколько раз я пыталась испечь такие, чтобы порадовать своего старика — так и не получилось. Дядя много рассказывал, что моя мама умела делать их еще вкуснее — кружевными, тончайшими, но при этом сочными и ни грамма не отдающими бумагой, как зачастую получалось у меня.

Но все равно дядя настаивал, что на маму похожа гораздо больше, чем на своего отца. То ли ему самому так хотелось, то ли и правда он видел во мне свою погибшую ни в чем не повинную сестру. То ли он прото привык обвинять в случившимся моего отца. В конце концов совсем не известно, что делала бы я на его месте.

Я лениво помешивала остывающий кофе. Впервые за последнее время я была одна.

Совершенно внезапно мы с Вагнером решили разделиться. В конце концов сейчас он и правда в случае необходимости мог постоять за себя, а меня ждали дела, которые все же стоило делать не в ночное время. И если послеобеденное солнце для меня было неприятностью и грозило ожогами, то Вагнеру в его текущем состоянии оно было противопоказано.

При мысли о Вагнере в груди неприятно защемило. Я снова это сделала. Ушла от разговора. ничего не сказала, ничего не объяснила.

Какая-то блондиночка в очередной раз громко цыкнула языком, пафосно перекладывая маленькую собачку на другую руку. Конечно, для этой забегаловки явный перебор с понтами, но куда мне со своим мнением. Каждый самовыражался в меру своей испорченности.

— Извини, — раздался голос за моей спиной, — пробки — жуть.

— А я думала ты здесь, — я кивнула в сторону исследовательского центра.

Теплые губы вскользь прошлись по моей щеке, оставляя за собой какое-то липкое покалывание. Я подхватила салфетку и, растянув рот в приветственной улыбке, потерла лицо. Конечно, Жанну это не смутило. Ее вообще мало волновало, что о ней думали люди. Не обращая на меня внимания, она опустилась на стул напротив меня и, не тратя больше и минуты, уткнулась в меню.

Жанна была старше меня по-моему лет на восемь — десять — сейчас точно и не могла вспомнить. Мы не так часть пересекались — Жанна все больше обитала в головном исследовательском центре. Но глядя на то, как ее тонкие пальцы с идеальным натуральным маникюром перебирают страницы, я внезапно заметила, что она изменилась. Идеальный тон и челка-шторка уж не скрывали морщин в уголках глаз, а опущенные уголки губ уже не смог спрятать ее косметолог. В моей памяти Жанна всегда была молодой, дерзкой и строгой, чего нельзя было сказать по ее внешнему виду. Небольшого росточка, округлых форм, Жанна вводила в растерянность самых дереволобых вояк нашего подразделения своим “стоять!”. Белоснежное неизменное каре всегда подчеркивало огромные глаза олененка Бэмби с длинными ресницами. Пожалуй самым удачным изменением в Жанне, которое ее молодило, был не ботокс, а темно-русый цвет волос уложенных мягкими волнами.