— Что стало с твоим отцом? — едва проговорила я, а Мартинас уже стоял у выхода.

Пока я переводила дыхание, он даже не обернулся.

— Я убил его, — я вздрогнула, но Мартинас махнул рукой, — не стоит. Я сам иногда жалею. Ведь он был прав — с того дня я больше никогда не играл со змеями.

И каждая встреча с моим прошлым — это взгляд в неприятное будущее.

Конечно по пути в наше временное пристанище, я тысячу и один раз проверила наличие хвоста. Жанна не была человеком, которому стоило доверять без оглядки. У меня в принципе не осталось тех, кому я могла бы верить.

Самое важное, что я понимала сейчас — Самсон разрабатывал свои планы один, но реализовывал с целой командой. Это сейчас все странности вдруг стали выстраиваться в очень внятную картину. Тогда было непонятно, почему больше суток меня вообще никто не искал? Почему Вагнера отправили на какие-то маловажные задания? Почему в ПМВ вообще не хватились, как только я исчезла с Мартинесом?

Почему вообще, когда я отказалась работать с Вагнером, все просто позволили нам объединиться с древним, как Самсон, вампиром.

Теперь на все эти вопросы напрашивались очень неутешительные ответы.

Самсон был настолько стар, что стирал все грани невозможного. То, на благо чего работала я и мой отец, перестало иметь вид какой-то не сдвигаемой мощи. Сама основа моего мира — ПМВ, вдруг превратилась в инструмент в умелых руках манипулятора.

Я изобрела концентрат 47. Именно мои исследования и руки вывели рабочий состав, который спасал просто несчетное количество жизней в год.

Но именно концентрат, не первый состав, я создала уже в группе с Самсоном. Именно Мартинас был тем, кто поздравлял тогда меня с победой. Он был рядом, когда я прыгала до потолка, получив долгожданный патент. Тогда я и не помнила о существовании Вагнера — моим напарником, партнером, мужчиной моей мечты и обладателем полного моего доверия был именно он. Самсон.

И сейчас, идя по заснеженной Никольской под многочисленным сиянием гирлянд я думала совсем не о своей победе.

Я пыталась вспомнить, а когда ко мне в голову пришла эта гениальная мысль — концентрат серебра, безвредный для организма человека, но убивающий вампира.

Но почему-то в голову лез именно последний наш разговор. Не тот, когда я висела расчлененная на грани безумия. И не тот, когда рядом был Вагнер. В моей голове навсегда остался разговор до. Тот, где Сима Жарова еще человек с… Человек.

Тот, где я еще человек.

Я кого-то зацепила плечом, но, пробормотав невнятные извинения, устремилась дальше к метро, Мороз пробирал, а серые тучи заволокли небо, не позволяя солнечным лучам вырвать меня из и без того не самых радужных дум.

Я уже смирилась с тем, что в тот день перестала быть человеком.

Это открытие оказалось еще больнее предыдущих. Еще недавно я всеми силами цеплялась за саму суть своего существования, за жизнь, а сейчас так спокойно думала о том, что моя жизнь действительно могла оборваться в тот день.

Нет.

О том, что она оборвалась.

Кажется, что я не оставила уже и капли сомнений. Вместе с воспоминаниями о Самсоне, с ужасом пережитого, я словно похоронила Симу Жарову той, что знала тогда.

Положа руку на сердце, в себе сегодняшней я не видела абсолютно ничего от старшего лейтенанта Жаровой.

И это даже перестало меня удивлять.

Ручка двери, ведущей в метро, не холодила руку, а поток людей не вызывал отторжения. Все они померкли — я не видела никого из них. Пустые бессмысленные оболочки, песчинки на полотне вечности. Они проносились серым потоком мимо, пока я вспоминала тот день.

Ты чего так боишься? — я видела силуэт Самсона так, словно не было всех этх лет. Они растворились в потоке ветра идущего поезда метро и гула, издаваемого его колесами. Бесцветные лица обратились единой массой, безликой и настолько зыбкой, что кажется можно было пропустить их как песок сквозь пальцы.

В тот день он говорил со мной. Как и множество раз до этого. Нет, мне не казалось — я никогда не понимала, почему Мартинас уделяет мне столько много внимания. Но вот, наконец, я поняла.

По какой-то известной только ему причине, он сделал вывод, что я подхожу для его эксперимента. Первого ли — кто знает. Но он готовил меня. Говорил со мной, узнавал. Он проверял. Ему было нужно что-то понять про меня.

Но еще важнее — он пытался объяснить мне.

Что-то.

Очень важное.

И оно сейчас растекалось в этой бессмысленной толпе.

Я зажмурилась и вцепилась в поручень изо всех сил.

Вот она. Та лунная ночь. Я очень хорошо помнила это идеально белый диск.

Такое количество анализов.

Он предупреждал? Намекал? Он знал, что я буду думать об этом после? Но ведь он прямо говорил — он им не доверял. И просил меня им не доверять. Он сказала, что волнуется обо мне.

Что это было? Часть той игры или что-то для сегодня?

Детка

Голова закружилась, а металл заскрежетал под рукой вместе с высыпавшимся снопом искр из-под колес вагона. Замелькал свет, а я как ошпаренная отшатнулась к дверям, пытаясь принять самый серый вид. Люди не оглядывались — им было все равно. Никто даже не заметил, что именно с моим скачком вагон пошатнулся.

Или это показалось только мне?

Сердце грохотало как бешеное.

Маньяк, уничтоживший горы человеческих жизней решил обо мне позаботиться?

Кислорода решительно не хватало. Распахнув полы куртки, я уставилась на экран телефона абсолютно невидящим взглядом. Мысль была одна — скорее добраться до номера гостиницы.

Я должна была поговорить с Вагнером.

В конце концов, именно с ним подобные фокусы проделывал Самсон ни одну сотню лет.

Какая-то женщина трясла ребенку за куртку так интенсивно, что я отвлеклась. Возможно, что именно мой измученный мозг решил зацепиться за капли нормальности, но я вся обратилась в слух.

Абсолютно непримечательные мама и сын. Она — в пуховике до пят, дутышах и шарфе, что закрывал половину лица, и он — в комбинезоне, лет девяти, не выпуская из рук поп-ит, сидел прямо под нависающей над ним мамашей.

— Ну ма-а-а-ам, — канючил сын, явно пытаясь требовать что-то. Ну или иначе зачем он так тянулся к маме, словно ему годика два.

Она же только шипела, как заправская кобра, и постоянно оглядывалась.

— Ты сам просил в Москву, — шикнула она, дергая сына за рукав, — чего теперь ноешь?

— Ну да-а-ай, — канючил пацан, но его мать была непреклонна.

В горле пересохло столь внезапно, что я вновь ухватилась за поручень, пытаясь удержаться на ногах.

Я не настаиваю, Сим

Как не странно, трезвости моему разуму это только добавило.

Но никак не снижало ужаса происходящего.

Вагон остановился.

С трудом передвигая ногами, я текла вместе со всем пассажиропотоком к выходу, но мои мысли были слишком далеко отсюда. Левая. Правая. Левая.

Ухватилась за поручень и уставилась в чью-то замызганную спину. Потертая дубленка сверлила глаз. Хотелось снять ее и встряхнуть хорошенько.

Но и это было не то. Возрастающий страх осторожно распространялся по нервным окончаниям, касаясь пальцев. Он не парализовал — он заигрывал.

Он.

Он, словно сам был еще жив, наматывал мои нервы на кулак.

Он смотрел на меня и смеялся. Но не открыто.

Его оскал светился, отражаясь от каждой сранной лампочки, что мы проезжали на этом бесконечном эскалаторе.

Я не настаиваю.

Прошло столько лет, прежде чем я стала понимать. Выйдя на улицу, я жадно затянула воздух и оперлась на первую попавшуюся стену.

Боже, эта загадка убивала меня.

Я думала, что это было его особое садистское удовольствие. Способ унизить меня. Я была уверена, что так он пытался показать Вагнеру — я ничтожество, которое сама..

Воздух перестал быть отрезвляющим. В одно мгновение он стал тянущим.

Я снова видела его.