— Старший лейтенант, — Азаров совсем потерялся в голосе.

— Что?! — гаркнула я, — Кто тот недоумок, что подписал эту бумагу?

— Вы умерли! — крикнул Азаров, а я онемела.

Чего? Я отняла аппарат от уха и посмотрела на экран. Все так же светится. Те же трещины, минуты разговора. Все перед глазами, но…

— Что? — прокашляла я.

— Группа Б расформирована в связи с вашей смертью, Сима Андреевна. Поэтому простите, но я больше ничего не скажу. Я уверен, что это какая-то ошибка — приезжайте к нам, я ду…

Я не слышала ничего дальше.

Возвращаться всегда неприятно, немного стыдно, неуютно и сложно. Возвращаться в себя — это как резко удариться головой о бетон. Хочется материться, из глаз сыплются искры, а во рту стоит привкус приближающейся рвоты. Но с каждой секундой мир становится четче, а перед глазами все проясняется.

Когда я выходила из запоя — было так же. По сути все, что делали со мной в клинике, было прелюдией к возвращению. Создание благоприятной атмосферы, если угодно. Но не оно само, абсолютно точно нет. Вернуться — это неосознанный выбор. Чтобы там не говорили “бывшие” алкоголики и наркоманы, как бы не распинались о счастье трезвой жизни, каждый из них, кроме ненависти и отвращения к себе прошлому, всегда будет помнить то беспамятство и легкость, в котором растворялись все проблемы. И это не удивительно — безмятежна же лишь смерть. А когда в тебе “доза” — это как демодоступ в то самое никуда. И с каждым просмотром твой вечный абонемент все ближе. Это даже забавно, как в человеке с наличием инстинкта самосохранения может быть столько желания себя уничтожить. И с этим желанием, никто из них практически никогда не справляется самостоятельно. Просто в круговороте какого-то движения ты натыкаешься на триггер, который вдруг возвращает твое сознание.

“В связи с вашей смертью…”

Видимо моему подсознанию показалось, что это достойный триггер для недочеловека и недовампира.

— Ну и кто же позаботился о моей смерти? — проговорила я вслух, чтобы дать хотя какой-то выход мыслям, начавшимся клубиться в голове с новой силой, — а главное — зачем?

Сейчас мне было наплевать, что Вагнер слышит то, о чем я говорю. Он испарился из списка подозреваемых если не в момент того, как растекся лужей на моем полу, так в секунду прояснения точно. Он вообще вдруг стал для меня каким-то … каким? Мне было сложно дать определение, лучше не подходило ничего, но интуиция настырно говорила, что это важно. Словно само определение Вагнера в голове и есть часть мозаики, которую предстояло собрать. А так как альтернативой было размышление о собственной смерти, я послушно поддалась голосу разума. Вода уже совсем остыла, от чего тело покрылось мурашками, но я лишь лениво зачерпнула ее руками, щедро обдавая лицо. И пока вода собиралась у меня на кончике носа, капая в красную воду, я разглядывала свое отражение.

Вижу ли я в Вагнере Самсона сейчас? Да, так же как и пару часов назад, так же, как когда меня дергало в камере. В каждом вампире для меня навсегда будет отражаться Самсон. Но… пугает ли это меня сейчас? Ведь именно это я испытывала — страх, отвращение, ужас. Только когда Вагнер стал беспомощным — все это поутихло, но стоило ему применить внушение, как…

Я нахмурилась, проводя мокрыми ладонями по уже начавшим высыхать прядям. “Как” что?

Отражение дернулось от очередной капли, а глядя на меня своими красными глазами. Жажда кольнула желудок, когда я заметила блеск удлинившихся клыков в отражении.

Я моргнула, сгоняя неприятную картину.

Неприятную.

На этот раз она ушла быстро, оставляя лишь отражение моих уставших глаз на поверхности воды.

Ответ был простым и холодным, как и вода, в которой я сидела. Вагнер вдруг стал правильным, частью этого мира. Я перестала отвергать его существование, как и существование всех остальных вампиров. Я больше не боялась никого из них, потому что на самом деле знала, что ничего никто из них мне не сделает. Я принимала их жизнь и принимала, то, кем они являются.

Да, я никогда не произнесу этого вслух, но на самом деле я не ненавидела никого из них. Вампиры стали в моей голове кем-то вроде тараканов. Да, неприятно, да, хотелось бы не видеть их у себя дома, но они есть. Единственное существо, что меня пугало, единственное, что доводило до панического ужаса, заставляя сходить с ума и выворачиваться от страха, обвиняя во всех бедах вампирах, был не Вагнер.

Не его отражение довело меня до срыва.

Не в нем я видела Самсона.

Я не боялась чудовища, что убило моих родителей, больше нет. Я прекрасно понимала, что произошло и во мне не осталось и грамма ненависти — мне было просто все равно. Я знала, что не Вагнер убийца, он — орудие. И этого было достаточно, чтобы перестать его ненавидеть. Я не боялась и твари, что уничтожила мою жизнь — Самсон давно испарился, хоть и расхлебывать за ним придется очень и очень долго, но я понимала, что его больше нет. Я ненавидела, испытывала отвращения и боялась совершенно другого существа. В своем отражении я видела Самсона. Мое поведение и происхождение пугало меня.

Мои мысли доводили меня до паники и заставляли содрогаться от отвращения. Именно мои размышления. Например, о том, чтобы убить ребенка. Множество таких мыслей, что были совершенно естественны для меня сейчас, но абсолютно чужды Симе Жаровой. Я не боялась чудовищ — я боялась, что стала чудовищем сама.

Эта мысль далась мне настолько спокойно, что я просто поднялась и закуталась полотенцем, разглядывая то место, где еще недавно было зеркало. Нужно бы повесить, очень неудобно так. Не видеть, с кем ты имеешь дело.

Как назло, очень мало было изучено про механизм оборота в вампира. Конечно, в ПМВ велись исследования и на эту тему, я не сомневалась, но т.к они были не из разряда гуманных к самим вампирам, вряд ли мой отец что-то мог про них знать. Да и я сама столько лет пробыв там, как-то сильно не уходила в эту тему.

Потому что на самом деле никогда не планировала воевать с вампирами. Я изучала и искала пути для нашей совместной жизни, а не путь их уничтожения.

Потому что если бы я искала второе, стоило бы начать именно с этого. Прекратить их размножение путем оборота людей.

Но вряд ли в ПМВ все были такими, как я и мой отец. А значит, где-то в глубинах есть информация, которая сейчас была необходима, как воздух.

Мне было нужно знать, что конкретно могло передаться мне от Самсона и как сильно это могло меня изменить.

Как не странно, вернувшееся сознание оставалось на месте. Что удивительно, конечно, ведь пару минут назад мне объявили о моей смерти. Я все еще предпочитала думать об этом факте с приставкой “якобы”. Да, я не верила в это, да и кто в здравом уме поверит. В принципе меня заставила опешить не новость, а само ее наличие.

Кому-то было нужно в ПМВ, чтобы я была мертва. То есть как объект я особо и не мешала, пока не могла получить доступ к чему-то. Пугало именно то, что это кто-то обладал такой властью в ПМВ, что с легкостью отрезал меня абсолютно от любых источников информации. Оставался вопрос — зачем?

С одной стороны хотелось сейчас все бросить и рвануть в Москву. В конце концов если от меня что-то скрывают, значит там действительно есть нечто ценное. Поэтому буквально все чесалось оставить все и поехать. Да и повод был совсем не один.

С другой же… Может кому-то было нужно, чтобы сейчас существовал какой-то действительно сильный повод для меня оставить раненого Вагнера в одиночестве? Тогда этот кто-то сможет с легкостью до него добраться, ведь от вампиров тщательно скрывалось, в каком он состоянии. Это как раз было логично предугадать. Если Вагнер выживет — никто из его людей не узнает о случившемся.

Но тогда возникал другой вопрос — а почему он не может сейчас добраться до Вагнера? Если он вампир, как изначально я предположила, ведь их кровь так же ядовита для сородичей, как и моя, то мое отсутствие или присутствие ничего не решит — он просто не сможет попасть в дом. Если человек, то что мешает ему прямо сейчас прийти сюда? Я далеко не в лучшей форме, я инвалид чертов, опасности во мне сейчас — ноль целых ноль десятых.