Пока я учила вампира, как это, чувствовать, как человек, я и не замечала, насколько сильно становилась похожей на вампира.

И все хорошее, совершенное мной, вдруг как-то стало сереть.

Я хотела получить победу над Самсоном. Да я жаждала его поражения. И да, я была очень расстроена, что древний вампир так и не воспринял меня всерьез. Потому что хоть он и не играл со мной, но я играла с ним.

Я очень хорошо помнила всю горечь, что обрушилась на меня, когда я поняла, что в его схеме я, как и прежде, лишь разменная монета. Марионетка, чьи ниточки он дергает для того, чтобы развлечь единственного дорогого для него зрителя — Вагнера. Да, я помнила и облегчение, что пришло после, но горечь… Это сложно признать, но я ждала того, что Самсон примет меня, как своего врага.

Гордыня овладела мной, а когда все закончилась, ощущение собственной незначительности чуть не уничтожило меня.

Мой дядя был мертв много лет, но я поняла это лишь тогда, когда кусочки пазла перестали складываться в единую картину. Тогда я свалила все на внушение, затуманенный разум. Я вообще мастерски научилась оправдывать себя за эти года, но… Моя кровь была самой эссенцией против внушения. Ослабленная алкоголем, я, несомненно, поддавалась внушению, но если вспомнить… Вагнер не убил маленькую девочку, хотя многие сотни лет находился под внушением Самсона. Вампир, для которого тогда человеческая жизнь только-только начинала вдруг приобретать какой-то еще не очень понятный для него смысл, смог противостоять самого искусному манипулятору всех времен.

А я, что должна была, потеряв всех, ценить единственного оставшегося у меня близкого человека, даже не удосужилась ему звонить. С радостью съела все, чем меня пичкал Самсон и даже не задумывалась, почему мои теплые отношения с дядей вдруг скатились на нет.

Прежняя Сима никогда этого не допустила бы, но… Ведь к тому моменту не было уже прежней Симы?

Эгоизм стоял во главе всего. Мне важна была только я и никто больше.

Но, как не странно, во всем этом я умудрялась поступать хорошо. Как говориться, “без задней мысли”. Конечно, если попробовать проанализировать каждый мой поступок сейчас, постфактум, то можно и самое доброе приписать к какому-нибудь мотиву…

Вагнер тяжело сглотнул, а я поежилась от нехорошего ощущения.

Слишком мерзкого, чтобы быть правдой.

Но…

На языке осела горечь самообмана а я, не выдержав немого укора вампира, отвернулась.

Потому что анализируя постфактум любую добродетель можно превратить в зло.

Так быть может я никогда на самом деле и не понимала Вагнера, приписывая ему то, чего на самом деле он и в виду не имел? Быть может я, изучающая вампиров, за столько лет ничего и не поняла в них, кроме одного — они чувствуют острее и всегда движутся к своей цели?

Быть может Вагнер на самом деле мог любить меня?

И я снова вернулась в исходное положение. Чтобы не происходило со мной, было очень хорошо понятно — необходимо максимально сейчас избегать тему наших взаимоотношений с вампиром. Потому что любое достаточно эмоциональное потрясение вводило вампира в стазис, делая нас обоих легкой мишенью.

Но как этого можно было избежать, если самого Вагнера данный вопрос мучал долгое время? Да, вряд ли он забудет о том, что у него как бы убивают подданных — Вагнер достаточно человечный вампир. Но мы наедине, а единственное развлечение — разговоры.

На одно был расчет — когда мы доберемся, разговаривать не о деле станет просто некогда. А после уж как-нибудь разберемся.

Я задумчиво кинула взгляд на одинокую сумку с транквилизаторами. От панического страха перед неизвестностью сейчас, вдали от солнечного света, предметов веры и на полный желудок, почти ничего не осталось.

Пора было признать.

В конце концов, похоже, что у нас с Вагнером в запасе целая вечность.

Противная вонь ворвалась в нос. Я, поежилась и часто заморгала. По телу прошел спазм, а скулы свело от желания зевнуть. Похоже, что я задремала. Видимо устав копаться в себе, прилегла и отключилась. Долго проспать я не могла — иначе бы уже пришел проводник и поднял нас на уши. А тяжелый взгляд, что я чувствовала сейчас на своем лице, явно принадлежал не проводнику.

И, тем не менее, поезд не двигался. Не было слышно ни стука колес, ни свиста пролетающих мимо станций. Тишина вокруг вообще была не характерна для полного людей состава.

Холодная ладонь едва коснулась моей щеки, когда Вагнер подхватил лежащую на моем лице прядь и заправил за ухо.

Я открыла глаза и осторожно села, стараясь не смотреть на вампира.

— Тебе лучше? — спросила я, разглядывая влажные круги на столике, оставшиеся от сладкого чая, что я пила пол дороги, — Мы где сейчас?

Смятая простынь под моей ладонью противно прилипла к коже. Я подняла руку и замерла от удивления. Влажное пятно осталось на серо-белой ткани. Оно тянулось на всю лежанку, очерчивая мой силует.

Не могло же мне быть настолько жарко? Хотя это могло объяснить вонь — что-нибудь протухло от такой жары. Да вот только что, если никаких соседей по купе с вареными яйцами да запеченной курицей с нами не ехало.

А запах был уж очень знакомый. То ли спросонья, то ли от того, что голова трещала от жары, я не могла сообразить быстро, где уже его слышала.

Начавший было трезветь мозг словно впал в ступор — я практически чувствовала, как сложно дается каждому нейрону его движение. В обычное время меня бы это взбесило. Сейчас почему-то вовсе не беспокоило. Да вообще просто хотелось снова завалиться спать.

— Да, — прошептал вампир, но голос его звучал слабо и неуверенно.

Его беспомощность резала слух неприятно и криво, задевая все нервные окончания. Словно только что кровь из пальца взяли. Сначала это стягивающее ощущение а потом прорыв резкий. И щиплет весь день. Вот и сейчас щипало. Поскорее хотелось избавиться от этого чувства. Должен же Вагнер прийти в себя.

А у меня перед глазами плясали темные мушки. Я щурилась и пыталась проморгаться, привыкая к искусственному освещению, что сейчас почему-то казалось особенно резким. Одежда, прилипшая к коже, вызывала ощущения отвращения. Будто я в мусорке какой-то с бодуна очнулась, если честно. Во рту гадко, вкруг воняет, а я сама сплошный потный кусок дерьма.

— Мы приехали, — договорил Вагнер и тяжело выдохнул.

Я недоуменно посмотрела на вампира. Это что еще за новости? И сколько же я сплю? Как я могла прослушать, что кто-то пришел? — Я попросил дождаться темноты, — ответил на мой немой вопрос Вагнер.

Давно ли у нас расписание поездов можно изменить одним “попросил”? Но странно было удивляться — Вагнер — фигура известная, финансово обеспеченная. И не нужно показывать клыки и вставать с инвалидного кресла — достаточно позвонить адвокату, что транспортную компанию засудит за покушение на жизнь государя. Ну и вдобавок натравит все инспекции — не обеспечивают безопасность пассажиров неживого происхождения должным образом — по солнцу заставляют добираться. Так что и правда, удивляться особо было и нечему. Да и санитарку на них не мешало бы — вонь стояла, с ума сойти можно. — Ты спала, — начал Вагнер и замолчал, а я невольно посмотрела на него.

Лицо вампира перекосило, но заметив мой взгляд, он тут же выпрямился, надевая на себя маску невозмутимости. Нехорошее подозрение царапнуло горло, а скулящая жалость заискрилась в сердце.

— Проводник приходил? — спросила я, а Вагнер усмехнулся, глазами блеснул, да махнул рукой, мол “не важно”.

Строил из себя саму невозмутимость. А только глаза продрав замечать стала то, что сразу не увидела. Вагнер выглядел очень плохо. Хуже, чем был до того, как отключился. Пальцы на руках вампира дрожали, вены черные не сжимались вообще, а под глазами залегли синяки. Откуда они у вампира быть могут? Фиолетово-желтые, плохие какие-то. Да и на руках. И на лице то, что сначало затянулось, сейчас вдруг вскрылось снова да черной коркой покрылось. Даже не коркой — блестящим чем-то…