Странным было еще и то, что все то, что говорила знахарка не происходило. Уродец почти не двигался внутри, но и не просился наружу. Тера чувствовала себя лишь немного тяжелее и впереди был довесок, который мешал жить. Примерный срок подходил, из домов выползали люди и вплетали ленты в тонкие ветки деревьев, пели и молились. Многие после долгой зимы тоже выходили с довеском, который любили, наглаживали и хвастались всем прохожим. Прошел первый месяц весны, растаяли снега и вновь в ущелье выли, из спячки выползали драконы, а она сидела на скамейке и смотрела на радостного сына старосты. Вспоминала супруга.

Оба отвратительные мужланы, думающие только об одном. Тера уверена, что несколько беременных девиц тоже понесли от него, потому что о сыне старосты ходили разные слухи.

Герда вилась вокруг нее и смотрела пристально, словно ждала чего-то и первое время Тера боялась, что та вновь начнет выспрашивать про брата и кладбище, но нет. Девчонка, казалось, стала спокойнее, посетила шахты и посмотрела на обвал, который так и не убрали. Ее еще терзали сомнения, потому что ее маленький, тихий Кайя никогда бы не пошел в такое место ночью, но факты на лицо. Да и сосед брата говорил, что в последнее время тот стал слишком взволнованным и искал постоянно какой-то минерал. Герда даже записала название камня, но никто в деревне не знал о таком, точнее знали, но не представляли, какую магическую ценность он представлял. А сосед отказывался, не говорил, а после еще нескольких раз просто выслал им старые вещи и больше не отвечал. И тогда Герда плакала, почти всю зиму проплакала в подушку, над могилой матери и постоянно извинялась перед ней за то, что не уберегла. Глупого, маленького братца не уберегла.

Долго плакала, а потом слезы высохли навсегда, и она превратилась в призрак самой себя. Жила, пила и ела, относила на могилу матери корки хлеба, проклинала камень, название которого проговорить не могла и медленно умирала. Не верила, противилась, вновь плакала, не уберегла, не уберегла, но вновь мирилась с мыслью, которая претила и казалась навязанной, неправильной.

Отцу она поверила. Прислушалась к его словам, узнала Теру чуть лучше и поняла, что это был знак.

Когда один умирал, всегда рождался кто-то другой.

Это говорила им мама в детстве и потом говорил об этом Кайя. Говорил, что, когда человек умирал, его душа встречалась с Древними и те решали, достойна ли она перерождения. Брат был достоин. Потому что там, в огромном животе с белесым шрамом, в теле женщины, вызывающей в ней страх, жил ее маленький Кайя. Ради этого человечка, с его сердцем и душой, Герда поначалу терпела, а потом все больше проникалась симпатией к Тере. Она говорила так сладко, улыбалась и глаза у нее такие, как самые настоящие алмазы или небо, отражающееся на льду. Герде становилось спокойно, когда Тера рядом, когда смотрела и рассказывала что-то, она даже порой не понимала, что именно.

Рождение маленького Кайи все ждали с нетерпением и Герда каждое утро вставала на рассвете и проверяла Теру. Разговаривала с ней, помогала и отдавала свое одеяло, когда та ежилась от холода.

– Как хочешь назвать малыша? – спросила Герда и положила свою подушку на кровать, чтобы Тере было удобнее. У той сильно болела поясница, поэтому порой она становилась очень ворчливой, но Герда все понимала.

Трия говорила, что плохое настроение для беременной обычное дело. Как и голод, боли, потому что женское тело менялось, готовилось к появление нового человека. Странное поведение Теры мачеха так же оправдывала тем, что та рожала впервые и наверняка не понимала, что делать. Да и отец ребенка с ней некрасиво поступил.

С этим Герда согласна, потому что не понимала, как сын старосты мог отказаться от собственного ребенка и прилюдно оскорблять женщину, носящего его.

– Никак, – безразлично ответила ей Тера. Она невольно скривилась, когда Герда села близко, когда прижалась ухом к выпирающему животу и затаила дыхание. Девчонка бесила и если б не обстоятельства, то и от нее Тера избавилась бы. Такие мысли и желания тревожили, но постепенно она свыкалась с ними и уже не обращала внимание, потому что думать можно о чем угодно, а за дела всегда приходилось платить.

– Может, Айасель? Это по-нашему означает – солнце.

– Как хочешь, – пожала плечами Тера и скривилась от ноющей боли в низу живота. Кто-то изнутри ее трогал, пинался, чем сильно радовал Герду. Та улыбалась широко и гладила выпирающие ручки или ступни, смотрела Тере в глаза и вновь терялась. Находила себя и ощущала спокойствие, которые ей так требовалось.

К концу первого месяца весны у Теры немного опустился живот, и поясница заболела с удвоенной силой. Теперь Трия и Герда почти не отходили от нее, гонимые странной привязанностью к уродцу и беспокойством за нее. Сама же Тера не волновалась. Вряд ли роды больнее чем постоянные побои и инъекции дорого супруга, чем предательство подруги и единственного любимого человека. Все они заслуживали страдания, такие же, через которые проходила она. И когда Тера поймет устройство этого странного мира, найдет способы уйти из него обратно, она будет мстить. За каждой свой синяк и шрам, за каждый раз, когда оскверняли ее тело и унижали, за все те часы адской боли, которая вспыхивала в теле даже сейчас. С этой мыслью Тера засыпала и просыпалась, через сплетниц узнавала про этот странный мир и про земли, на которых жила. Информации катастрофически мало, потому что в Яме жили люди необразованные, которые дальше своей деревни ничего не видели. К редко приезжающим торговцам Тера не подходила, опасаясь продажи в рабство, потому что те поглядывали с интересом и некоторые даже подходили ближе, но не говорили. В такие моменты она чувствовала себя диковинным зверьком, выставленным на потеху публике.

Воды отошли ночью. Тера ощущала разрывающую боль, как по венам тек жидкий огонь и тихо молилась, просила, чтобы это прошло. Бегающая вокруг Герда лишь злила, потому что Тере не нужна холодная тряпица на лбу или успокаивающие слова, ей лишь хотелось освободиться от этого уродца внутри. Но уродец вновь все портил и не вылезал, лишь раззадоривал их.

Вы поплатитесь за ту боль, что я чувствовала тогда и ощущаю сейчас. Вы умрете в муках, каких нахожусь сейчас. Я вспорю вам живот от паха до груди, положу внутрь камень и зашью, заставлю ходить так на потеху мне. Вы будете страдать, а я потешаться.

Она думала об этом каждую секунду родов. Игнорировала слова знахарки и причитания Трии о том, что все давно уже должно было закончиться. Тера отмахивалась от помощи и кривилась, тихо выла на полную луну, которая медленно исчезала за горизонтом. Из камня никогда не появиться птица. Так думала Тера, когда тужилась, когда чувствовала чужие руки на своей промежности и буквально выталкивала из себя уродца. Освобождалась от бремени и вновь становилась собой. Одной и единой.

Уродец появился днем. К тому времени уже все были нервными, и знахарка даже предполагала, что ребеночек умер в утробе и его следовало вытаскивать силой. Герда кусала ногти, иногда плакала и гладила все еще большой живот, зовя ребенка, про себя зовя брата. Они все уже ни на что не надеялись, когда уродец появился. И Тера действительно надеялась, что он сдох там, что родила мертвое тело, которое сожгла бы незамедлительно и забыла об этом происшествии, как о страшном сне.

Но уродец закричал. Сипло, будто неуверенно, но он дышал, двигал ручками и очень громко кричал. Раздражал.

– Поздравляю, у вас здоровая и красивая девочка. Мы ее сейчас помоем и вам нужно будет ее покормить.

Кормить этого монстра не хотелось, как и смотреть на него. Измотанная, Тера лежала на жестком полу и тихо подвывала. Больше никогда через такие страдания она не пройдет. Никаких детей или других живностей. Никогда и ни за что. Никаких мужчин и детей.

Пока все занимались ребенком, она обтерла внутреннюю часть бедра влажной от пота сорочкой, неловко встала и, сняв одежду, легла на кровать прямо так. Закуталась в одеяло и закрыла тяжелые веки, ощущая подступающий тревожный сон и жгучее желание помыться. Но сейчас Тера слишком слаба для этого. Казалось, она задремала, потому что прикосновения Герды оказались неожиданностью, из-за чего она резко села и отмахнулась, хмуро смотря на женщин со свертком в руках.