Когда Ника накручивает себя до пульсирующей боли в висках, его фигура показывается на выходе. Облегчение греет сознание, он цел, невредим, возвращается к ней. И только когда опускается рядом, она понимает, что что-то не так. От него веет арктическим холодом, маска вернулась на лицо, словно никогда его не покидала. Она надеялась больше не увидеть его таким. Не злым, нет. О! Лучше бы он злился, ругался, кричал. Но он пуст. Как мертвец, которому не о чем волноваться, нечего чувствовать, нечего терять. Ему снова всё равно.

Она тянет пальцы к его руке у коробки передач, он сбрасывает её ладонь. Черты заостряются, на радужке практически чёрной не разглядеть эмоций.

– Ден, – тихонько говорит она, заглядывая ему в глаза. Не смотрит на неё, вперёд только, сосредоточил внимание на дороге. Хоть бы секунду ей уделил. – Денис, – зовёт Ника полным именем. Не отвечает, сжимает челюсти плотнее, ей кажется, ещё немного и услышит скрежет зубов. – Что случилось? Отец? Это он, да?

– Замолчи.

Она вздрагивает, но не слушается.

– Поговори со мной. Пожалуйста, – жалобно выскуливает последнее слово, сжимая кулаки. – Мы решим, обязательно решим. Я прошу…

Добивается своего – он оборачивается. На чёрном мелькает раздражение, боль, обида, ярость, а после вновь пустота. Необъятная, густая. Проникает в её ноздри, лёгкие, мешая дышать.

– Закрой свой рот. Ещё слово и я выброшу тебя, суку, из машины, – не угроза, обещание. Так не грозятся убить, так дают клятву.

Сердце колотится, грозясь оглушить. Она не понимает, что происходит, почему он это говорит. Замолкает, видит: Ден на грани. До взрыва остаётся один щелчок зажигалки, провода уже накалены.

Делает шумной вдох через рот, силясь подавить панику. Не выходит. Она верила, что всё у них наладится, смогут, преодолеют внешних и внутренних демонов. Что такого он мог выяснить, раз то вмиг сгубило недавнее тепло?

Она лелеет надежду на лучшее, пока они добираются до дома. Ден тронулся умом, если решил добраться за полчаса или угробить их к чертям собачьим. Он давит газ в пол, стрелка на спидометре стремится к ста шестидесяти. Ника суматошно хватается за ремень безопасности, позабыв о том, что застегнула его ещё в самом начале. У неё в горле образуется ком, растёт, пока не появляется тошнота от нахлынувших нервов.

Когда подъезжают к ограде, он резко даёт по тормозам, раздаётся громкий визг, от которого звенит в ушах. Дышит медленно, глубоко, закрыв веки. Она выходит первой, боясь оставаться с ним наедине в таком состоянии. Останавливается у входной двери, переминается с ноги на ногу и садится на ступеньку. Внутрь всё равно без ключа не попадёт.

Он приближается спустя минут сорок. Остывший, похожий на каменное изваяние. Бросает на неё короткий взгляд, от которого разом дохнут её мотыльки, их крылья обмерзают, не могут поддерживать полёт.

– Даю тебе четверть часа. Собирай вещи и уходи, – говорит спокойно, точно давно спланировал. Точно не было у них ничего. Ни поцелуев, ни стонов, ни нежных объятий.

Глаза увлажняются, но она не станет реветь. Не тогда, когда неясно, из-за чего он переменился. Поднимается, стараясь успокоить близостью, ласковым голосом, да хоть чем, но он отстраняется, отбивая её протянутую руку.

– Объясни, – собираясь с духом, шипит она, терпя давящее ощущение в глотке. – Я имею право знать, за что ты так со мной. Что изменилось?

Он усмехается невесело, судорога проходит по лицу, кадык дёргается.

– Если скажешь ещё что-либо, клянусь, я прикажу ребятам выставить тебя с голым задом. Где мать и дочь знаешь. Убирайся, – проходит мимо, словно они незнакомцы. Нить внутри неё натягивается и рвётся, мотыльки опадают иссохшими трупами к ступням. Её знобит.

Вот и всё, вот и нет у неё ничего. Или не было никогда. Он позволил находиться рядом, греться от его горячего тела, тёмной души. Захотел – приласкал, захотел – выбросил. Не лгал, когда заявлял, что тоже монстр. Монстр, как все они. И таковым его делал вовсе не вирус. Таковым он сам себя слепил.

В маминой квартире пусто, не слышно ни причитаний, ни детского смеха. Она не звонит Светке, потому что боится позорно разреветься в трубку, да и нет смысла её забирать пока заварушка не закончится. Ей в последнюю очередь хочется подвергать опасности дочь.

Ника поднимается с постели ближе к полудню четверга. У неё серые мешки под глазами, опухшие веки от пролитых слёз. Плакать уже не можется, слизистая иссохла. Её удивляет, как в организме ещё есть вода, неужто не вылилась вся, стекая по щекам на простыни? Она забывает есть, забывает пить. У неё в голове – мешанина из вопросов, на которые ответов нет. Что-то в здании компании случилось. И это «что-то» в корне изменило Дена, его к ней отношение.

Сначала ей кажется, что он обязательно остынет и перезвонит, хотя бы смс напишет. Но этого не происходит ни через час, ни через два, ни почти через сутки. Своё слово он назад брать не планирует.

Ей щемит за рёбрами, раздирает когтями нутро. То, что когда-то было мотыльками собирается из праха ломанных надежд в тварь, грызущую жилы. Она сворачивается плотным клубком, формирует образ, чтобы ползти по венам, достигнуть сердца, исколов плоть сталью чешуи. Чешуйки занозами вонзаются в артерии, в кровь проникает металлическая крошка. Та серебристыми частицами смешивается с алым, отравляя изнутри.

Она знала: будет больно. Но не думала, что это произойдёт так скоро. Что он перегорит старой лампочкой в подъезде, которую заменить некому.

Её пульс успокаивается, по горлу в желудок стекает горячий чай. Ника не замечает, как обжигает язык. Она далека мыслями от старой кухоньки. Там, с ним, всё ещё в машине. Всё ещё не может сделать ничего. Ничего, что могло бы поумерить его пыл.

Как бы погано не было, ей придётся подняться со дна бездны за его спиной, потому что это сейчас больно, душу рвёт на куски. А спустя полгода она прозреет, выяснится, что бездна – всего лишь яма на тропе, ведущей в будущее. Так часто получается: ты думаешь, что экзамен или очередное расставание трагичны, когда по сути то лишь ступенька на жизненном пути.

Бутерброд не лезет, пускай желудок уже скручивает от голода. Ника без энтузиазма пережёвывает хлеб с сыром, глотает, едва не давясь. Экран мобильного мигает, она подносит к уху телефон.

– Да, Макс, – голос хрипит, мозги похожи на вязкую субстанцию из-за недосыпа и истерики.

– Ты в порядке? – взволнованно интересуется он, точно замечая неладное.

Она усмехается. До «в порядке» ей далеко, где уж там.

– Ден меня выгнал, – сухо контактирует факт, помешивая ложкой остывающий чай.

Он кашляет на том конце провода, видимо, чем-то подавившись. Ника бы даже улыбнулась, если бы нашла в себе силы.

– Что значит выгнал? Погоди. Ты, наверное, что-то не так поняла.

Ей приятно его беспокойство.

– Макс, а как можно по-другому понять слова: «убирайся вон из моего дома»? – дома, жизни, сердца, души. Он выбросил её отовсюду, избавился, оставив догнивать, разлагаться на обочине. Глядишь, позже воротится посмотреть, не сдохла ли под гнётом глупых чувств.

– У вас же… всё было нормально вчера. Что изменилось? – ох, Макс, Макс, ей бы тоже хотелось знать.

– Если бы находилась в курсе дел, может, нам бы удалось обсудить, но он н-не рассказал, – говорит, запинаясь, потому что сложно вести об этом речь, тяжело произносить вслух то, что страшно прокручивать в голове. Сцена без того заела пластинкой. Лучше бы память сбоила старым царапанным диском, проку было бы больше. По крайней мере, для её нервной системы.

– Выходит, ты не у брата?

Она фыркает, звеня металлом о фарфор кружки.

– Выходит, что нет. Вам придётся справиться на вечеринке без меня, – неудачно шутит, закусывая розовую губу до крови.

– Что случилось? – шепчет он участливо.

Ника забирает волосы в хвост, ставит на громкую.

– Я настояла, чтобы он всё-таки поговорил с Ксюшей, – морщится она. – Поговорил. Из компании вернулся другим. Я не знаю, что он увидел или услышал, – чёрт, чёрт, чёрт! Слёзы всё-таки текут по побледневшей коже, которую уже саднит от избытка соли.