— Так.

Зато с Юсупкой дружба у него окрепла. Костя выпросил у отца пятиалтынный, купил бабок, они с Юсупкой сложились и стали играть в общую казну.

К весне они подкопили денег, наняли в половодье на пристани ялик на целый день и, прихватив самодельное ружье, пустились в «кругосветное путешествие», на которое отваживались только самые отчаянные из казанских юных мореходов. По пересекавшему город Булаку, который зиму и лето курился на дне оврага смрадными испарениями сточных труб, а весной преображался в полноводный канал, кругосветчики спускались в Казанку, по ней — в Волгу; по Волге — до залитых ею завокзальных лугов, где река в разлив прямиком достигала Казани. По многоверстной шири этого разлива путешественники возвращались в город, преодолев бурное течение под железнодорожным мостом.

Маршрут этот, верст в двадцать пять, едва не стоил жизни нашим искателям приключений. Их ялик над дамбой у волжских пристаней, гонимый сильным течением, налетел на скрытую под водой тумбу и опрокинулся — к счастью, в сторону дамбы, а не ее крутого откоса, где утопающие не достали бы ногами дна и упустили бы лодку. Дно оказалось под ногами, они успели вцепиться в борт ялика, кое-как его перевернули, вычерпали воду и даже спасли затонувшее ружье. До нитки мокрые, согрелись, работая веслами, и к вечеру подъезжали к городу с песней «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», счастливые избегнутой опасностью. Нечего говорить, что за дорогу Костя успел пересказать своему другу множество вычитанных из книг мореходных историй и приключений.

По счастью, ни тот, ни другой не подхватили простуды.

Вот этот-то Юсупка, по словам Половикова, бился и отдал жизнь за власть Советов в гражданской войне. А что Санька, повзрослев, очутился в лагере белогвардейцев, Костя не сомневался. Другого пути у таких зверенышей в те годы не было.

«Не твои бабки»… Но Саньке сам бог велел расти жадюгой, на то были свои причины, и время было другое. А зачем же сегодня эта милая девчушка, дочка таких симпатичных родителей, советских людей, заговорила вдруг Санькиными словами? Почему эти слова такие живучие? Было над чем задуматься. Пустой случай в глазах Пересветова вырастал в серьезнейшую педагогическую проблему. Барьер перед психологией индивидуалиста-собственника в душе ребенка должно воздвигать со дня появления его на свет, с пеленок, и никто, кроме родителей, делать это не в состоянии. Их упущения могут оказаться неисправимыми ни в детском саду, ни в школе. Попробуй-ка из кривого саженца прямое дерево вырастить!..

В первую же встречу с Владимиром Пересветов поделился с ним впечатлением от вагонной сценки. Тот выслушал отца и сказал:

— Тут лишь краешек проблемы, на кардинальное решение которой не хватит, может быть, жизни целого поколения. Одной пропагандой педагогических знаний среди родителей тут не возьмешь, хотя она, конечно, необходима в самых широких масштабах.

— Давно бы надо макаренковское письмо к родителям миллионными тиражами переиздать, — прервал его отец. — Подумай, я его только в собрании сочинений нашел, в четвертом томе. Да самый факт, что я его до сих пор не читал, — это я, историк, журналист, а теперь и писатель! — уже сам по себе говорит, в каком забросе у нас до сих пор педагогика!.. Что же спрашивать с рядового читателя?

— Педагогические знания должно прививать будущим отцам и матерям со школьной скамьи, но и это в конечном счете ничего не решает. Нужно научить людей подниматься всегда, когда это необходимо, с привычной для нас эмпирической основы житейского мышления на научную ступень. Каждый должен привыкнуть сверять свой личный, семейный, групповой опыт жизни с опытом и выводами всего человечества, зафиксированными в науках, в педагогике в частности. Наука должна войти в повседневный семейный обиход, как она входит теперь на завод, в любое производство. К этому нас рано или поздно приведет все движение к коммунизму, но на передний план, естественно, выступает школа.

— Словом, ты меня переадресовываешь к Дмитрию Сергеевичу Варевцеву. Кстати, они с чего конкретно думают начать перестраивать школьное образование?

— Кажется, уже договорились с одной из московских школ. В принципе им разрешено экспериментальное преподавание математики и русского языка в младших классах начиная с первого. Сказали: «Апробируйте любые программы и методы, только чтоб не калечить детей, за это взгреем».

— Как же они собираются преподавать?

— Детально я с их планами не знакомился. В общем, попытаются развивать у малышей самостоятельность мышления, начатки рефлексии, привычку к самооценкам, к сомнениям в легких и очевидных на первый взгляд ответах, к обнаружению и разрешению противоречий. Начинать обучение с наглядно знакомых детям вещей, как это практикует традиционная педагогика, они отказываются, не желая примитивно дублировать обыденную жизнь, питающую мышление эмпирическое. Вместо этого хотят давать ребятишкам сразу общие понятия, позволяющие разбираться в сути вещей, в противоречивости явлений, в причинах и закономерностях развития. В математике, например, предполагают начать не со счета и не с цифири, а с понятий о величине — «больше», «меньше», о равенстве и неравенстве, о множествах… То же с записью математических действий: сперва буквенная — а, б, икс, игрек и прочее, и лишь потом цифры.

— Алгебре учить раньше, чем арифметике?

— Нечто подобное, но самым начаткам алгебры, конечно.

— Любопытно! Ну а с русским языком как?

— Тоже начнут с понятия: что такое «слово»? Каковы его роль и значение? Со смыслового и звукового анализа слова, с его грамматического состава; записывать будут сперва не буквами, а фонетическими знаками, обозначениями частиц, из которых слово состоит. Конечно, все это преподаваться будет с учетом психологии детского восприятия… Да ты поговори лучше с самим Митей, если интересуешься. Он сейчас, правда, сильно занят, но вот переедете в город, я его к вам как-нибудь затащу.

К весне очередь на комнату еще не подошла, и владельцы дачи любезно предоставили Ирине с мужем на лето «стеречь» их московскую квартиру, на четвертом этаже дома с балконом, выходившим на Садовое кольцо. С этого балкона супруги смогли наблюдать шествие участников Всемирного фестиваля молодежи. Не стерпев, они спустились вниз и влились в толпу, кликами восторга сопровождавшую длинную вереницу празднично украшенных автомашин с разноплеменными делегациями. В машину негритянской делегации Ариша бросила букет цветов, заслужив в ответ серию воздушных поцелуев…

В годовщину хиросимской трагедии, 6 августа, вечером они пришли на грандиозный траурный митинг участников фестиваля. Сотни факелов над головами несметных толп напомнили Косте берлинские митинги коммунистов при факельном освещении, которые он посещал с Флёнушкиным в догитлеровской Германии 1927 года. Полмиллиона участников фестиваля почтили память жертв американского варварства. «Не бывать атомной войне!» — провозглашали лозунги на транспарантах. От имени оставшихся в живых и от имени павших выступила японская девушка, пережившая ужасы Хиросимы…

В «чужой» московской квартире жила с ними этим летом и Мария Ивановна. Старушка спокойная, безобидная и очень трудолюбивая, она все кухонные заботы взяла на себя. Вот только ходить за продуктами по магазинам ей было трудно, эту обязанность поделили между собой супруги.

С Константином его теща подружилась. В минуты досуга она охотно делилась воспоминаниями о своем прошлом. Семейная история людей, с которыми жить, не интересовать его не могла, к тому же в нем продолжал жить историк.

При нэпе Аришин отец не утерпел и в последний раз проявил «частную инициативу»: организовал контору, которая принимала заказы на книги и высылала их наложенным платежом. Просуществовав несколько месяцев, она сдала свои дела государственному учреждению «Книга — почтой».