Пересветову надо было возвращаться на работу, но благожелательная к его творческим начинаниям дирекция издательства еще раз продлила ему отпуск за его счет. На перепечатку и правку ушло около месяца. Сын и дочь прочли рукопись; Наташина оценка была восторженной. Владимир более сдержанно заметил, что главные достоинства вещи, по его мнению, искренность и тот заряд идейности, какой в ней заключен:

— В таком заряде больше всего нуждается молодежь. В пропаганде высоких идей.

Константин Андреевич окончательно решил, что им написан роман, и выбрал название — «Мы были юны». Позвонил Исаковскому, что завершил работу, отрывки которой лет десять тому назад ему читал, и попросил совета, в какое издательство ее направить. Тот посоветовал обратиться сначала в комиссию по работе с молодыми и начинающими писателями, созданную при Союзе писателей. Если они одобрят, это облегчит прохождение рукописи в издательствах. Михаил Васильевич выразил сожаление, что сейчас у него нет времени ознакомиться с ней самому:

— Надеюсь, издадут, тогда прочту с интересом. Можете сказать в комиссии, что я вам рекомендовал к ним обратиться. От души желаю удачи!

Пересветов поблагодарил и повез свое творение в Союз писателей с просьбой о рассмотрении. Секретарь комиссии оказался в отъезде, обещали передать ему рукопись, как только он вернется.

Недели через три позвонили, что Константин Андреевич может приехать ознакомиться с отзывом.

В обширном палисаднике перед старинным особняком на улице Воровского, бывшей Поварской, описанным в «Войне и мире» как дом Ростовых, на невысоком пьедестале восседал изваянный в скульптуре великий писатель, с чьими героями каждый из нас, будто с живыми людьми, свыкался с отроческих лет. Не без волнения Пересветов поднялся по ступеням лестницы, по которым взбегал приехавший домой молодой офицер Николай Ростов, а следом несмело вышагивал его смущенный приятель, не замеченный хозяевами в сутолоке радостной встречи Василий Денисов, будущий герой Отечественной войны 1812 года. Вот здесь кинулась к брату Наташа (повисла у него на шее, болтая ногами, как почему-то запомнилось, хотя в тексте романа этого нет); вот тут Коленька обнял плачущую от счастья мать.

В сердце Константина шевельнулось чувство благоговения, с каким он когда-то переступал порог Института красной профессуры. Примет ли его на этот раз в свои ряды совсем новая, незнакомая среда? Припомнилось, что в двадцать восьмом году случай свел его однажды в редакции «Известий» с Алексеем Максимовичем Горьким, только что вернувшимся из Италии; отнимать у него время разговором о своих юношеских «грехах в области изящной литературы» Пересветов постеснялся, дело ограничилось формальным знакомством.

Молоденькая секретарша, чересчур серьезная на вид, направила его к председателю комиссии по работе с молодыми писателями Павлу Алексеевичу Буланову.

В небольшой комнате с двумя окнами, раскрытыми на залитую умеренно жарким сентябрьским солнцем улицу Герцена, сидели, углубившись в бумаги каждый за своим столом, трое. На вопрос «Кто здесь товарищ Буланов?» поднялся с места один из них, сухощавый, в белоснежной рубашке с засученными по локоть рукавами. Светло-серый пиджак висел на спинке его стула. Короткая узенькая бородка пепельного цвета и усики не ввели Константина в заблуждение. «Вдвое моложе меня», — подумал «молодой писатель» о председателе комиссии по работе с молодыми. Двое других выглядели не старше.

— Вы нас удивили, написав роман, — любезно заговорил Буланов, пожимая руку посетителю и усаживая против себя за стол возле окна. — О Пересветове мы имели представление, но лишь как о публицисте.

Другие тоже встали и подошли знакомиться. Рыжеватый, с лысиной, был в коричневой пиджачной паре; на другом, полном брюнете с бачками, пестрая рубаха, вся в кружочках и абстрактных чертежиках, спускалась без пояса поверх брюк.

— Рукописей от начинающих к нам поступает немало, — говорил Буланов, — но, как правило, очень слабых, и вдруг почти готовое произведение! (Это «почти», пойманное на лету Пересветовым, слегка его царапнуло.) Лично я рукопись не читал. Я детский писатель, — мимоходом добавил Павел Алексеевич.

— Я старался писать безотносительно к возрасту, то есть на все возрасты, не исключая школьного, — заметил Пересветов и спохватился, не прозвучат ли его слова самонадеянной похвальбой.

Ему дали рецензию, сказав, что он может взять ее с собой, Константин попросил разрешения сначала прочесть ее здесь.

«Роман Пересветова «Мы были юны» произведение самобытное, написанное с талантом на фактах, взятых явно из жизни», — читал он первые строки. Рецензент сравнивал этот роман с книгами Степняка-Кравчинского, которыми зачитывалась русская демократическая молодежь конца XIX — начала XX века… Хотя Константин печатался далеко не впервые, но сейчас у него захватило дух. Он чувствовал себя кем-то вроде студента-заочника, приехавшего в столицу из глухомани, — и вдруг такой успех?! Лестные слова, какие профессиональный романист благодушно пропускает мимо ушей, повергали его в состояние повышенной экзальтации. Это было второе рождение литератора.

Критические замечания оказались второстепенного значения. Совет рецензента убрать некоторые общеисторические пояснения, вкрапленные в текст, Константина даже обрадовал, он вносил их не столько по соображениям сюжета, сколько ради страховки, чтобы его, историка, не упрекнули в неполноте освещения событий в стране.

Пока он читал отзыв, Буланов куда-то вышел, а вернувшись, сообщил, что есть указание секретаря правления Союза писателей переслать роман на рассмотрение издательства, и стал составлять черновик отношения для подписи в секретариате.

— Хотите поговорить с рецензентом? — спросил он. — Я вас соединю…

Позвонив, он передал трубку Пересветову. Рецензент тепло его приветствовал и пожелал рукописи «зеленой улицы».

— Над ней вам еще предстоит поработать, но это уже редакционные мелочи, в издательстве вам помогут. А в основном вещь сделана.

Буланов дал Пересветову письмо секретариата правления Союза писателей к директору издательства с просьбой срочно рассмотреть роман и в случае одобрения издать к 40-летию Октября.

Директор издательства и заведующий редакцией художественной прозы, у которых он побывал на следующий день, оба известные литераторы, благожелательно приняли нового автора. Ему обещали направить рукопись, которую он принес в двух экземплярах, двоим рецензентам. На рецензирование уйдет примерно месяц времени.

— Месяц?.. Почему так долго?

— Бывает, рецензенты и дольше держат.

Делать было нечего. В чужой монастырь со своим уставом не ходят.

Неожиданно позвонил Павел Алексеевич Буланов и дал гостиничный номер телефона приехавшего в Москву писателя, члена редколлегии одного из краевых литературных журналов, недавно созданного на юге страны.

— Он услышал о вашем романе и очень им заинтересовался.

— Но у меня ведь материал не южный?..

— Ничего, дайте им экземпляр, пусть прочтут. Что вы теряете? У них в редакционном портфеле не хватает объемистой вещи. Кто знает, авось примут вашу и напечатают. Заодно, может быть, и мне экземплярчик завезете? Я долго не задержу.

Константин так и сделал: созвонившись с приезжим, свез ему экземпляр, другой Буланову. «Ни в один из московских журналов обратиться мне все-таки не посоветовал», — размышлял он, возвращаясь домой.

Месяц ожидания издательских рецензий казался Пересветову годом, тем более что он удлинился еще почти на целый месяц. Хуже всего, что, перечитывая страницы машинного текста, Константин начал обнаруживать мелкие изъяны, которые почему-то выпадали из поля зрения в рукописных тетрадях. Теперь это волновало вдвойне: в издательстве каждое лыко могут поставить в строку. Зачем он поторопился? Надо было дать рукописи вылежаться, внимательно вчитаться в каждую фразу. Поймут ли, что огрехи эти пустяковые, что не в них суть? Вдруг огулом забракуют?..