Посетил он и чудом уцелевший деревянный дом, где помещался перед арестом реалистов-кружковцев их «фаланстер», полулегальное общежитие… Окраинная улица, где стоял дом Лесниковых, в котором они с Олей пережили столько счастливых дней, где росли их дети, была начисто сожжена зажигательными бомбами в первый же налет фашистской авиации. На месте дома не торчало даже трубы, бездомные соседи разобрали кирпичи на постройку временных убежищ. За два с лишним года пепелище заросло бурьяном, и Константин Андреевич унос на полах шинели целую гирлянду репьев.

Война безжалостно коверкала, мяла и тасовала людские судьбы. Всенародная беда влекла за собой повсюду уйму всяких бед, настигавших каждую семью.

В семье Пересветовых беды начались уже в первую военную зиму. Наташе предстояли роды; надежды на уход за ребенком возлагались на бабушку Марию Николаевну, а ее скосил непривычно суровый уральский климат и тяжести жизни в эвакуации. В начале сорок второго года она сильно простудилась и умерла, не дождавшись появления правнука на свет.

Роды у ее внучки прошли не совсем благополучно. Мальчик сначала был так слаб, что опасались за его жизнь, и только Наташина молодость и здоровье спасли его: в состоянии крайнего изнурения она не потеряла материнского молока и кормила своего первенца Сашу грудью в самые критические для него недели.

В довершение бед свалилась с ног, подхватив воспаление легких, Ольга. Не оправившись как следует, вернулась в цех, производивший снаряды в продуваемом сквозняками барачном помещении, и вторично застудила себе грудь, на этот раз очень серьезно.

В письмах к отцу Наташа старалась не вдаваться в подробности, он угадывал суровую правду в ее скупых строках и сильно тревожился. Он чувствовал, что ему на фронте легче живется, чем его родным в глубоком тылу. Труднопереносимый парадокс.

Повидать их, пока они на Урале, было невозможно, любой краткосрочный отпуск при тогдашнем состоянии железнодорожного транспорта был бы просрочен. От Владимира отец получал изредка треугольнички без марок по полевой почте; окончив в начале войны артиллерийские курсы, тот воевал в артиллерийских частях.

В 1943 году Ольга с Наташей и внуком вернулись наконец в Москву. Для свидания с родными Константину Андреевичу дали отпуск, и он двое суток побыл дома.

Радость встречи омрачалась затянувшейся Олиной болезнью. Она резко похудела, сошел с лица красивший ее румянец; кашляла, мучилась одышкой. И все же — шутка ли свидеться после такой долгой разлуки! — они не могли наговориться.

Константин внешне почти не изменился, а Наташа выглядела измученной и похудевшей. Предвидя все это, он захватил с собой в Москву для родных несколько консервных банок с мясной тушенкой и сэкономленным из офицерского пайка сливочным маслом. Безоблачную радость всем доставлял своим щебетаньем только Сашок. К полутора годам мальчик выправился, щечки порозовели. Новоиспеченный дедушка брал его, как некогда Наташу, под мышки и «на качелях» подкидывал к потолку, так что внук повизгивал от восторга.

От Владимира месяца три не было вестей, но как раз при Константине в Москву пришло его письмо, переадресованное Ольге с Урала. Он только что вышел из госпиталя после ранения в плечо, о котором «не хотелось писать, пока рука не заработает». Теперь он опять в строю, — «движемся на запад»…

— Подозрительно, что в письме опять ни слова о Дине, — заметила Ольга. — Боюсь, что у них дело идет к разрыву.

Женщины показали Константину письма его сестры Людмилы на московский адрес, сбереженные соседями по этажу. Со времен ленинградской блокады о ней ничего не было известно. Письма принесли печальную весть о кончине Елены Константиновны, не перенесшей блокадных лишений. На Люду обрушилось и новое несчастье — извещение, что ее сын пропал на фронте без вести. Муж ее умер еще перед войной.

Она так и осталась бы в горестном одиночестве, если бы не случайная встреча в осажденном Ленинграде с Федей Лохматовым. И на этот раз, как при их первой встрече в 20-х годах, Федор был ранен; на Ленинградском фронте взрывом мины ему оторвало ступню. Старая привязанность взяла свое, и они с Людой поженились.

При расставании Ольга спросила мужа: как он думает, когда же союзники откроют второй фронт в Западной Европе? Или ограничатся показными военными действиями в Африке и на итальянском юге?

— Помнишь в Пензе в девятнадцатом году куплетиста Фелицатова? — вместо ответа спросил Константин. — Как он в цирке изображал американского президента:

— Да, история, видать, повторяется. — Ольга не без горечи усмехнулась. — Любители чужими руками жар загребать. Ну да дело к тому идет, что мы и одни, без них, справимся.

— Посмотрим, время покажет…

…Летом сорок четвертого Пересветов по заданию политотдела армии приехал в один из штрафных батальонов на передовой линии. Среди штрафников он неожиданно встретил бывшего своего одноклассника по Казанскому реальному училищу.

Сорок с лишним лет тому назад Санька Половиков, сын владельца каретной мастерской, был тщедушным костлявым мальчишкой с редкими волосенками на голове и бесцветными выпуклыми глазами. Уродливо разросшийся зуб у него по-прежнему выдавался из-под верхней губы.

Приглядевшись, узнал Костю и Половиков. Нельзя сказать, чтобы они обрадовались встрече, дружбы между ними в училище не получилось. По словам Половикова, до армии он служил в советских хозяйственных учреждениях, а в армии — по вещевому снабжению. Попав в окружение на фронте, пристроился к одной вдове в «зятьки» и скрывался у нее от оккупантов; по освобождении Белоруссии его обвинили в дезертирстве и направили в штрафной батальон.

Он стал было просить Пересветова вступиться за него и вызволить из штрафников, но тот пожал плечами:

— Из штрафников вызволяет только честное участие в бою. — Он спросил: — Юсупку помнишь? Что с ним сталось, не знаешь?

— Пришили твоего Юсупку, — сквозь зубы процедил Половиков, не глядя на Костю и обводя взглядом окружающих. — Еще когда Колчак на Казань наступал.

— Ну?.. Он за красных воевал?

— За красных.

— А ты в гражданской войне участвовал?..

В это время штрафникам вносили ужин, собеседникам пришлось посторониться, и Половиков, воспользовавшись возникшим в бараке движением, откозырнул Пересветову и поспешил за миской.

Не встреча с Санькой сама по себе, а воспоминание о крепыше-татарчонке, с которым Костя дружил, взволновало его. «Стало быть, совсем короткая жизнь была у Юсупки, — с грустью думал он. — Не при содействии ли Саньки его «пришили» в восемнадцатом году?» В царское время Юсупка работал в каретной мастерской Санькиного отца, а Костя с отцом-студентом жил в соседнем доме.

Владимир возвратился домой в конце сорок пятого года, после капитуляции Японии. Переписка с женой у него во время войны заглохла, но он все еще надеялся повидать Дину и с ней объясниться. Однако ее родители приехали из эвакуации без дочери, а от нее Владимиру пришла просьба выслать согласие на развод. Он, разумеется, выслал.

В Москве он вернулся к занятиям в аспирантуре, теперь уже в МГУ. Бывшие однокурсники узнали (сам он никого не расспрашивал), что Динин новый муж человек пожилой, профессор географии, в прошлом сослуживец ее отца. В Сибири он обзавелся домиком с усадебным участком; молодая хозяйка прилежно трудится в саду и на огороде, отказавшись от продолжения философского образования и заодно от поступления на службу.