Узнав от Варевцева день открытия семинара в Харькове, Пересветов съездил в кассу предварительной продажи и, отстояв в очереди, купил билет на вечерний поезд. Дмитрий Сергеевич выехал в Харьков днем раньше; его жена по телефону посоветовала Пересветову позвонить известному психологу, академику: он выезжает, кажется, сегодня, с тем же вечерним поездом. Перспектива побеседовать в дороге с одним из главных докладчиков соблазняла. Сын академика ответил по телефону, что отец приедет на Курский вокзал прямо из института; никто из домашних его не провожает, номер вагона они не знают. Он, вероятно, перед отходом поезда будет прогуливаться на платформе.

— Как его узнать?.. Он в коричневой кожанке. Да вы его узнаете по шевелюре. — В голосе сына почувствовалась улыбка.

В пассажирской сутолоке на платформе Пересветов без особого труда отыскал глазами представительную фигуру в темно-коричневом замшевом полупальто с меховым воротником, с копной седеющих волос вместо шапки.

На лице ученого выделялись, точно наклеенные, седые брови необыкновенной густоты. «Этот портретик прибережем для повести», — с внутренней усмешкой подумал Пересветов, вспоминая практику бунинского Арсеньева. Подойдя, он отрекомендовался и объяснил, что в повести намеревается затронуть тему о школьных экспериментах.

— Что вам даст присутствие на семинаре? — услышал он в ответ. — Скучать будете. Мы едем толковать о вещах сугубо теоретических.

— Писать я собираюсь, конечно, о людях, — возразил Константин, да ведь как о них писать, не зная, чем они занимаются?

— Ну что же, поезжайте, послушайте.

Пересветов сказал, что читал кое-что из педагогической литературы и не думает, чтобы ему предстояло скучать. Разговора, на который он рассчитывал, однако, не вышло, ехали они в разных вагонах.

Утром на платформе вокзала в Харькове Константин увидел, как встречавшие академика брали из его рук толстый портфель. Один из харьковчан узнал писателя по портретам в книгах; о его приезде Варевцев предупредил.

В вестибюле гостиницы «Харьков», куда гостей доставили на такси, за те полчаса, пока выписывали квитанции на номера (перед барьером толпилось до сотни командированных на различные совещания и съезды), Пересветов успел перемолвиться с одним из руководителей экспериментальной школьной лаборатории, профессором математики.

— Не первый год мы существуем уже не на птичьих правах, как это было вначале, — говорил он писателю. — Давно оформлены решениями президиума Академии педнаук и соответствующих организаций в Харькове, а все еще пребываем как бы на задворках Приезжал недавно из Москвы замминистра просвещения, мы надеялись ознакомить его с нашей работой: все-таки у нас снимался учебный фильм и так далее. Говорят, про нас он спрашивал, но в облоно решили иначе: «Что мы вас повезем какой-то сарай показывать?» И повезли в превосходно оборудованную среднюю школу номер один, лучшую в Харькове. А к нам он ни ногой.

В очередях у барьера об интересах участников семинара хлопотала интеллигентного вида красивая девушка с черными кудряшками.

— Это наша Элечка, — пояснил он, — одна из лаборанток, преподавательница русского языка.

— Ваш номер на четвертом этаже, — сказала она писателю, возвращая его паспорт с вложенной в него квитанцией. — Вы извините, пожалуйста, одиночных номеров у них не осталось. Ничего, если вы поживете вдвоем с одним из наших товарищей?

— Конечно, отчего же!

В номере он застал белесого лицом невысокого мужчину лет тридцати пяти, с рыжеватым пухом на щеках и верхней губе, заботливо расставлявшего на стеклянной полочке над умывальником мыльницу, стакан с зубной щеткой, коробку с порошком. Возле одной из кроватей, застланных белыми покрывалами, лежал на кресле туго набитый желтый портфель, на столе пачка свежих газет и несколько брошюр, на стуле стоял раскрытый чемоданчик. Свой чемодан Пересветов поставил в шкаф, не раскрывая.

Сосед, по фамилии Бахрамов, оказался разговорчивым молодым ученым из крупного центра в Средней Азии, где ведет курс психологии в вузе, мечтая создать там под своим руководством психолого-педагогическую лабораторию по образцу московской и харьковской. Об академике и других докладчиках на семинаре отзывался восторженно, особенно о Дмитрии Сергеевиче, который в недавние годы курировал его работу над кандидатской диссертацией в аспирантуре педагогического института в Москве. Этим людям, по его убеждению, принадлежат «исторические открытия» в области педагогической психологии. Направление и результаты их экспериментов, несомненно, определят будущее нашей средней школы, пусть пока еще очень отдаленное, говорил он. Но первые достижения уже есть, они внедряются в практику преподавания!..

Семинар открывался в одиннадцать, а было уже десять тридцать. Наскоро перекусив в буфете, этажом ниже, они направились в расположенное невдалеке от гостиницы здание харьковского университета.

Участников семинара ожидалось из разных городов человек тридцать — сорок, но кроме них в аудиторию, плотно заставленную партами и стульями, набилось до сотни студентов и студенток, жаждущих послушать доклады и выступления. Молодежь толпилась и в дверях, и в коридоре перед ними. Руководителей семинара пропускали к столу президиума, почтительно сторонясь. В толкучке Пересветов потерял своего спутника; кое-как ему удалось примоститься между рядами парт на стуле, который уступили двое сидевших на нем юношей. Почти у всех в руках были блокноты, тетрадки. Приятная учебная атмосфера аудитории напомнила Константину Андреевичу далекие студенческие времена. Он был очень доволен, что принял приглашение Варевцева.

…Три дня работал семинар, и интерес к нему не остывал ни у его участников, ни у студентов. Академик напрасно думал, что писателю скучно будет слушать. По примеру юных соседей он держал на коленях раскрытую тетрадь и сокращенно записывал, что ему казалось главным или не совсем ясным.

Что такое учебная деятельность? В чем ее сущность как научной психолого-педагогической категории? Этот вопрос оказался в центре обсуждения, тогда как Пересветову раньше даже в голову не приходило им задаваться. Разница между трудом с целью производства и трудом учащегося с целью приобретения знаний, казалось, ясна сама собой, к чему тут еще поиски каких-то скрупулезно точных определений? Однако докладчики и ораторы настойчиво их искали, спорили о мельчайших оттенках формулировок. Особое оживление внес в аудиторию Варевцев, выступивший вслед за академиком и заявивший: «У нас нет учебной деятельности» Спрашивалось, чем же в таком случае занимаются в школах? «Не схоластика ли все это?» — думал Пересветов.

При ближайшем рассмотрении столь решительно высказанный парадокс оказывался не лишенным оснований. Не всякую познавательную деятельность участники считали учебной, не всякое обучение — учебной деятельностью. Если ученик решил задачу, говорили они, но не приобрел от этого умения решать другие такие же и они способны ставить его в тупик, то его труд учащегося над этой задачей еще не явился для него учебной деятельностью. В ней важен не сам по себе ближайший результат, а те изменения в личности учащегося, какие она вызывает. Учебной для человека его деятельность становится лишь в том случае, если осознанной ее целью и результатом является самосовершенствование, развитие способностей и самого учащегося, в конечном счете — гармоническое формирование его личности.

Дмитрий Сергеевич просил не толковать его слова об отсутствии у нас учебной деятельности буквально: в какой-то степени ее зачатки есть, они и в прошлом были, поскольку всякий труд чему-нибудь да учит человека, прививает ему какие-то навыки. Но при капитализме буржуазия, живя за счет отчуждения способностей рабочего в свою пользу и страшась роста его классового сознания, заинтересована не в гармоническом развитии, а в подавлении его личности. Социализм впервые в истории начинает создавать условия для расцвета подлинной учебной деятельности людей, хотя у нас еще много преград для полной ее реализации. Например, необходимость в спешной подготовке технических кадров, зачастую против нашего желания, ведет к их узкой специализации в ущерб общекультурной подготовке; молодым нашим гуманитариям, наоборот, часто недостает технических познаний; отсюда возникновение таких, на взгляд Варевцева, идейно пустопорожних дискуссий, как недавняя между «физиками» и «лириками».