— А что вы считаете главным у Макаренко?

— Принцип воспитательной работы в школе через ученический коллектив, — отвечал Долинов.

— То есть самовоспитание учащихся?

— Можно и так сказать, но самовоспитание под руководством учителя, разумеется, взрослого воспитателя. Он направляет работу учеников, исправляет их промахи, в то же время старается по возможности ни одного серьезного воспитательного мероприятия не проводить в обход ученического коллектива. У нас широко популяризуется опыт Василия Александровича Сухомлинского, директора павлышской средней школы на Украине. В его методике главное — непосредственное нравственное влияние учителя на учащихся, индивидуальная работа с каждым, личный пример учителя. Однако любая воспитательная мера еще эффективней, когда проводится через ученический коллектив, с вовлечением школьников в организованное коллективное действие, воспитывающее сильнее словесной дидактики. Цель, разумеется, одна, к ней с разных концов ведут оба пути, они перекрещиваются, а на практике один — силою вещей все-таки выдвигается сейчас на первый план. Какой из двух? По-моему, работа через ученический коллектив.

— Вот на этом мы с Леонардом Леоновичем сошлись, — сказал Федор. — Встретились в гороно, ожидая приема у завотделом школ-интернатов. Сухомлинского превозносят по заслугам, но нельзя же им затенять фигуру Макаренко.

— Не все вопросы интимной жизни ученика позволительно выносить на обсуждение коллектива, — продолжал Долинов. — Тут Сухомлинский прав, он писал об этом. Тут нужен такт. Однако мы обязаны считаться с реальностью сегодняшнего дня. Посудите сами, могу ли я, принимая сейчас интернат, поставить главную ставку на проведение гуманнейших идей Сухомлинского сорока двумя моими педагогами? Все ли они подготовлены для этого? Очевидно, требуется время, да еще вопрос, удастся ли всех переучить в нужном направлении. Нужны новые, молодые кадры. Провести же организационную работу с ученическим коллективом я могу немедленно, а уж на почве этого потом и все остальное. Выбор, с чего начинать, для меня ясен. Очевидно, и в масштабе страны разбудить общественную активность школьников, развивая их самоуправление и соревнование, можно быстрее, чем переучить трехмиллионную массу учителей работать по Сухомлинскому, на что требуются годы и годы. Кстати сказать, у Федора Васильевича его эксперимент не сторонники методики Сухомлинского сорвали, а противники вообще всяких новшеств и перемен, привыкшие работать по старинке. «Шкрабы», словом. Школьные консерваторы. Они, я думаю, и Сухомлинского не очень-то почитают.

— Почитают, — возразил Лохматов. — На словах они и Макаренко почитают. Поговори с ними, так они «в принципе» за все новое, современное, только сами пробовать его не хотят, ждут, пока им другие разжуют да в рот положат. Или зубы на нем сломают… Ты, Костя, здесь, в Москве, Леонарда Леоновича из поля своего зрения не выпускай. Потолкуй с ним, он сочинения Макаренко и Сухомлинского назубок выучил, а я ведь больше с практической стороны к ним прислонился.

— Не слушайте его, Константин Андреевич, он прибедняется. Я еще только впервые берусь за интернат, а он…

— А он уже на одном интернате обжегся, хотите вы сказать? — подхватил его реплику Федор.

— Все мы на чем-нибудь обжигались, не в этом суть… За битого двух небитых дают.

— А где вы раньше работали? — спросил Пересветов Долинова.

— Воспитателем в Нахимовском училище, в одном из южных городов. Я пединститут окончил, в училище историю преподавал. А заодно еще гимнастику.

— Вот тебе, Костя, и родная душа сыскалась! Историк и спортсмен. Ведь он когда-то заядлым футболистом был, — кивнул Федя на Пересветова.

— Ну футбол теперь даже мне не по годам, не говоря про Константина Андреевича.

— А вам сколько лет?

— В прошлом году разменял пятый десяток.

— Счастливец! — вздохнул Лохматов. — Кабы мне сорок один, я не на одном бы еще интернате обжегся. Не побоялся бы второго инфаркта.

— Федя, — сказал Константин, — я после нашего прошлого разговора думал о разновозрастных отрядах. Пожалуй, наш с тобой личный опыт в их пользу говорит. Пошел бы ты в революцию, если бы собраний нашего кружка, лежа на печке, не подслушивал? Если бы тебе Сергей «Капитал» Маркса не давал читать? Выходит, на квартире у твоей тетки Прасковьи Илларионовны у нас нечто вроде разновозрастного отряда складывалось. И в моей судьбе тот же Сережка Обозерский огромную роль сыграл, а он на три года старше меня был и несравненно начитанней. Да и с отцом я в Казани жил на хлебах в компании старшеклассников и студентов, что-то в меня от них западало.

— Не сомневаюсь, Костя, у нас с Леонардом Леоновичем в союзниках сама жизнь, она свое возьмет. И в обычной школе, не в интернате, общеученическая общественность, объединяющая школьников разных классов, — те же учкомы, — должна немалую воспитательную роль сыграть. Это неплохо, что мы с вами, — обратился он к Долинову, — не принадлежим к сонму старых шкрабов, сжившихся с рутиной, не способных взглянуть на судьбы школы со стороны. Не знаю, существует ли общественный аппарат консервативнее школы. Сдвинь-ка с места махину в сорок миллионов учащихся с тремя миллионами педагогов…

— Двигать школу партия будет руками молодежи, пришедшей из педвузов. Я приглядываю себе таких, пусть не очень опытных для начала, лишь бы не косных и, главное, не равнодушных к делу…

В министерстве просвещения шло одно из педагогических совещаний с представителями местных органов образования. Лохматову по его просьбе разрешили выступить и поделиться своим опытом работы в интернате.

— Слушали не без интереса, — рассказывал он Косте. — Но придрались к формулировке и приписали мне, будто я Макаренко противопоставляю Сухомлинскому. А что я сказал? Что цель у них в принципе одна, а методика, сказал я, в принципе разная. Вот это второе «в принципе» меня и подкузьмило. Кто-то заявил, что «только враги советской педагогики могут противопоставлять Макаренко Сухомлинскому». Это называется меня поняли! Во враги записали. Я потребовал, конечно, слова, объяснил, что хотел сказать, но вопрос о разновозрастных отрядах, о чем единственно по поводу моего сообщения стоило толковать, был уже скомкан. В общем, получился у меня в Москве первый блин комом.

— Но ты подчеркнул, что оба подхода вполне совместимы?

— Конечно, одно другое дополняет. Говорил, что оба метода воспитательной работы в советской школе мы проводим и будем проводить.

— Ну какой же ты враг советской педагогике? Тебя просто не поняли. Скажем, на лекции или на консультации профессор лично контактирует со студентами, а на семинаре руководит их коллективной учебной деятельностью. Зови эту разницу методически принципиальной или не зови, дела не меняет, одно с другим прекрасно сосуществует. Так что никакой ты ереси, по-моему, не высказал.

Провожая Федора на Ленинградский вокзал, Константин рассказал ему об учебных замыслах Варевцева с его товарищами. Федя скептически покачал головой:

— Ой, не мудровать ли они собираются над ребятишками? Слыханное ли дело алгебра с первого класса? Да я и в последнем классе по ней колы схватывал. И сейчас, пожалуй, уравнения с двумя неизвестными не решу.

— Так, может быть, потому не решишь, что нас плохо учили? Давай, Феденька, повременим годик-другой с выводами. Ты же сам из породы экспериментаторов, должен понимать, что цыплят по осени считают. Умозрительно такие вопросы не решаются.

Наступил день, когда Николай Севастьянович сказал:

— Вам пора вступать в Союз писателей.

— Да?.. А примут ли меня с одним романом?

— Почему с одним романом? А сколько статей у вас было в центральной и местной печати? Книги издавали по истории. Вы в литературе человек не новый. И вопросы литературы, если мне память не изменяет, вы в статьях, случалось, затрагивали.

— Вы думаете, это должны учесть?