— Я недолго думая махнула через перила прямо на мокрые доски. Я не знала, что они такие скользкие, ноги мои поехали, я шлепнулась и моментально съехала в воду как на салазках. Мои на плотине ахнули от ужаса, плавать я еще не умела. Маруськин кавалер перепугался, бросился меня спасать, но там оказалось мелко, он протянул мне с берега руку, и я выбралась на сушу в мокрущем платье, вся в налипшей на него зелени. Хохоту было сколько! Ну и страху все набрались, я больше всех… Потом, уже замужем, втемяшилось мне прыгать с парашютом. Муж ни в какую, не разрешает ни за что. Тогда я подговорила одного из летчиков, его товарища, он мне это дело устроил. Выйдя на крыло над аэродромом, я думала, что умру со страху, закрыла глаза, но прыгнула благополучно и приземлилась на лугу. Зато мне дома был скандал… Да вы присядьте, Костя, что вы все стоите? — сказала она, обмахивая сухой тряпкой стул, хотя он не был мокрым. — Я сейчас кончу, развешаю и будем собираться.

Они уже звали друг друга без отчеств, по именам. Ирина обещала его сегодня познакомить со своей двоюродной сестрой Зиной.

— Она всегда меня за что-нибудь прорабатывает. Я неуч, а Зиночка у нас образованная, семь или восемь иностранных языков знает. Мы ее зовем бабушкой китайского императора.

Она старше Ариши. Работала в Книжной палате, а перед уходом на пенсию — в архивах по разбору документов, похищенных фашистами с советских территорий и возвращенных нами после Победы. В личной жизни Зинаиде Алексеевне не повезло. От мужа, с которым свела ее судьба, она вскоре ушла, сочтя его «копеечной душой», оставила ему удобную хорошую квартиру и жила со своей матерью в крошечной комнатушке, в деревянном доме.

— А я так и осталась без высшего образования, — продолжала Ирина Павловна, заканчивая стирку. — В двадцатых годах у нас лабораторный метод вводили в школе, кто хотел — учился, а кто не хотел — лентяйничал. Окончив школу, я все-таки решила поступать в вуз, экзамены выдержала на юридический факультет, да не прошла по возрасту; восемнадцати не исполнилось. Решила, год обожду, опять сдавать буду, а тут скоропалительно выскочила замуж. Муж не дал мне продолжать образование, до сих пор за это на него сержусь. Он дома не сидел, все в полетах, вот ему и мерещилось невесть что. Молодая была, ухажеров хватало, да я их отваживала, остра была на язычок. А потом Максимка родился, не до учения стало. Не любила ни кухни, ни домоседства, мечтала сделаться знаменитым юристом… — Она печально усмехнулась. — Что поделаешь! Бодливой корове бог рог не дает… Сейчас белье развешаю и переоденусь.

Поднявшись со своей спутницей по шатким ступенькам на балкончик, упрятанный в кустах сирени, Константин увидел трех старушек, таково было первое впечатление. Рядом с цветущей Аришей Зинаида Алексеевна скорее выглядела ее тетушкой, чем кузиной. Мария и Елизавета Ивановны внешне были схожи, обе одинаково седенькие, но в то же время разные. Младшая, Мария, полнее (не такая полная, впрочем, какой Пересветов видел ее на карточке), черты лица у нее покрупней, чем у сестры, взгляд светится приветливостью; а у старшей, Елизаветы Ивановны, черты мельче, выражение лица суховатое, глаза смотрят колюче. Когда расселись на плетеных стульях вокруг некрашеного тесового стола на балконе, Аришина мама полюбопытствовала, где гость квартирует, сколько у него детей. Старшая сидела молча, время от времени двигая челюстями, словно пожевывая. Когда она что-то произнесла, голос у нее оказался низкий, почти мужской. А у Зинаиды Алексеевны, ее дочери, голос был тоненький, почти детский. Она сказала, что фамилию Пересветова помнит по двадцатым годам, читала его книгу о зарождении меньшевизма.

— В Книжной палате нас привлекали к составлению каталога личной библиотеки Владимира Ильича Ленина в Кремле. Каталог недавно вышел из печати, можете в нем отыскать название вашей книги, изданной под редакцией Покровского.

— Неужели?.. Может быть, Владимир Ильич успел еще прочесть ее?

— Не думаю. Выход ее датирован, если не ошибаюсь, тысяча девятьсот двадцать третьим годом, Ленин тогда уже сильно болел, вряд ли врачи разрешали ему читать что-либо, кроме самого необходимого.

Когда старушки сестры ушли в комнаты и на балконе остались они втроем, Зинаида Алексеевна спросила:

— Как вам нравится наша Ариша?

Ирина и Константин, переглянувшись, улыбнулись.

— Ирина Павловна прекрасная женщина.

— Она всем нравится, только не очень этим обольщайтесь, чтобы впоследствии не разочароваться. При всех ее достоинствах, более неаккуратного в исполнении своих обещаний человека трудно сыскать. Если она вам скажет — приду тогда-то, так и знайте, что опоздает.

— Я этого за ней не замечал.

— Значит, для первого знакомства она решила вам показаться лучше, чем она есть. Мы ждали ее вчера, обещала приехать ночевать, а явилась только сегодня.

— Зиночка, я вчера занята была.

— Не обещай, если собираешься быть занятой. Взяла у меня Хемингуэя на недельку, а держишь месяц.

— Прости, родная, забыла привезти книгу, я прочла ее.

— В детстве она была отчаянная проказница, — продолжала Зинаида Алексеевна. — Ты рассказывала ему случай с политграмотой?

— Нет.

— У них в средней школе, — это здание рядом с нынешним планетарием, — пояснила они, — политграмоту преподавал мальчишка — учитель двадцати двух или двадцати трех лет, а у нас с ней дядя, старший брат наших матерей, был священник. Уважаемый в духовном мире человек, настоятель церкви, что перед входом в парк Сокольники, церковь новой по тем временам архитектуры. Вот Ариша наслушалась политграмоты в школе и давай доказывать дяде, что бога нет. Тот сперва с ней спорил, потом рассердился: «А собственно говоря, что я с тобой, соплей, разговариваю?» Так что же вы думаете? На следующем уроке политграмоты она стала приводить дядины доводы о бытии божием и едва не загнала в угол молоденького учителя, опешившего от такой дерзости. Ее отца потом вызывали, спрашивали, как он ее воспитывает. А Павел Семенович, хоть и числился англиканского вероисповедания, в бога не верил. Ну, — обратилась она к Арише, — когда же ты думаешь нас в Москву перевозить? По ночам уже мерзнуть начинаем. В последние дни заметно похолодало.

— На вторник беру выходной и приеду за вами на такси.

Константин предложил помочь им при переезде, но Ирина Павловна поблагодарила, сказала, что сама справится.

Как ни разнились среда и условия, в каких протекало детство Ирины Павловны и Константина Андреевича, была общая черта: ту и другую семьи сильно перекорежили годы революционных перемен. Аришин отец Павел Семенович Кремер, сын варшавского аптекаря, человек в высшей степени энергичный и предприимчивый, окончил два высших учебных заведения: рижский коммерческий институт и юридический факультет юрьевского[4] университета, единственного в царской России, куда принимали евреев. Обнаружив незаурядные способности к коммерции, начал затем довольно быстро богатеть, пускаясь в различные предприятия, порой недолговечные и рискованные, но дававшие кое-какие деньги. Из этих предприятий Ирина Павловна, по семейным преданиям, помнила издание в годы первой русской революции биржевого листка, разглашавшего сведения о колебании курсов акций, за что листок, происками финансовых воротил, власти быстро прикрыли.

Другой памятный Арише коммерческий шаг отца был подсказан ему обстоятельствами женитьбы. Живя в Москве (высшее образование давало еврею право жительства в ней), он однажды прогуливался по Московскому Кремлю и заприметил возле царь-пушки дородную румяную девицу. Казалось, ей недостает лишь одежды боярышни, чтобы выглядывать из окон возвышавшихся по соседству старинных хором. Мария Ивановна была младшей дочерью в многодетной семье дьякона из подмосковного Павлова Посада. Мать у нее умерла, когда Маше было одиннадцать лет, старшие сестры повыходили замуж, и девочке приходилось вести домашнее хозяйство у отца и братьев. Ко времени ее знакомства с Павлом Семеновичем скончался и ее отец, братья женились, а Мария Ивановна работала экономкой в известном детском приюте Бахрушина в Сокольниках. Ценя ее за трудолюбие, скромность и приятную внешность, Бахрушин сватал ей женихов, обещал приданое, но никто ей не приглянулся. После ее третьего отказа он сказал: «Ну, барынька, больше я тебе не сват и приданое не даю». Перед атакой Павла Семеновича она не устояла, и он ее взял без приданого.