Между тем Пересветов как-то незаметно для себя вступил в седьмой десяток лет. С фактом наступающей старости он легко мирился, особых перемен в себе пока не чувствовал, поэтому грустные мысли, изредка скользнув по поверхности сознания, быстро улетучивались.

Вторичная женитьба его словно омолодила. Отлучившись куда-нибудь, он спешил домой, едва окончив дело. Раненая нога давно зажила, его не беспокоила, при необходимости он мог даже перебежать улицу. И вот однажды, на шестьдесят втором году от роду, выйдя в десятом часу вечера из Библиотеки имени Ленина, Константин увидел подходивший к остановке троллейбус номер 4 и, пробежав по-спринтерски единым духом порядочное расстояние, успел вспрыгнуть на подножку перед самым закрытием дверей.

Нога выдержала, но в груди бурно заколотилось, дыхание спирало. Довольный удачей, он поначалу не придал этому значения, ожидая, что все, как обычно, сейчас уляжется. Но троллейбус миновал остановку, другую, а буйство в груди не утихало. Сердце продолжало метаться и скакать в сумбурном ритме, толчками, будто его кто-то поддавал по-футбольному. Он понял, что сглупил. И спешить-то домой сегодня особой нужды не было.

Сидячие места были заняты, он стоял, пока кто-то не заметил, что пожилому человеку плохо. Ему уступили место.

Дома испуганная Ариша уложила мужа в постель, заставив выпить зеленинских капель. Утром он проснулся как будто здоровым, но стоило подняться на ноги, как в грудной клетке возобновилось вчерашнее. Тут уж пришлось вызывать врача. Константина положили в больницу на обследование.

Врачи опасались стенокардии, но клиническое обследование опасений не подтвердило. Лишь перебои в деятельности сердца (аритмия) стали Пересветова с той поры навещать. Незнакомая ему ранее трубочка с таблетками валидола сделалась его постоянной спутницей.

Константин поправлялся и здоровье для своих лет склонен был считать сносным. Но Ирина Павловна держалась иного мнения:

— Не забывай, что первый звонок прозвучал. Ты должен бросить привычку жить и работать на пределе сил. Ты весь склеен из папиросной бумаги.

Она заговорила о необходимости для них обзавестись постоянной, лучше всего собственной, дачей.

— Тебе врачи что говорят? — доказывала она мужу. — «Живите как можно больше на деревенском воздухе». И мне не вредно бы: смотри, что у меня с ногами делается…

На левой икре у Ариши набухали вены. Пересветовы третье лето подряд снимали где-нибудь под Москвой комнату или две, с терраской, но ни разу не пробыли на даче до конца сезона: Мария Ивановна простужалась и заболевала то радикулитом, то воспалением легких.

— Чем каждую весну мотаться по электричкам и подыскивать место посуше, лучше раз навсегда найти его и жить на своей даче с ранней весны до поздней осени. Если вообще нельзя будет круглый год, как Николай Севастьянович с Екатериной Александровной. Ведь он тебе говорил, что без дачи давно бы отбыл в Могилевскую губернию.

Не так-то легко было заставить Ирину Павловну выбросить из головы то, что в ней однажды засело. Да и нельзя было не согласиться с ее доводами. Из гонораров (первый роман переиздавался, вышел второй), можно было выкроить несколько тысяч рублей. «К чему нам с тобой накопления, — говорила Ариша, — здоровье дороже денег».

И вот после долгих поисков, поездок по Подмосковью, хлопот, усилий и порядочных нервотрепок Пересветовы стали обладателями домика с небольшим участком в сухой сельской местности, в лесном окружении, в получасе езды на электричке от Казанского вокзала. В распоряжении Константина здесь был просторный кабинет с телефоном и телевизором, у бабушки — малюсенькая отдельная комната и такая же у Ирины Павловны. Обширная кухня, служившая одновременно и столовой; при входе в дом застекленная терраса.

Вся эта благодать — увы! — не была приобретена в готовом виде, а сооружена за два летних сезона по их собственным планам и чертежам при деятельном участии Аришиного сына Максима Викторовича. Пройдя службу в армии, он заочно окончил строительный институт и работал инженером в одной московской строительной организации. Женившись, жил отдельно от Пересветовых; на даче за ним закреплена была комната в мезонине с видом на опушку леса.

Постройка дачи поистине составила эпопею в жизни семьи. Ирина Павловна впоследствии сама удивлялась: как это она ее осилила? Все хлопоты по приобретению и доставке строительных материалов, найму рабочих и питанию их в рабочие дни легли целиком на ее плечи. Живя первое лето в предназначенном к сносу засыпном домике, они озаботились проведением телефона, — районный узел связи располагал здесь несколькими свободными точками. В первых же разговорах с Москвой Ирина Павловна сообщала мужу: привезла полторы тонны бетона… двадцать две тысячи кирпичей… Таков был размах ее хозяйственной деятельности.

Хотя Толстой в первых строках «Анны Карениной» утверждал, что счастливые семьи все похожи друг на друга, а несчастливые несчастны каждая по-своему, но и счастливы семьи бывают также по-разному. С Олей у Кости семейное счастье складывалось на общем деле, которому каждый из них предан был душой, на совместной работе для партии и революции. С Аришей этого не могло быть, они с Костей до поздних лет жили совершенно разной жизнью, разными интересами, да и теперь повседневные занятия остались у каждого свои. И все же их семейная жизнь с первого дня покатилась дружно и счастливо. Не раз они поминали добром свою «сваху», Лену Уманскую.

Квартиру Ирина Павловна исподволь обставляла мебелью старинного стиля, до 60-х годов еще не входившей в моду и ценившейся дешевле новейших образцов мебели. Ее вкусы сочетались с соображениями экономии. Она приобретала за бесценок обветшалые и поломанные вещи пушкинских времен, и они под руками старичка краснодеревщика, знавшего еще ее отца, принимали свой первоначальный вид. «Придешь домой, — говорила она мужу, — взглянешь на эту красоту, и любое дурное настроение как рукой снимет!» Он посмеивался над ее увлечением «стариной»: «Этак ты квартиру в музей превратишь!» Но препон не ставил: надо же ей при нудном домашнем труде хоть на чем-нибудь отвести душу. Малочувствительный к обстановке, в какой приходится работать, он все же не мог не ценить объемистого секретера с девятнадцатью ящичками для письменных принадлежностей и рукописей, массивного деревянного кресла, на котором удобно сидеть за машинкой, — сам завести все это просто не догадался бы. А способность жены по-детски радоваться любому пустячку, лишь бы он облегчал или украшал жизнь, его умиляла.

Аришиной кухней Константин, в еде неприхотливый, был сверхдоволен. Ни тортами, ни пирожными их стол не загружался, а что до вин, то бутылка коньяку стояла в холодильнике месяцами от гостей до гостей, сами хозяева к рюмке не прикладывались. Пересветова удивляла, заставляла уважать жену ее неуемная энергия, постоянная готовность к любой черной работе. Она стирала белье, мыла и натирала полы, на даче развела сад, в котором на нее падала львиная доля труда. На предложения помочь отвечала: «Я сейчас все сделаю», — и делала. Наезжавший на дачу Максим Викторович рыхлил землю под грядки, копал ямы для посадки яблонь, справлял плотничьи починки в заборе. Константин Андреевич помогал жене в обрезке яблонь, а когда сад стал плодоносить, то и в сборе яблок, земляники, смородины. Пытался мыть посуду, — тут жена с ним ссорилась: «Иди занимайся своим делом!» Он улыбался и отвечал: «Почитай-ка Чернышевского: женщина так долго была угнетена мужчиной, что теперь наш брат обязан перегибать палку в другую сторону! А ты мне тарелку полотенцем обтереть не даешь». Случалось, мать с дочерью пошумят и старушка явится к зятю с жалобой, что Ариша прогоняет ее из кухни. Тогда зять, в роли третейского судьи, скажет: «Вот нашли из-за чего ссориться! Кабы дочь вас работать через силу заставляла, а то ведь вы обе друг друга жалеете».