— А почему нет?

— Как вам сказать? Вероятно, потому, что я ошибся при выборе специальности. Я человек общительный, меня всегда тянуло больше к наукам гуманитарным. Но вы знаете, в какое время наше поколение кончало среднюю школу. Перед войной в гуманитарном образовании у нас воцарилась догматика.

— Володя, однако, и в те годы выбрал гуманитарную науку, — возразил Пересветов. — И, по-моему, преуспевает.

— Так он же всегда был с философским приветом! — Борис с усмешкой крутанул указательным пальцем у своего виска.

— А я думаю, что вас и к гуманитарным наукам недостаточно сильно тянуло, — заключил тесть. — В комсомоле вы состояли?

— В школьное время.

— И никакой общественной работы не ведете?

— А какая общественная работа? В завком меня не выбирают. По своей должности работаю честно, благодарности имею, премируют меня. Чего же еще?

— Хм… Значит, отзвонил и с колокольни долой? Сверх обязанностей по службе ничего обществу и государству давать не желаете?

— Константин Андреевич! — опять усмехнулся Борис — В вас говорит идеализм вашего поколения. Вы притерпелись к жертвам на общую пользу и с нас хотите их спрашивать. А время другое, мы другими выросли. Дайте нам пожать плоды своего труда, а не только жить для потомков.

— Как это вы берете на себя смелость говорить за все ваше поколение? По-моему, вы одновременно с Володей росли.

— Так я же вам сказал, что он «с приветом»… Вы на меня не сердитесь, не примите этого, пожалуйста, в свой адрес: вы жили в иное время, а он вырос за вами следом неким анахронизмом.

— Да? А вам не приходило в голову, что анахронизмом-то являетесь скорее вы, чем он? — возразил Пересветов, задетый за живое. — Не кажется ли вам, что ваше отношение к труду и общественным обязанностям не совсем коммунистическое?

— Оно не коммунистическое потому, что мы живем еще не при коммунизме, когда я, работая по способностям, получал бы по потребностям. Но оно вполне социалистическое, поскольку соответствует принципу социализма: «Каждому по его труду». Я даю обществу не меньше, чем от него получаю.

— Так, по-вашему, социализм не обязывает вас участвовать в борьбе за коммунизм во всю силу ваших способностей? В чем же тогда отличие от работы на капиталиста, которому вы тоже давали бы «не меньше» того, что от него получали? Причем он и не подумал бы возвращать вам из отнятого у вас излишка энную часть в виде бесплатного образования, лечения, дешевого жилья и всего остального, — не заставляйте меня перечислять общественные услуги, которыми мы пользуемся в дополнение к личному заработку, в отличие от населения буржуазных стран…

— Я этого не отрицаю…

— Еще бы вы стали отрицать! Плохо вы интересовались гуманитарными науками, если решили дожидаться коммунизма и тогда только сделать нам одолжение — начать наконец трудиться по способностям!.. Разве московских железнодорожников в девятнадцатом году заставлял кто-нибудь трудиться на субботниках? Ничто не заставляло, кроме внутреннего сознания пролетарского долга. Это и есть та магистраль, которая ведет нас вперед, а вы назад собираетесь пятиться? Выдумываете какое-то, якобы отличное от коммунистического, социалистическое сознание. Коммунистическому сознанию противостоит не социалистическое, а буржуазное сознание.

— Словом, вы меня ставите на ту сторону баррикады, — с кривой усмешкой отвечал Борис — Собственно, этого я должен был ожидать, зная вас как представителя поколения старых большевиков, которых я глубочайшим образом, вас в том числе, уважаю…

— Поколения тут ни при чем, баррикадами вы меня, пожалуйста, не стращайте, речь идет всего лишь о вашем верхоглядстве… Вы, должно быть, не усвоили той азбучной истины, что социализм как первая переходная фаза к коммунизму неизбежно страдает из-за некоторых еще не изжитых остатков капитализма, из недр которого он вышел…

— Знаю, знаю! Читал в «Государстве и революции» о частично буржуазном праве и даже буржуазном государстве при социализме…

Они перебивали друг друга, кто-то из них смахнул рукавом фигуру с шахматной доски на пол.

— Плохо читали, коли не запомнили, как беспощадно громит Ленин «узкий горизонт буржуазного права», заставляющий «с черствостью Шейлока» высчитывать, как бы не переработать лишних полчаса на социалистическое государство и не получить зарплаты на рубль меньше… Ведь это не в бровь, а в глаз вашей на словах «социалистической», а на поверку шейлоковской идеологии, припахивающей «узким горизонтом буржуазного права»! Вот тут и разбирайтесь сами, какая сторона баррикады вам по нутру. Хотите отсидеться на нынешней ступени, предоставляя другим трудиться во всю меру сил? Очень мило с вашей стороны! Выходит, успехи и сроки коммунистических преобразований лично вас не трогают и вам безразличны?..

— Ну зачем же так, Константин Андреевич! Что я, тунеядец, что ли, какой-нибудь или хапуга?

— Знаю, не тунеядец и не хапуга, а все же в подоснове воззрений у вас лежит тот же самый принцип, что и у расплодившихся в последнее время советских обывателей: какое занятие человеку ни предложи, он первым делом тебя спросит: «А что я с этого буду иметь?» Не наш этот принцип, Боренька, не наш!..

— А если у нас на заводе, — возразил Борис, — инженер зарабатывает меньше квалифицированного рабочего?

— Так ставьте этот вопрос в соответствующих инстанциях, но не путайте его с принципами коммунистической морали, она требует прежде всего интереса к делу, за которое вы беретесь…

От их разговора у Константина Андреевича остался на душе нехороший осадок. «Борис, конечно, обыватель; не злостный, а по легкомыслию», — думал он, относя к категории обывателей людей, равнодушных к политике и политическим теориям. Но замечание Бориса о заработках инженера и рабочего у нас обращало мысль в сторону современных реальностей. Пересветову вспомнилась заметка в какой-то газете о строительстве рабочими домов для себя и своих семей. Автор подчеркивал, что «для себя» рабочие строят лучше и быстрее, чем на государственных стройках. Такое подчеркивание тогда звучало не совсем обычно. Однако, подумав, он решил, что ведь «для себя» и «для социализма» в данном случае одно другому не противоречит: социализм не строится на одном энтузиазме, его принцип — согласование общественного интереса с личным. Так и с зарплатой: уравниловка не в интересах социализма, а значит, неправильности в оценках различных видов труда со временем обязательно будут устранены. «Когда и как это произойдет — я не знаю, я не экономист, но объективный закон развития социализма именно таков, рано или поздно он будет осознан и свое возьмет».

В издательстве Пересветов редактировал тома сочинений русских историков, учебники для вузов по истории и по источниковедению. Не отпадала необходимость приработка, на это уходили вечера и ночи, времени для повести не оставалось. Лежала без движения и неоконченная книга по истории России, к которой он все больше охладевал.

В день восьмисотлетия Москвы, в сентябре 1947 года, ему захотелось взглянуть на праздничную иллюминацию, и он вечером пришел один на Красную площадь. Там было светло, многолюдно, москвичи и гости столицы прогуливались по торцовой мостовой в разных направлениях. Всюду слышались разноязычные разговоры, смех, доносились песни — «Катюша», «Москва моя», «Капитан, капитан, улыбнитесь!». Тут и там кружились в танце пары молодежи.

Перед освещенным прожекторами храмом Василия Блаженного теснилась публика. Тихо переговариваясь, любовались подсвеченными снизу разноцветными куполами, устремленными в синюю небесную высь.

Пересветов долго смотрел на купола. Утомившись запрокидывать голову, повернулся отойти в сторону и остановился: женщина с лицом, знакомым до крайности, стояла невдалеке. Бывает же такое сходство! Неужели Елена?.. Эта значительно старше, худощавей, бледнее, на лице отпечаток несвойственной Лене озабоченности. Но тот же строгий профиль, уложенная на голове темная коса. Константин подошел к ней ближе.