— Вы полагаете? — строго спросил камерарий.

Шартран ощутил некоторую неловкость. Неужели он задал вопрос, который задавать не принято?

— Не знаю, как это лучше выразить… Если Бог нас любит, то Он может нас защитить. Он должен сделать это. Поэтому складывается впечатление, что Он всемогущ, но равнодушен или милостив, но бессилен.

— У вас есть дети, лейтенант?

— Нет, — заливаясь краской, ответил гвардеец.

— Представьте, что у вас есть восьмилетний сын… Вы бы его любили?

— Конечно.

— И вы были бы готовы сделать все, что в ваших силах, дабы он избежал боли и страданий?

— Естественно.

— Вы позволили бы ему кататься на скейтборде?

Шартран задумался. Несмотря на свои сан, камерарий часто казался очень приземленным. Или слишком земным.

— Да, позволил бы, — протянул лейтенант, — но в то же время предупредил бы его о необходимости соблюдать осторожность.

— Итак, являясь отцом ребенка, вы дали бы ему добрый совет, а затем отпустили бы его учиться на собственных ошибках. Не так ли?

— Я определенно не побежал бы рядом, чтобы с ним нянчиться. Если вы это имеете в виду.

— А если он вдруг упадет и оцарапает колено?

— Это научит его впредь быть более осторожным.

— Итак, несмотря на то что вы имеете власть вмешаться в ход событий, чтобы предотвратить ту боль, которую может испытать ваш сын, вы проявляете свою любовь к нему тем, что позволяете учиться на собственных ошибках?

— Конечно. Боль — неотъемлемая часть взросления. Именно так мы учимся.

— Вот именно, — кивнул камерарий.

Лэнгдон и Виттория наблюдали за пьяцца Барберини из темного проулка между двумя домами в западном углу площади. Церковь находилась прямо напротив — едва заметный в темноте купол лишь немного возвышался над окружающими храм домами. Ночь принесла с собой столь желанную прохладу, и Лэнгдон был удивлен тем, что площадь оставалась пустынной. Из открытых окон над их головами доносились звуки работающих телевизоров, и это напомнило американцу, куда подевались люди.

«…Ватикан до сих пор не дает комментариев… Иллюминаты убили двух кардиналов… присутствие сатанистов в Риме означает… спекуляции о проникновении агентов тайного общества…»

Новость распространялась по Риму с такой же скоростью, как в свое время пламя устроенного Нероном пожара. Древний город, как и весь остальной мир, затаил дыхание. «Сумеем ли мы остановить сорвавшийся с тормозов поезд?» — думал Лэнгдон. Оглядывая площадь, ученый вдруг понял, что, несмотря на окружающие ее современные здания, пьяцца Барберини сохранила эллипсовидную форму. Высоко над его головой на крыше роскошной гостиницы сияла огромная неоновая реклама. Ему вдруг показалось, что это сияние есть не что иное, как святилище древнего героя. Первой на это обратила внимание Виттория. Светящиеся слова необъяснимым образом соответствовали ситуации.

— Без пяти десять… — начала Виттория, оглядывая площадь.

Не закончив фразы, она схватила Лэнгдона за локоть и, потянув глубже в тень, показала на центр площади.

Лэнгдон посмотрел в указанном направлении и окаменел.

Там в свете уличного фонаря двигались две темные, закутанные в плащи фигуры. Лица этих людей были скрыты под черными mantles — традиционным головным убором вдовствующих дам католического вероисповедания. Лэнгдону показалось, что по площади идут женщины, но с уверенностью он этого сказать не мог. Света уличных фонарей для этого было явно недостаточно. Одна из «женщин» была, видимо, постарше. Она горбилась и двигалась с заметным трудом. Ее поддерживала та, которая со стороны выглядела значительно выше и крепче.

— Дайте мне пистолет, — сказала Виттория.

— Но не можете же вы просто взять и…

Девушка неуловимо быстрым движением запустила руку в карман его пиджака. Когда она через мгновение вынула руку, в ней уже блестел пистолет. Затем, не производя ни малейшего шума, — создавалось впечатление, что ее ноги вообще не касаются брусчатки мостовой, — она двинулась за парой с таким расчетом, чтобы зайти с тыла. Некоторое время Лэнгдон пребывал в растерянности, но затем, кляня про себя все на свете поспешил вслед за девушкой.

Пара передвигалась очень медленно, и уже через тридцать секунд Виттория и Лэнгдон оказались за спинами закутанных в плащи фигур. Виттория небрежно скрестила на груди руки, скрыв под ними оружие, так что пистолет можно было пустить в ход за какие-то доли секунды. По мере того как расстояние между ними и парочкой сокращалось, девушка шагала все быстрее и быстрее. Лэнгдону, чтобы не отставать, приходилось напрягаться. Когда он, споткнувшись о выступающий камень, поскользнулся, Виттория метнула на него сердитый взгляд. Но увлеченная разговором пара, кажется, ничего не услышала.

С расстояния тридцати футов Лэнгдон начал различать их голоса. Отдельных слов он не слышал. До него доносилось лишь невнятное бормотание. Виттория продолжала преследование. Теперь голоса слышались яснее. Один из них звучал заметно громче другого. В нем слышалось недовольство. Лэнгдон уловил, что этот голос принадлежит старшей даме. Теперь он не сомневался, что перед ним женщины, хотя голос был грубоватым и довольно низким. Американец напряг слух, чтобы услышать, о чем идет речь, но в этот миг относительную тишину прорезал другой голос.

— Mi scusi![83] — произнесла Виттория как можно более дружелюбно.

Лэнгдон замер, когда закрытые длинными плащами и черными накидками фигуры начали медленно поворачиваться лицом к девушке. Виттория ускорила шаг. Теперь она двигалась прямо навстречу им. Она делала это для того, чтобы противник не успел отреагировать. Когда ученый это понял, ноги почему-то отказались ему служить. Он видел, как она отнимает руки от груди. В одной руке блеснул пистолет. И в тот же миг через ее плечо он увидел лицо, на которое упал свет уличного фонаря.

— Не надо!!! — крикнул он, бросаясь к Виттории.

Но реакция у девушки оказалась лучше, чем у американца. На долю секунды опередив его безумный вопль, она быстрым, но в то же время небрежным движением подняла руки. Пистолет исчез из поля зрения, когда она обняла себя за плечи так, как часто делают женщины прохладными вечерами. Лэнгдон подбежал к ней, едва не сбив с ног завернутую в плащи парочку.

— Добрый вечер! — выпалила Виттория, пытаясь скрыть свою растерянность.

Лэнгдон облегченно вздохнул. Перед ними, мрачно глядя из-под черных шалей, стояли две немолодые дамы. Одна из них была настолько стара, что едва держалась на ногах. Другая, тоже далеко не юная, держала ее под руку. У обеих в руках были четки. Неожиданное появление Лэнгдона и Виттории привело их в полное замешательство.

Виттория, несмотря на испытанное потрясение, изобразила улыбку и спросила:

— Dov'e la chiesa Santa Maria della Vittoria? Где здесь церковь?..

Обе женщины одновременно ткнули пальцами в силуэт массивного здания, стоящего на углу улицы, по которой они сюда прибыли.

— E 1а.

— Grazie, — произнес Лэнгдон и, обняв девушку за плечи, мягко увлек ее в сторону. Американец никак не мог прийти в себя из-за того, что они едва не прикончили двух престарелых дам.

— Non si puo entrare, — сказала одна из дам. — E chiusa temprano.

— Нет входа? — изумилась Виттория. — Церковь закрыта? Perche?

Обе женщины заговорили одновременно. И заговорили очень сердито. Несмотря на слабое владение итальянским языком, Лэнгдон многое понял. Пятнадцать минут назад они были в церкви и возносили там молитвы о спасении Ватикана в столь трудное для него время. Затем в храме появился человек, который объявил, что церковь сегодня закрывается раньше, чем обычно.

— Hanno conosciuto l'uomo? — напряженно спросила Виттория. — Вы знали этого человека?

Женщины отрицательно покачали головами и сказали, что человек был «неотесанным иностранцем», который насильно заставил всех, включая молодого клирика и уборщика, покинуть церковь. Священник сказал, что вызовет полицию. Грубиян рассмеялся и сказал, что не возражает, при условии, что полицейские не забудут прихватить с собой видеокамеру.