А последняя находка заставила Лэнгдона ухмыльнуться. Да, он испытал облегчение из-за того, что вещь вернулась… но в то же время был смущен тем, что так ею дорожит.

Мои часы с Микки-Маусом.

Лэнгдон немедленно пристегнул коллекционные часы к запястью. Ощутив прикосновение к руке потертого ремешка, он странным образом почувствовал себя в безопасности. Надев свою собственную одежду и обувшись в свои собственные туфли, Роберт Лэнгдон, несмотря на все, что с ним приключилось, снова почувствовал себя самим собой.

Лэнгдон вышел из отеля, неся хрупкий завернутый предмет в сумке с символикой отеля «Брунеллески», которую взял у швейцара. Вечер был необычно теплый, что делало прогулку по улице Кальцайуоли в сторону палаццо Веккьо с его одинокой башней еще больше похожей на сновидение.

Подойдя к дворцу, Лэнгдон обратился в службу охраны, где его имя значилось в журнале посетителей. Его направили в Зал Пятисот, в котором и сейчас было полно туристов. Лэнгдон явился точно в назначенное время и ожидал, что у входа в зал его встретит Марта Альварес, но ее нигде не было видно.

Он обратился к проходящей служительнице:

— Scusi? Dove passo trovare Marta Alvarez?[253]

Служительница широко улыбнулась:

— Синьора Альварес?! Она тут нет! Она родить девочка! Каталина! Molto bella! Красавица!

Лэнгдон был рад этой новости.

— Ahh… che bello, — отозвался он. — Stupendo![254]

Служительница поспешила дальше, а Лэнгдон задался вопросом, как ему быть с содержимым сумки.

Быстро приняв решение, он пересек многолюдный Зал Пятисот с потолком, расписанным Вазари, и направился к дворцовому музею, стараясь не попадаться на глаза охранникам.

Наконец он подошел к андито — к узкому проходу между залами музея. В проходе было темно, путь в него перегораживала лента на столбиках с надписью: CHIUSO (ЗАКРЫТО).

Лэнгдон внимательно огляделся, приподнял ленту и подлез под нее. В неосвещенном проходе он сунул руку в сумку, достал хрупкую вещь и снял с нее воздушно-пузырчатую обертку.

Вновь на него смотрел гипсовый слепок с лица Данте. Его посмертную маску, которая была все в том же прозрачном пакете, по просьбе Лэнгдона извлекли из ячейки автоматической камеры хранения на венецианском вокзале. Маска была в безупречном состоянии за одним маленьким исключением: на обратной стороне — изящная спираль из слов, составляющих стихотворение.

Лэнгдон поглядел на пустой антикварный шкафчик. Маска Данте демонстрируется лицом вперед… никто не заметит.

Он осторожно вынул маску из пакета. Потом медленным, плавным движением повесил ее обратно на деревянный крючок в шкафчике. Маска обрела покой, прислонясь к знакомой красной обивке.

Лэнгдон закрыл шкафчик и немного постоял, глядя на лик Данте, призрачно белевший в темном помещении. Наконец-то дома.

Уходя, Лэнгдон аккуратно убрал из прохода столбики с лентой. В одном из залов он обратился к молодой служительнице:

— Синьорина! Над посмертной маской Данте стоило бы зажечь свет. Очень трудно разглядывать ее в темноте.

— Мне очень жаль, — ответила она, — но этого экспоната сейчас нет. Посмертная маска Данте находится в другом месте.

— Как в другом месте? — Лэнгдон изобразил удивление. — Я только что ее видел.

Молодая женщина была ошарашена.

Она кинулась к андито, а Лэнгдон тихо выскользнул из музея.

На десятикилометровой высоте над темной ширью Бискайского залива летел на запад сквозь лунную ночь, совершая поздний рейс в Бостон, самолет компании «Алиталия».

На борту Роберт Лэнгдон был поглощен чтением «Божественной комедии» в мягкой обложке. Певучий ритм дантовских терцин, наложившись на гул реактивных двигателей, привел его в почти гипнотическое состояние. Слова Данте текли со страницы прямо в сердце, отзываясь в нем так, словно были написаны прямо сейчас и лично для него, Лэнгдона.

Читая, он вновь убеждался, что Данте в своей поэме говорит не столько об ужасах ада, сколько о силе человеческого духа, дарующего способность выдержать любые испытания, даже самые тяжкие.

Снаружи, затмевая звезды, ярко сияла полная луна. Оторвавшись от книги, Лэнгдон устремил взгляд в небесный простор и погрузился в размышления обо всем, что произошло в последние дни.

Самое жаркое место в аду предназначено тем, кто в пору морального кризиса сохраняет нейтральность. Смысл этих слов никогда не был Лэнгдону так ясен, как теперь: В опасные времена нет более тяжкого греха, чем бездействие.

Лэнгдон знал, что он сам, как и миллионы других, повинен в этом грехе. Нежелание заниматься мировыми проблемами стало пандемией, охватившей всю планету. Лэнгдон пообещал себе, что никогда об этом не забудет.

Летя на запад, Лэнгдон думал о двух отважных женщинах в Женеве, встречающих будущее лицом к лицу и борющихся со сложностями изменившегося мира.

За окном самолета на горизонте возникло скопление туч; они медленно поползли по небу и наконец закрыли луну, погасив ее яркий свет.

Роберт Лэнгдон откинулся на сиденье, почувствовав, что пора спать.

Выключив лампочку над головой, он в последний раз посмотрел в иллюминатор. Без луны наружный мир стал совершенно иным. Небо превратилось в сверкающую мозаику светил.

Допотопный фуникулер карабкался по головокружительному склону. Эдмонд Кирш из окна кабинки задумчиво смотрел на зубчатую вершину горы. Издалека казалось, что каменная громада монастыря парит в воздухе — словно какая-то неведомая сила удерживает ее на отвесной скале над пропастью.

Эта святыня в испанской Каталонии уже более четырех веков противостоит силе земного притяжения, неуклонно исполняя изначальную миссию: ограждать своих обитателей от современного мира.

По иронии судьбы, именно они и узнают правду первыми, подумал Кирш, пытаясь представить возможную реакцию. История учит, что самые опасные люди на земле — это божьи люди… особенно если их богам угрожает опасность. А я как раз собираюсь разворошить осиное гнездо.

Фуникулер достиг вершины горы, и Кирш увидел на платформе одинокую фигуру. Худой, кожа да кости, человек в пурпурной сутане и белом рокетто[255], на голове — маленькая шапочка дзукетто. Кирш узнал это суровое аскетичное лицо по фотографиям и неожиданно ощутил сильное волнение.

Меня встречает сам Вальдеспино. Лично.

Епископ Вальдеспино играл заметную роль в Испании — не только близкий друг и советник короля, но и один из самых влиятельных людей в стране, ярый защитник католических ценностей и политического консерватизма.

— Эдмонд Кирш? — с нажимом произнес епископ, обращаясь к сошедшему с фуникулера гостю.

— Он самый. — Кирш с улыбкой пожал сухую и жесткую руку. — Ваше преосвященство, искренне благодарен вам за эту встречу.